Шли долго и тяжело. Чем дальше углублялись в лес, тем чаще приходилось то продираться сквозь сухостой и густой подлесок, то прыгать по кочкам небольших высохших болот, то чавкать сапогами по вязкому топкому мху в туманных низинах. Комары одолевали – и это было мукой пуще усталости, пуще мокрой насквозь липкой рубашки, пуще даже сбившегося сухого дыхания. Они пикировали и сверху, и снизу и с флангов, издевательски звенели у самого лица, целились в глаза, горячие от слез… Щеки распухли, горели и нестерпимо чесались, и почти нельзя уже было крепиться и не звать на помощь маму – маму, которая тоже ничего не могла сделать. Она шла молча, только все время оглядывалась на Адьку, и он никак не мог расшифровать пугающего выражения ее опухших глаз – а на самом деле ему очень не хотелось догадаться, о чем она думает… Ее, вернее, бабушкина, бурая юбка цеплялась за бесконечные ветки, была уже в нескольких местах порвана, руки мать давно раскровенила себе непрерывным чесанием – но никакого сочувствия или, хотя бы, слов дружеского ободрения со стороны Красных командиров слышно не было. Они шли, намеренно слегка поотстав, без признаков усталости, как машины – два здоровых тренированных мужика, распределявших, вдобавок, паек и воду.
Флягу, к которой страстно припал Адька на привале, когда ему уже казалось, что он вот-вот упадет замертво от жары и боли во всем теле, у него одним движением вырвал из рук дядя Лева, едва мальчик успел сделать пару хороших глотков.
- Воду беречь надо, – скупо уронил он и сам присосался к горлышку; ритмично заходил похожий на облезлого ежа кадык.
Матери тоже едва дали увлажнить рот, потому и хлеб, не слишком щедро отломленный, не полез обоим в горло. Хотелось только пить и лежать. И еще чтоб комары все на свете сдохли. Адька распластался на влажном мшанике и разом провалился бы в нирвану, если б проклятые кровососы зудящей тучей не кинулись к его, казалось, паром исходившему лицу. Но вдруг он услышал у своего уха материнский даже не шепот, а шелест:
- Адик, не открывай глаза… Слушай… Так, хорошо… Ты дорогу домой отсюда найдешь? Не торопись, подумай… Если да, то пожми мне руку… – и он тотчас почувствовал под своими пальцами раскрытую материнскую ладонь.
Адька торопливо прикинул. Они пока еще не совсем безнадежно удалились от тех мест, где прошлым и позапрошлым летом он собирал грибы с деревенскими ребятами, шаля, убегал с ними в запретную чащу и, в конце концов, вдоль и поперек ее излазил. Пожалуй, он сейчас дорогу туда нашел бы… Мальчик чуть шевельнул рукой.
- Хорошо, сынок… Слушай… Когда пойдем, я отвлеку их чем-нибудь… А ты беги, как отвернутся… Беги, я не дам им стрелять, да они и сами испугаются… Придешь к бабушке, скажи ей…
- Ты о чем это там со своим выб…ком шепчешься?! – вдруг грянул зычный рык. – Смотри, они сговариваются там о чем-то, гниды!
- Ничего подобного! – подскочила застигнутая Анна с таким выражением лица, что на нем ее ложь читалась так же легко, как детский букварь.
- Левка, бери пацана и глаз с него не спускай: она, кажется, ему сбежать велит, – тоном, совершенно не похожим на тот доверительный и почти жалобный, которым раньше рассказывал про свои злоключения, распорядился Костя и подошел вплотную к вскочившей Анне: – А ты запомни и на своем хитром носу заруби: придумаешь что – пеняй на себя. Мальчишке же хуже будет, если что. Мы здесь не в игры играем, а воюем с фашистом, понятно? А предателей и дезертиров расстреливают по закону военного времени. Ясно выражаюсь?
Он сказал это – тихо, хамовато – и отошел. Анна не посмела возражать. Поход вскоре продолжился. Теперь мать и сын шли под конвоем, и Адька вдруг очень ясно понял, что оба они – пленники. И, строго говоря, неизвестно чьи, потому что о конвоирах своих знают только то, что те сами рассказали. Думать о том, что случится дальше, Адька физически не мог, потому что в глубине души уже додумался до неизбежного: никуда их, разумеется, не отпустят, потому что ничто не помешает, например, ему, Адьке, рассказать о местонахождении партизан по возвращении. От этой мысли тошнило. Тошнило, как тогда, в первый день «под немцами»…
«Они потащат нас за собой к партизанам… Это уж конечно… Что же, не так уж плохо… Уж лучше, чем сидеть и трястись в своей деревне… А вдруг, действительно оружие дадут? Не сейчас, конечно, а когда докажу, что не струшу… Может и хорошо… Может, даже и лучше…». С такими примерно мыслями Адька заснул вечером на ягодной поляне, после того, как ему в очередной раз и на четверть не позволили утолить жажду… Жажда. Это слово теперь не обозначало простое человеческое желание, а стало как бы названием дикого зверя, чудища, терзающего людей железными зубами… Ни озверевшие к ночи комары, ни выворачивающая боль в костях, ни истерзанное лицо матери – ничто не имело значения перед мордой страшилища с жутким, жадным и жабьим именем…
Продолжение следует
Дорогие читатели! Этот рассказ и его продолжение входят в мой роман "Не такая, как прочие" (художественное произведение внутри книги в жанре "авто-фикшн"), с которым Вы можете познакомиться по ссылкам, приведенным ниже.
Чтобы мой канал мог развиваться дальше, подпишитесь на него, пожалуйста! А если мое творчество Вам нравится, поставьте лайк, он мне действительно нужен.
В Санкт-Петербурге книги автора можно купить в Доме Книги, в Новосибирске - в сети магазинов "Умник", а те читатели, которые находятся в других городах или предпочитают электронные версии, могут найти их здесь:
https://www.litres.ru/author/natalya-aleksandrovna-veselova/
https://ridero.ru/author/veselova_nataliya_netw0/
https://www.labirint.ru/books/915024/