– Что, брат Никита, не весел? – двое молодых людей в черных шубах нараспашку подымались по лестнице старинного мрачного особняка, сама атмосфера которого никак не располагала к веселью. – Разве сегодня был плохой вечер?
– Да нет, нынешние дела тут ни при чем… – отвечал юноша, почти мальчик, к которому обращался высокий черноволосый великан. Он был полной противоположностью собеседника: тонкий еще детской худобой, синеглазый, спокойный, с мягкими манерами.
– А какие причем, – и великан, ухватив пытавшегося проскользнуть мимо слугу за ворот, прикрикнул на него, – Васька, бездельник, вина живо, да закуски холодной в мой кабинет!
Они вошли в тепло натопленную комнату, странным образом отличающуюся от обстановки всего дома. Диван и кушетка говорили о том, что здесь постоянно кто-то ночует.
– Не выйдет ничего из нашей затеи попутешествовать этим летом по Европе, – виновато произнес младший и, сбросив шубу, расположился в кресле. – Отец письмо прислал, требует, чтобы я домой ехал. Пора в дела вникать – я же наследник.
– Брось, успеешь еще!
– Я бы и бросил, да денег не даст и содержание мое отменит, если волю нарушу. Он же из старообрядцев, строг очень.
– Деньги – ерунда. На мои поедем!
Хозяин дома Григорий Барсов разлил вино по бокалам и, подвинув столик с закусками поближе к товарищу, сел напротив.
– Нет, эдак и гнев родительский навлечь можно, – Никита, юный наследник богатого уральского золотопромышленника с недавних пор пользовался покровительством Григория. Полгода назад он приехал в Московский университет и из-за своих провинциальных манер подвергался постоянным насмешкам однокурсников. Как-то раз Барсов стал свидетелем очередной злой шутки и, как котят, расшвырял обидчиков. После этого случая юноша привязался к нему как к старшему брату, и он не стал отказываться от его доверчивой детской дружбы.
– Так, говоришь, заводы ваши на Урале? – задумался Григорий. – Не бывал еще там: хорошо, наверное, красиво? Леса, горы, охота?
– Охота знатная, – без особого энтузиазма подтвердил Никита, – да мне уже порядком поднадоела. А про Европу я столько читал…
– Знаешь что, а махну-ка я с тобой! Италии да Франции никуда от нас не денутся!
На том и порешили. Отправляться нужно было в конце мая – путь не близкий. Вернуться же в Москву планировали в сентябре. Никита, воодушевленный энергичным весельем друга, смирился с волей отца.
Среди густых лесов и диких гор затерялся старинный завод Полевской и выросший вокруг него рабочий поселок. Там предстояло наследнику вникать в тонкости производства. Григорий же был предоставлен сам себе, что доставляло ему истинное удовольствие. Стихия свободы, простор, отсутствие светских условностей – как раз то, чего не хватало в столице.
Семья приняла гостя хорошо. Горячим нравом и неиссякаемой энергией гость походил на главу рода, Степана Матвеевича. А статью – на истинного русского богатыря. Уважением к местным обычаям снискал уважение к себе. Правда, в современном роскошном доме Шаховских он задержался ненадолго – нашел на краю поселка пустующую избу и поселился там.
– Я на охоту рано ухожу, в лесу могу заночевать, а твои родные волнуются, ни к чему это, – объяснил он свой выбор другу.
…Несколько дней бродил азартный охотник по окрестным болотам, ночевал в еловых шалашах, а когда вернулся, вид имел вовсе не барский. Шел по самой отдаленной тихой улочке, погруженный в свои мысли, когда внимание его привлек сильный шум, крики, детский плач. Безошибочно определив направление и рассудив, что где-то беда, Григорий ускорил шаг. На центральной улице взору открылась неприятная, но вполне прозаичная картина. Из большого, богатого дома выселяли семью.
– Долг ваш большой, сколько ждать можно? – в который раз без особого выражения приговаривал щеголевато одетый молодой приказчик.
– Детишки у меня маленькие, хозяин лежит, не встает, все здоровье рудник отобрал, – куда же нам теперь?
– Не знаю, не мое это дело…
По-видимому, диалог этот велся уже по инерции, обе стороны понимали, что изменить он ничего не сможет. В это время несколько человек вынесли укутанного в шкуры бледного мужчину лет 40. В нем еще угадывалась былая мощь, но болезнь уже брала верх над жаждой жизни. Только не несчастный больной, не куча малышей, жавшихся к матери, привлекли внимание Григория. Из дома вышла и встала на крыльце девушка лет 20. Красота ее поразила столичного гостя. Такой не встречал он ни в самом изысканном обществе, ни во время многочисленных путешествий в разные уголки мира. Черные волосы заплетены в толстую тугую косу, белая прозрачная кожа, яркие губы и глаза – зеленые, пытливые, смотрят, словно в самую душу заглядывают. Да была в них сейчас только тоска, и от того сердце сжималось от жалости. А то, как сразу изменилось выражение лица приказчика, выдало Григорию, успевшему много повидать в жизни, истинную причину несчастья семьи рабочего.
– Здравствуйте, Татьяна Ивановна, – поклонился ей молодчик.
Она лишь кивнула и принялась устраивать на телеге отца. Нехитрый скарб, узелки да посуду разобрали ребятишки и соседи – бедная процессия была готова тронуться в путь.
– А какой долг-то у вас, – не меняя позы, спросил Григорий, обращаясь к хозяйке.
– 300 рублей за ними, – ответил за женщину кто-то из толпы. Она лишь с недоумением взглянула на говорившего: заросший щетиной, в простой одежде, с ружьем за плечом и в перепачканных сапогах, он действительно выглядел как праздно любопытствующий прохожий. Зачем только душу бередит?
– Подойди-ка, малый, ко мне, – что-то в тоне бродяги заставило приказчика подчиниться. Холопы так не приказывают. Выслушал приглушенные слова, махнул рукой помощникам – подождите, мол, здесь – и зашагал вслед за охотником.
Через полчаса приказчик вернулся – на лице его блуждала глуповатая улыбка, в руках было зажато несколько ассигнаций.
– Вы вот что, Варвара Ильинична, вы живите пока, дом ваш барин выкупил, трогать вас не велел. – И уже другим голосом, – эй, чего застыли, олухи, обратно все заносите, а вы – расходитесь, живо!
Прошло несколько дней. Добровольный отшельник жил по-прежнему, только нет-нет да вспоминал зеленоглазую Татьяну. Но намерения сходить в облагодетельствованную семью у него не возникало. Как-то под вечер к товарищу заглянул Никита. Удивленно оглядев жилище, присел на лавку и, обдумав что-то, сказал:
– А ты ведь переполошил всю округу! Федька теперь враг твой, ты по лесу осторожнее ходи. Отец, конечно, пригрозил ему, но он такой, с подличинкой человечишка…
– Вот что ты, Никита, за путаник! О чем речь вообще идет?
– Как о чем? Ты же сам недавно в рыцаря благородного, в Дон Кихота игрался!
– А, – протянул Григорий, – ну-ну, объясняй дальше.
– Объясняю. Иван Васильевич – мастер по камню хороший. Всегда в достатке жил. Ну, ты дом-то видел. А годика четыре назад дочка его старшая, Танюша, в возраст начала входить. Невеста, парни заглядываться стали. И наш старый приказчик за сына ее решил посватать, за Федьку. Отказалась она, и семья против была. И правильно, эти Гниловы и вправду с гнильцой люди. Правильно-то правильно, да только стал мастер после этого в заводе не в чести. Работу не принимают – значит, и денег нет. Бился-бился – так в рудник и пришлось идти. Там тоже одни неприятности. Болеть стал, долги накопились. Тут-то Федька снова и посватался – обещал помочь. Может так и прижал бы девку, а тут ты, гость заезжий, все испортил!
– А что же ты мне все так хорошо здесь раскладываешь, а помочь своему мастеру хорошему раньше не догадался? – сердитым голосом подытожил услышанное товарищ.
– Так не просто все в жизни. На словах легко, а на деле трудно.
– Ладно, не переживай. Дело сделано, и не мне всякого отребья бояться! Давай лучше ужинать будем.
– Будем. Только не здесь. К нам пойдем, отец звал.
– Ну, коли звал, уважу, – улыбнулся новоявленный рыцарь.
Постепенно история забылась. Лето перевалило на вторую половину. Однажды Григорий забрел очень далеко в тайгу. Ему пока еще не наскучило ни одиночество, ни дикая жизнь. В прозрачных сумерках, при свете первых звезд, он двигался на огонек ветхого зимовья. Приметил избушку еще утром и порешил заночевать в ней. Оказывается там и люди есть, – к лучшему, охотники местные народ занятный.
За спиной послышался странный треск – на зверя не похоже, а человеку взяться неоткуда. Только додумать он не успел. Выстрел – и темнота…
Охотник открыл глаза и посмотрел на полную луну. Удивился: отчего в лесу, а не на лавке, отчего костра нет. Захотел встать, и почувствовал боль в руке. Тут-то и вспомнил шорох за спиной и шум – щелчок взводимого курка…
«Подлец, подкараулил-таки, ну, ничего, так не оставлю», – с глухой злостью подумал, усилием воли поднялся на ноги и тяжело зашагал к жилищу. Пошатывало, к горлу подкатывала тошнота. Рукав набух горячим… На стук вышел старый дед, посветил в лицо лучиной и повел в комнату.
– Что же ты, мил человек, как лешак по ночам бродишь? – проскрипел он.
– Да вот, дедушка, на лихих людей попал, помог бы ты мне, – и, сняв рубаху, тяжело опустился на скамью.
Старик только головой покачал и принялся разжигать печь и готовить какие-то травы. Уложил гостя, принялся колдовать над раной и не сразу заметил, как тот провалился в забытье.
Утром у Григория случилось странное видение. Будто бы хлопочет по дому зеленоглазая Танюша, песни напевает, да на него с улыбкой поглядывает. Потер глаза – видение не исчезло.
– Ну, здравствуй, краса-девица, – прогудел он. От жара во рту пересохло, и голос слушался плохо.
– Здравствуй, барин, – смело посмотрела, не так, как обычные застенчивые крестьянские девчата.
– Сплю я, что ли? Как ты здесь?
– Не спишь. Хватит спать-то, двое суток уже! – Таня присела на табуретку рядом с раненым, и, прочитав в глазах его немой вопрос, принялась терпеливо объяснять. – За тобой дедушка мой, Василий Кузьмич ухаживал. Я вчера вечером пришла его проведать, глянула на тебя, да и признала. А то он боялся в заводе сказывать: вдруг ты беглый, от властей прячешься. Ты молчи пока, сейчас отваром напою.
Девушку хотелось слушаться, и он начал молча наблюдать за ней. Вот она аккуратно перелила из укутанного в холстину горшочка тягучую жидкость и помогла ему выпить. Горько-сладкое тепло разлилось по телу. Вот начистила картошки, растопила печь, принесла воды. Да все так бойко! За окном тихо закапал дождик. Сперва незаметно, но потом Танюша нахмурилась: «Где же дед? Промокнет – ни к чему это». Хотела выбежать, покликать – тут он сам явился.
– Ты, внучка, вот что, у меня останешься – ненастье опасное надвигается.
–Да как же? Волноваться дома будут. И что такого, дождик – не растаю, чай!
В избе стало темно, вспыхнула молния, прогремел гром, и старику не потребовались другие аргументы.
Три дня длилась буря – то утихал, то подымался ветер. Сторожка, отрезанная от мира, стала надежным убежищем для странного маленького общества. Таня, делать нечего, рассказывала про местное житье-бытье. И про себя. Читать она выучилась, когда семья нужды не знала. Оттого и не робела перед приезжим. Забавно было слушать, как менялась ее речь в зависимости от того, кто был собеседником. С дедом – пересыпала разговор просторечными выражениями, с гостем говорила правильным почти литературным языком.
– Может, тебе в город податься? Учиться? – допытывался Григорий.
– Куда же? Разве девчат учат?
– Учат. В столице. Сам видел.
– В столице, эк, хватил! – и зальется смехом. – Кто же меня туда позовет! Ты расскажи лучше о дальних странах. Славно у тебя выходит.
Тем и развлекались: он истории о своих путешествиях да об известных открытиях рассказывал, а взамен дедушка молодым открывал местные легенды да предания. О Горном духе, о вольных людях, что по горам от царя укрывались, о кладах старинных. Григория поразил богатый причудливый фольклор этих мест. О таких сказах раньше он не ведал. У Афанасьева не читал, от бабушек-нянюшек не слышал. Как мастера в гору учиться уходили – жили там годами у Хозяйки, и тайные знания им открывались, как добрым людям добром рудник платил, а злым – бедами да несчастьями.
– Да к вам сюда ученых прислать нужно, пусть записывают, – все приговаривал он.
Наконец, их заточение окончилось. Василий Кузьмич отпустил своего гостя, поручив внучке довести его до поселка, да наказывал еще приходить.
С этих пор стал Григорий бывать и в доме Ивана Васильевича. Принимали хорошо – поняли, что нет в нем корысти и злого намерения. Он никогда не вспоминал о том, как помог семье, ничего не просил взамен. А вот к Танюше привязывался все больше и больше. Да и девушка на заезжего барина тепло поглядывала. Только часто грустила: уедет он скоро в свои столицы, а ей здесь никто больше не полюбится.
В первых числах сентября Никита заговорил об отъезде:
– Отец мною доволен, благословил учиться дальше, – радостно сообщил он другу, – так что скоро едем!
– Это хорошо, что благословил, – задумчиво проговорил его товарищ. Но весь вид его ясно показывал, что мыслями он сейчас далеко.
– А ты не рад? Разве не скучаешь здесь? Или правду люди говорят…
– Какую правду? Какие люди?
– Люди всякие, да и я не слепой. Не хочешь ты уезжать, прикипел сердцем, – но, взглянув на нахмурившегося собеседника, не договорил.
– К кому? К Танюшке? Заметно, значит? Что ж, правду говорят. – Григорий подошел к окну и какое-то время, молча глядел на улицу. Будто решался на что-то.
– Эх, Никита, всегда я знаю, как поступать, а сейчас растерян, – наконец, вымолвил он. – Я б увез ее с собой, но разве можно просто так сорвать человека с места? В каком качестве она поедет – чужая ведь мне. А ей бы учиться, да и не место здесь такой девушке. Кем она будет? Женой рабочего? Такая красавица, умница… Жалко.
– Гриша, а ведь не просто жалко?
– Правда! Кроме тебя мне советовать некому. Я уж и нагулялся, и мир посмотрел, сам себе хозяин. Жениться, нечто?
– Неравный брак, друг мой. Время, сейчас, конечно, свободное. Не как при крепостном праве. Но все же мало кто одобрит.
– Так! Ну, значит, тем более, женюсь! Еще мне об одобрении чьем-то заботиться. Ну, уж нет!
История входит в роман «Мечтательница».