— Кариша, — скрипит дед под капельницей, — возьми там яблочко на тумбочке. Я-то разжевать не могу, — вздыхает.
Эм?! Кошусь на зеленое яблоко и елозю шваброй по полу, оставляя разводы.
— Хотите, я его на терке натру, — блин, не ожидала от себя. Сама в шоке.
Дед отказался, прослезившись, что я такая хорошая девушка… Вот кому-то жена прекрасная достанется. «Угу, жена!» — грызу яблоко, забравшись на подоконник и свесив ноги. Дед вспоминает свою первую и единственную любовь, которая ушла без него в мир иной, оставив его тут одного…
А у меня подгорает. Данька — пес блудливый. Мы ведь с ним третий год вместе. Задвигал мне про чувства… кисой своей называл, эсэмэски красивые слал, собака сутулая. Прав был отец, как ни прискорбно это принимать. Ошиблась я в Дане. Мы с Дианкой такого нарыли — волосы дыбом. Были звоночки. Были. Только верила про его загулы с друзьями «мы только мальчишками», верила про сильную занятость. Зачем я ему вообще была нужна? Интим у него, судя по докладам, был регулярный и без меня. Добивался Данька моего расположения долго — почти три месяца хороводил вокруг с бубном и танцами, букетами цветов… красивыми жестами. У бывшего парня не такая богатая семья, как у меня. Отец — адвокат, а мама где-то бухгалтером в офисе… Эх, умны мы только задними числами. Ничего не исправишь теперь. Остается только сделать выводы и жить дальше, сохраняя в памяти печальный опыт.
— Как увидел ее тогда, стоящую в платье в красный горошек. На ногах — белые носочки. Коса по пояс. Пропал навсегда, — продолжает свой рассказ дед по третьему кругу, вспоминая свою Надю.
— Дед, а ты ей изменял? — поворачиваю голову, оторвавшись от созерцания больничного двора.
— Что ты, дочка! Любимой женщине изменить нельзя. Это все равно, что себя самого предать. Не видел я других женщин, кроме Надюши своей. Краше нее не было никого на свете. К ней хочу, соскучился — сил нету…
Поправив одеяло у дедули, который забылся во сне, бормоча имя жены, вышла из палаты. В груди щемящее чувство тревоги. Слезы навертываются на глаза от неудержимо поднимающейся жалости к себе, к деду, что сейчас один вынужден быть без жены. Что я теперь одна-одинешенька в мире.