Я открыл глаза, ведь мама трясла за плечо.
— Просыпайся, нужно ехать.
За её спиной спросонья я кое-как разглядел двух людей в форме.
— Снова война?
— Нет. Но нужно уезжать.
Я пошёл умываться. За те два часа, что мы собирались, за окном начало светлеть. Солдатиков я запомнил хорошо — один общался с родителями спокойно и давал советы. Говорил про тёплые вещи, про электричество.
Второй — молча наблюдал за сборами, похаживая из комнаты в комнату, рассматривая мебель. Как потом оказалось, далеко не все солдаты поступали так. В поезде другие семьи рассказали, как их наскоро выставляли за порог, разрешив взять только самое необходимое.
Но пока в кузове грузовика все молчали. Город стоял по тротуарам, следя за вереницей грузовых автомобилей. Я стеснялся смотреть на толпу — отводил глаза, изучал узор на ладонях. Ладони покраснели, их слегка покалывало — утро выдалось холодным.
Поездом мы ехали недели две. Я не помню, как проходили дни. Для меня они слились в один: тягучий, долгий, в котором ты засыпаешь, трясясь, а просыпаешься во время остановок на ночных полустанках. Спишь нервно, тревожно, без конца ворочаешься. И утром открываешь глаза — не понимая, что светит: то ли фонарь в пустоте станции, то ли солнце над перегоном.
Потом был август. Сентябрь.
В школе на заимке не учились ребята старше четвёртого класса, поэтому теперь каждый день мне нужно было ходить восемь километров в соседнюю деревню. Мне представлялось, что эти километры будут проходить так же, как дни в поезде, — одной большой массой, одним потоком бесконечного движения. Как сказал комендант, мы высылались сюда навечно. Вечность для меня стала связана с металлическим холодом и постукиванием колёс. И с ледяными звёздами над головой.
Я проснулся, ведь мама гладила по плечу.
— Вставай, пора в школу.
Свет давали на пару часов вечером, так что собирались мы в темноте. Мама накормила, а отец повёл меня. Дорога проходила по полю, сквозь высокие травы. Нигде рядом с Кишинёвым травы не были такими…
Я увидел, что за травой что-то такое происходит, — красное пятнышко вызывало в ещё спящем мозгу волнение.
— Папа, это пожар?
— Нет, это солнце встаёт.
Пятнышко принялось постепенно разрастаться. Оно было даже не кругом, но пламенем.
Пламя формировалось в шар, вытекая из-за горизонта, как капелька из рукомойника, постепенно набирая силу. Шар поднимался.
Я почувствовал, что во мне что-то изменилось. Волнение в груди стало заметнее, дунул холодный ветер, на глазах выступили слёзы. Я вдруг отчётливо почувствовал, что дорога получает физическое воплощение, что это не металлическая вечность. Вот — влажная почва. По обе стороны — травы, и я могу их почувствовать, коснувшись руками. И мне вдруг показалось — тот шаг, самый первый, который я сделаю, как только солнце взойдёт, станет первым шагом к чему-то важному.
Некоторое время спустя на заимку приехал грузовик, покашливая выхлопными газами. Он увозил нас в город, расположившийся по соседству. Комендант, седой мужчина в форме, курил сигарету и говорил кому-то из солдат, что делать здесь теперь нечего.
Мы выехали на худо заасфальтированную дорогу. Где-то впереди мелькнул огонёк, и я стал всматриваться туда. Чем ближе мы подъезжали, тем отчётливее показывалась вереница фонарей, связанных ниткой провода. На заимке из света — только солнце, луна и звёзды.
Мне показалось, что эта цепочка — клочок цивилизации. Край верёвки, брошенной в воду утопающему. Цепочка, сулящая нам будущее, дорогу в свободу.
Я вспомнил слова коменданта и приговор: «Вы сосланы навечно». На смену бесчувственному холоду, темноте и железу приходили травы, ощущение времени и уверенность:
Их вечность скоро закончится.
Автор: Андрей Никаноров
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ