Пещера

Старуха Галима проснулась, сквозь сон расслышав какой-то шорох.

– Ах, ах, что это ты удумал? – удивилась она, увидев своего старика, копошившегося с ружьем. Тот промолчал, лишь бросил на жену взгляд из-под бровей и продолжил заниматься своим делом.

– Слышишь, Аллабирды, ты чего затеял? – привстала старуха.

Какое-то время молча поглядев на свое ружье, старик Аллабирды наконец выговорил:

– Схожу-ка я… К этому…

До старухи вмиг дошло, о чем он толкует. За пятьдесят лет, что прожили плечом к плечу, она успела все мужнины повадки узнать почище своих.

– Астагфирулла, – всплеснула она руками, уразумев, что означает «к этому». – У тебя голова на плечах есть? Дитя бородатое! Не усидишь никак. Кабы не так, только и ждут там, когда Аллабирды явится. Да что ты за человек, спокойно стареть не можешь!..

Аллабирды лишь взмахнул рукой:

– Сказал – пойду, значит, пойду!.. Ты язык не распускай, лучше мне еды собери.

– О Аллах! – Из уст старухи это прозвучало как «сам знаешь». Да разве он сдастся, коли что удумал: последнее время только и твердил про «того». Косолапый задрал бычка, которого они прочили к осени на убой. С тех пор нет покоя старику, только и разговоров, что об этом. Уж сколько возился с ружьем. – Позвал бы кого, что ли.

Слова старухи, похоже, зацепили старика.

– Кто я, по-твоему, чтобы толпу с собой водить?! – бросил он высокомерно. И все же где-то в глубине души всколыхнулось сомнение. Он хорошо знает, что взять медведя дело нелегкое: за свою жизнь снял шкуры с тридцати двух косолапых. Да-а, было время молодецкое! Хотя, коли подумать, и сейчас не из пропащих, можно даже загнуть, мол, есть еще порох в пороховницах. Слава богу, не охает на каждом шагу, как другие сверстники, не стонет при каждом наклоне. Видно, дело в том, что сызмала одолевал горы-хребты, частенько проторял лес. Однако и в словах старухи есть истина. Неплохо было бы взять с собой кого-нибудь… Да кого позвать в товарищи на такое дело? Стыдно сказать, нынче не то, что на медведя пойти, даже барана оскопить мужиков не осталось. Те, что потолковее, на Севере за длинным рублем гоняются, а большинство в городе живет-поживает. Разве возьмешь, к примеру, этого Ворона Хабира? Ха, да медведь из берлоги убежит, как только учует его запах, пропитанный самогоном. Ни на что другое не сгодится, кроме как навоз под скотиной почистить. Или того неряху Саита прихватишь?! Одна беда будет на свою голову. Эх, не осталось в деревне стоящих мужиков!.. Аллабирды даже подумал ненароком: гляди-ка, а вдруг война, как тогда повоюешь с такими? От этой своей мысли даже сам вздрогнул. Упаси Аллах!..

На востоке начало светлеть, но до восхода еще времени достаточно. Покуда люди не проснулись, лучше выйти в путь. Аллабирды хотел было взять из летнего домика охотничьи лыжи, но передумал: снега не так много, будут лишним грузом. А вот о том, что собаки нет, погоревал от души. Эх, кабы сейчас был рядом его Актырнак! Жалко, состарился, бедолага. Испустил дух в прошлом году. Как похоронил своего пса, долго горевал старик по нему, бывало, забывшись, и еду выносил на улицу. После того больше собак не держал. Хватит, решил он, коли теперь на охоту не ходит, придется ее всегда на привязи держать. К чему над ней измываться…

В полутьме пройдя по деревне, старый охотник начал карабкаться на Алатау. Прошагает немного по горе – и остановится передохнуть. Да, годы все же дают о себе знать. Кажись, читал где-то, мол, человек должен взобраться на свою гору в свое время. Коли рассудить, у Аллабирды тоже своя гора, пусть и не самая крутая. Не спеша, не перекладывая свою ношу на других, поднимался он по ней. Когда силы бурлили в груди, взял за руку Галиму. Чуть погодя добавились к ним двое сыновей. Они, слава Аллаху, не стали бездельниками. Только-только возмужав, сами могли о себе позаботиться, один за другим проторили дорогу в город. Теперь в летние месяцы изредка наведываются домой со своими детьми, справляются об их житье-бытье. И на том спасибо. Впрочем, Аллабирды тоже не особо тянуло к внукам. То ли оттого, что говорят лишь по-русски, кажутся они ему неродными. Гладит их по голове, ласково хлопает по спине, да только сердце отчего-то не принимает их. Диву дашься, выходит, коли жениться на иной нации, и своя кровь чужеродной может стать… А может, побольше, чем кровное родство, важнее душевное?!

Довольно долго шел Аллабирды по склону Алатау, продираясь сквозь заросли. Теперь уже недолго осталось до медвежьего логова. Вон, уже и скала виднеется. Как-то раз он застрелил там двух медведей. Косолапый любит эту местность. Прямо под этой скалой у него своя пещера. Старик на неё наткнулся случайно, рыская в поисках медвежьего логова. Войдя внутрь с зажженной берестой, поразился её величине. Под ногами было полно звериных костей. Собрав всю смелость, он прошел вглубь метров сто, но пойти дальше не хватило храбрости. Пещера, то сужаясь, то расширяясь, все тянулась и тянулась.

Дойдя до медвежьей берлоги, Аллабирды открыл мешок, пораскинув, что вначале следует перекусить. И-и, родненькая! Чего только не положила. Неужто он тут сладостями угощаться будет, ан нет, даже конфет напихала. Хлеб с маслом есть, ему и ладно.

Прихлебывая чай и перекусывая, охотник обводил взглядом окрестности, намечая удобное место. Решил, что лучше выбрать холмик, что ближе к пещере. Хорош, пора за дело браться, подумал он про себя. Повесив мешок на ветку дерева, скинул фуфайку, отодвинул кинжал на поясе чуток назад, чтобы не мешал при наклоне, запихал в двустволку два заряда. Не издавая малейшего шума, ступая предельно осторожно, навалил у отверстия берлоги кучу сухих веток, засунул среди них березовую бересту, чтобы сильнее дымилось, приткнул и гнилушек. Кажется, все. После того как поджег кучу, проворно отошел на выбранное заранее место и нацелил винтовку на берлогу. Спустя немного времени гнилые ветки задымились. Прошло не больше девяти-десяти минут, однако Аллабирды они показались вечностью. Медведя все не видать. А вдруг дым не попадает внутрь берлоги? Не успел он это подумать, как слух уловил неоднократное чиханье. Ага, проснулся, окаянный!

Аллабирды не поверил собственным глазам: из берлоги выбралось настоящее чудовище! Ему еще не приходилось видеть настолько огромного медведя. Однако не время раздумывать, охотник тут же нажал на курок. Звук выстрела встряхнул сгустившийся воздух. Попал. Медведь два-три раза повернулся на месте, качнул большой головой. И… неожиданно их взгляды встретились. Вставший на задние лапы медведь заревел. В этот миг охотник не успел ничего подумать, он и сам не сознавал, что делал. Лишь почувствовал, как неведомой силой в несколько прыжков добежал до отверстия пещеры. Даже не оборачиваясь, спиной чувствовал, как за ним с грохотом гонится медведь. Стоило старику остановиться или оступиться – конец! Аллабирды ринулся внутрь пещеры. Лишь пробежав какое-то расстояние, оглянулся назад. Великан, то ли не осмеливаясь войти, на какой-то миг остановился при входе. Но это длилось недолго, медведь с воем зацарапал землю и вновь начал приближаться. Ну и взъелся же он! С мыслью, что надо пустить два заряда подряд, Аллабирды ощупал пояс и застыл, как оглушенный. Затем заматерился сквозь зубы: эх, дурень, да ведь он, снимая фуфайку, повесил патронташ на ветку. И позабыл взять обратно. Ох, пустоголовый!

Рассвирепевший медведь подходил все ближе. Теперь главное – не промахнуться с последним зарядом. Одному этот заряд подарит смерть, второму – жизнь. Когда до медведя оставалось метров десять, охотник прицелился ему в голову и выстрелил. В тот же миг от звука мощного взрыва пещера загудела, все перевернулось вверх дном. Аллабирды со страху присел на корточки, схватившись за голову. Не помнил, сколько он так просидел, но когда шум утих и он открыл глаза, все вокруг утопало во мраке. Охотник сразу понял, в чем дело: значит, вход в пещеру завалило! Темно, хоть глаза выколи. Аллабирды все прислушивался, стараясь не шелохнуться. Ни шороху, слышно лишь, как он сам дрожит всем телом. Стало быть, чудовище испустило дух. Он чиркнул спичкой и совсем рядышком углядел распростертую тушу медведя. Ошарашенный огромными размерами хищника, он пришел в себя, когда пламя уже лизнуло руку. Хотел было зажечь еще одну спичку, однако передумал: не стоит расходоваться, в этой темени одной спички хватит ненадолго. Что же делать? Словно надеясь на что-то, он ощупал свои карманы. Поджечь было нечего. И вдруг, при мысли о надетых на валенки резиновых галошах, на его лице появилось подобие улыбки, он отчаянно обрадовался, будто человек, впервые добывший огонь. Сняв одну галошу, он отрезал половину, а остаток свернул и засунул за голенище валенка. После того как зажегся свет, внутренность пещеры довольно хорошо осветилась. Затеплилась и надежда у Аллабирды. Он направился в сторону входа. Не прошел и несколько шагов, как застыл, увидев перед собой каменную стену. Надежда разбилась вдребезги, как стекло о камень. И все же в уголке окутанной мраком души нет-нет, да поблескивали ее осколки.

Охотник, все еще надеясь выбраться, ощупал стену, возникшую из рухнувших камней. Никакого просвета для выхода. Окончательно уразумев, в какую передрягу попал, он безжалостно ругал себя: «Так тебе и надо, дурак! Разве не говорила тебе старуха, чтоб не ходил, а?! Вот теперь сиди и жди своей смерти!» Не было у Аллабирды веры, что кто-нибудь придет и спасет его. Кого сюда принесет, куда нога человека не ступает. Старушка его поднимет шум, мол, старик ушел за медведем и пропал, трое-четверо людей лениво обойдут лес и горы близ деревеньки. Посудачат потом, дескать, отжил уже свое, все под смертью ходим. Для порядку добавят, славный, мол, человек был. Старуха его, бедняжка, по обычаю созовет людей на третий день кончины. Созовет ли? Обязательно! Всю жизнь она только о нем, Аллабирды, и пеклась. Эх, что теперь поделывает его Галима? Наверняка к его возвращению поставила мясо для супа… При мыслях о своей хлопочущей старушке у старика глаза заволокло слезами.

Постой-ка, а с чего это он вздумал себя раньше времени хоронить? Неужто не найдет способа выбраться? Кто знает, может, и найдут его. Не зря говорят, один лишь шайтан без надежды. Покуда медведь не остыл, надо его освежевать, решил охотник. Хорошо еще кинжал у него с собой. Старик поджег вторую половинку своей галоши и проворно принялся за дело.

Долго он мучился. Закончив сдирать шкуру с одной стороны медведя, долго возился, переворачивая на другую. Поддевая дулом ружья, повернул как надо. Наконец, содрав шкуру, выкинул и внутренности. И тут в голову пришла дельная мысль: а ведь медвежьего масла навалом! Помнится, прежде, когда часто отключали электричество, они делали свечи из масла и жгли, сколько надо. Да только где найти посудину для масла? Пошарив под ногами, нашел череп какого-то зверя. Годится, в самый раз. Наполнил его маслом, отрезав рукав свитера, сделал фитиль. Вначале неохотно чадящий светильник постепенно с треском зажёгся. Коли так, огня хватит надолго.

За этими хлопотами у старика пересохло в горле. «Если не найдется воды…» От этой страшной мысли сердце обуял ужас. Подумал, что надо зайти в пещеру поглубже, но отказался от этого намерения. Проведя весь день на ногах, он изрядно утомился. К тому же во время работы не чувствовалось пещерного холода, а теперь стало зябко. Он решил завернуться в медвежью шкуру и прилечь отдохнуть.

*  *  *

Аллабирды не помнил, сколько ему удалось поспать. Умаялся, видать, забылся внутри толстой шкуры, словно дитя. День ли сейчас или ночь? Впрочем, ему и нет никакой разницы. Он сейчас во власти тьмы. А старуха его, наверно, всю ночь глаз не сомкнула. Ждала, что вот-вот вернется, то и дело обновляла самовар. Эх, не прислушался он к ее словам! Не послушался!.. Как она сейчас? Ладно хоть, если сможет воды достать из колодца. А каково ей подниматься на крышу сарая, чтоб скотине сена дать…

Аллабирды, словно заспешив домой, торопливо выбрался из шкуры. Светильник уже погас. Видать, долгонько же он проспал, коли столько масла сгорело. Добавив масла, снова зажег огонь. Взяв череп в руку, направился вглубь пещеры в поисках воды. Чтобы не погасить пугливое пламя, охотник ступал как можно осторожнее. Чем глубже проникал в пещеру, тем больше изумлялся при виде удивительных каменных фигур, ощутил себя в диковинном царстве. Вскоре ему на пути встретились ледяные фигурки. Изнемогший от жажды охотник отломил одну сосульку и жадно принялся ее сосать. Собираясь было повернуть обратно, приметил, как что-то блеснуло под ногами. Нагнулся ближе, а это родник! Зачерпнув ладонями воду и утолив жажду, сразу почувствовал, как прибавилось сил, прояснилось в голове. Подумал, если и вышли его искать, следов бы не нашли. Зимой в этих местах не случается и дня, чтобы по утрам и вечерам не мела вьюга.

Аллабирды решил вернуться ко входу и поесть. Порезал медвежатину на маленькие кусочки, подколол один из них кинжалом и начал поджаривать на огне. Немало провозившись, нажарил себе довольно много мяса. Чуток сыровато, однако наелся досыта. Ладно, эдак он протянет еще несколько недель, а дальше… Неужто пещера и станет его могилой? Ежели так, зачем судорожно хвататься за хвост жизни?.. Отжил он свое. Примирись да лежи себе спокойно, смерти жди… Нетушки, что это он все время поддается тоскливым мыслям? Не отчаянье ли губит человека прежде всего?! Покуда есть силы, не годится сидеть сложа руки.

Аллабирды свернул фитиль потолще, чтобы ярче горел, и решил попытаться сдвинуть камни. Надо начать с верхушки. Если сможет проделать дыру, чтобы пролезть, значит, спасется. Охотник поставил светильник и взялся за дело.

Долго, мучительно долго работал он, позабыл даже о еде. Выбился из сил, вытаскивая крупные камни. И все же был доволен своим трудом – выковырял достаточно. Передохнет немножко и примется снова. Плохо только, что вода не близко. Ба, как у него не хватило ума – сколько звериных черепов вокруг! Когда нынче искал воду, заприметил их еще три-четыре. Кажется, косульих. А ведь можно и ими воспользоваться.

Аллабирды споро сходил за водой. То ли оттого, что знал дорогу, то ли глаза уже привыкли к темноте. Когда начал зябнуть, полежал, обернувшись в шкуру. Внутри шкуры тело мигом согрелось, но уснуть он не смог, в голове мельтешили всякие мысли. Лишь смежит веки, как перед глазами сразу встает его старушка… Вроде как плачет. Хотя, кажется, у нее всю жизнь глаза печальные. Почему-то все время кажется, что плачет. Аллабирды привык к этому, не обращает внимания. Нет у нее причин, чтобы печалиться: как говорится, обута, одета, сыта, чего еще… Эх, а какая она была в молодости, а?! Хм, льнула в его объятья, как ласковая кошка. Однако Аллабирды ей особо воли не давал, держал на коротком поводке, не ребячься, мол. Ах, старый черт, а теперь, гляди-ка, лежит и тоскует по той поре!

Думая о своей старухе, он заволновался всем сердцем. Вот тебе на, оставил ее и ушел. Что она сделает одна-одинешенька?! Не сумеет со своей ноющей поясницей в погреб спуститься, картошки достать. Ладно, попросит кого-нибудь для этого, а вот кто за скотиной приглядит? Все время людей упрашивать?! Да разве толковых помощников нынче найдешь? В деревне одно старичье да вечно пьяный Хабир с никчемным Саитом… У толковых своих хлопот по горло, они его Галиму и знать не знают…

Аллабирды полежал малость в таких раздумьях и, согревшись, снова встал и продолжил работу…

…Наверное, темнота дается человеку, чтобы он поразмыслил. Кажется, ему в жизни не доводилось ворошить такую гору мыслей. Нет, нельзя сказать, что прожил бездумно. Да только те думы, оказывается, были как спички, зажженные днем. Нынешние же мысли, будто рокочущее во тьме пламя, освещают незнамо какие уголки его души. А чего там только нет! Точь-в-точь как в этой пещере. Полным-полно останков каких-то полузабытых мелких событий, страдания обернулись каменными изваяниями, а капли ненависти застыли льдом…

Внезапно сердце Аллабирды вздрогнуло. А разве от его души не веет таким же пещерным холодом?! Сколько не тщился, не смог отыскать уголька, чтоб душу свою согреть. И все-таки в каком-то дальнем-дальнем уголочке души, словно горящая во мраке пещеры свеча, зовет его какой-то тусклый свет…

Для Аллабирды день перепутался с ночью. Вернее, для него прекратилось течение времени. Время осталось где-то снаружи. Оно вращается огненным клубком на небосклоне, оно заставляет двигаться мир и людей, оно горит пламенем под котлом… Постой, да ведь у него тоже есть свое время! Вот оно лучится тусклым светом свечи. А коли так, не кончается еще его жизнь!..

*  *  *

…В этот раз охотник не смог ни капли вздремнуть. Тело то горело в огне, то дрожало от холода.

«Что ты все лежишь, вставай!» – вдруг внятно услышал он. С трудом приподнял голову, а рядышком стоит его Галима.

– Старуха!.. Ты?! – Аллабирды дернулся подняться, однако ноги не слушались.

«И-и, старик!..» – его Галима постояла, глядя мокрыми от слез глазами, и шагнула во тьму.

– Погоди, Галима!.. Не уходи!.. Это же я!.. – Не желая отпускать ее, Аллабирды протянул бессильные руки. Старуха не вняла мольбе, становилась все дальше и дальше, и наконец превратилась в маленькую светящуюся точку в густом мраке.

– Галима!.. Галима моя!.. – бормотал он в бреду и, испытывая невероятное душевное наслаждение, полетел в бездну…

Аллабирды проснулся от жажды. Сколько дней он пролежал в схватке с болезнью – одному лишь Аллаху известно. Дрожащими руками чиркнув спичкой, смог зажечь светильник. Кое-как сходил напиться воды. После того как напился, показалось, что стало легче, но колени толком не держали. Поджарив три-четыре кусочка мяса, силком заставил себя прожевать их. Довольно долго посидев на шкуре, взяв свечу, двинулся в сторону проделанного им углубления. Просунул туда голову и не поверил собственным глазам, увидев вдали свет с игольное ушко. Вот оно что… Получается, прошлый раз он закончил копать ночью. Потому и не приметил света… Словно боясь спугнуть источник света, охотник торопливо принялся ползти по норе. Стоило ему разворотить один-два камня, как впереди появилось отверстие величиной с кулак, и в лицо ему ударили лучи. Затвердевшими ладонями Аллабирды прикрыл глаза. Оказывается, от света тоже бывает больно!.. Он плакал взахлеб, словно новорожденное дитя…

Еле волоча ноги, Аллабирды шагал по иссиня белому снегу. Он был как младенец, впервые вставший на ноги и пробовавший свои шаги. Однако на его плечах – тяжелый груз многих лет прожитой жизни. Тяжесть этого груза не дает ему прогнуться, у него даже нет времени остановиться и передохнуть. А дорога кажется длиннее, чем вся прожитая жизнь. Он несколько раз падал, поскользнувшись, с трудом снова поднимался на ноги. Чтобы размочить пересохшее горло, горстями глотал снег…

Наконец-то!.. Вот его дом!.. Пройдет через картофельный огород – и дойдет!.. Этот путь он прошел то на четвереньках, то ползком. Взобравшись на крыльцо, не мог дотянуться до дверной ручки. Лежа собрал все свои силы и два-три раза ударил в дверь. Она распахнулась и… в проеме показалась его старуха. Будто тщась распознать этого обросшего бородой человека, Галима застыла, удивленно вглядываясь в него.

– Я!.. Вернулся!.. Галима!.. – произнес Аллабирды еле слышно.

– О Аллах!..

– Галима моя!.. Я тебя так люблю!.. – прошептал он, часто дыша. Кажется, впервые в жизни произнес он это слово… На лицо Аллабирды упали капли слез, ладони, хранящие знакомое тепло, коснулись его щеки. Он зажмурился. Перед ним возник какой-то свет, точь-в-точь пламя горящего в пещере светильника, и, становясь все шире, озарил все вокруг. То был божественный свет, ласкающий ему душу!

Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"

Автор: Салават Абузаров

Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.