Дождь шел почти всю ночь. Он то шумел по крыше, то стучал в стекла, подчиняясь порывам ветра. «Вот и осенний дождь начинается, - думала Ольга, лежа на лавке у окна.- Скоро осень, холод, слякоть...». Ольга смотрела в стекло, по которому, словно слезы, стекали капли. Они падали на темное стекло, текли, оставляя дорожку, собирались в каплю побольше, отражали слабый свет керосинки – электричество отключали в девять часов вечера - и текли дальше...
Ольге не спалось после вечернего разговора. Василий, конечно, притих, или сделал вид, что обиделся. Молча улегся в кровать, думая, что Ольга-то куда денется – кровать у них одна. Но время шло, а она не появлялась в спальне. Василий тихонько встал, прошел в переднюю. Ольга лежала на лавке у окна, застеленной толстой шалью, укрывшись байковым одеялом. Повернувшись лицом к стене, она не заметила, как Василий вышел, а может, сделала вид, что не заметила... Василий напился воды, загремев кружкой, затем остановился около лавки.
- Ну ты чего? Ну-ка иди в кровать! Чего удумала!
Ольга молчала, не шевелясь.
- Ты жена мне или кто? Иди в постель!
Ольга не двигалась.
- Значит, так? - в голосе Василия прозвучала угроза. – Значит, так? Уже в постель со мной не хочешь? Может, кого другого присмотрела? Помоложе, не хромого?
- Дурак! – проговорила Ольга, садясь на лавке. – Век прожил, а ума не нажил. Иди, ложись.
Она поднялась, собрала свою постель, сложила в сундук.
- Неужели ты не понимаешь, что сам делаешь так, что с тобой не только в постель, говорить не хочется? Как будто я и дочка - враги тебе. Что сделал с Тосиной жизнью? И мою хочешь превратить в кошмар?
- Опять начинаешь? А что я такого сделал? Мужика хорошего ей нашел! Живет в своем доме, родители рядом. Вот родит дитё, кто помогать будет? Мать, конечно, тут, рядом, а не черт знает где. А если б с Ванькой уехала? В чужих людях, на чужой квартире, все купи... А тут огород, молоко, все что надо. И что я плохого сделал?
Ольга вздохнула:
- Значит, ты не любил никогда. А я тогда, когда ты посватался, поехала б за тобой куда позвал бы... Хоть в город, хоть на край света. А Тося любит Ивана. И теперь как ей жить? А Жене как жить? Чужое дитё растить, а Тосе всю жизнь виноватой себя считать?
Она вздохнула.
- Вот что ты сделал, Вася! А больше ничего.
Она ушла в спальню, а Василий сел на табуретку, склонив голову на грудь. Ну и картинку нарисовала Ольга! Прямо злодей он, всем жизнь испортил! Как будто для себя старался! Конечно, с Ванькой тогда вышло глупо, но кто ж знал, что эти такими идиотами окажутся? А потом еще и его хотели... Теперь вот в тюрьме оба. Сашке дали 6 лет, а Толику – два года. Толик во всем признался, раскаялся, плакал на суде, говорил, что не знал о том, что у Сашки есть нож и что он пустит его в ход. А Сашка молчал, только злился на то, что связался с таким слабаком, как Толик!
Он вздохнул, встал с табуретки, постоял, покачал головой. Ему захотелось выпить. Он пошел в кухню, достал из буфета бутылку самогона, налил стопку. Ну почему жизнь так устроена – ждешь чего-то хорошего, трепыхаешься, а получается не то?! Вот вернулся с фронта – половина ушедших односельчан осталась там, а он вернулся – и что? Где счастье-то? Жена не понимает, дочка вообще отвернулась. Он залпом выпил, занюхал рукавом, пошел в спальню.
А Тося все больше отстранялась от мужа. Женя замечал это, но относил на счет беременности. Говорят же, что женщины, когда беременные, вообще становятся странными. Лешка вон рассказывал, что его Ленка гоняла по селу, чтоб он нашел моченых яблок, да чтоб они не с капустой квасились, а отдельно. Так он, бедный, полсела обошел, пока нашел то, что надо. А когда принес, она уже перехотела.
А Тося не просит ничего, только молчит почти все время, плачет тайком. Когда он спрашивал, как она себя чувствует и что ей нужно, она говорила, что все в порядке.
А на самом деле было все совсем не в порядке. Тося поняла наконец, что не любит Женю. Она понимала, что он не виноват ни в чем, и все же виноват. Ведь знал же, что она любит Ивана, зачем лез со своей любовью? И как теперь быть?
Мать уговаривает смириться, говорит, что, когда родится ребенок, все будет по-другому. Когда она увидит, как Женя будет любить этого ребенка, тогда и к нему появится чувство. А если нет? А если он будет похож на Ивана, ребенок-то? Каждый раз глядя на него, Тося будет думать не о Жене, а о нем, об отце этого ребенка.
Ночью Тося снова плакала. Женя утешал ее как мог. Тося вдруг села на кровать, вытерла слезы, проговорила:
- Сядь, Женя. Послушай.
Женя послушно сел рядом, взял ее за руку.
- Женя, я очень виновата перед тобой, - начала она. – Мне не нужно было выходить за тебя. Тебе нужна была молоденькая девочка, у которой ты был бы первым...
Женя рукой прикрыл ей рот:
- Не надо ничего, Тося! Я ни о чем не жалею. Я люблю тебя, люблю нашего ребенка...
- Но он не твой! – воскликнула в слезах Тося. – Понимаешь – не твой!
Женя несколько секунд помолчал, потом спокойно взял лицо жены в ладони и медленно проговорил:
- Это наш ребенок. Мой и твой. Он слышит мой голос, чувствует мои руки, знает, что я люблю тебя, а значит, и его.