Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Восемь месяцев мы с вами провели вместе с Осипом Негиным. Восемь месяцев и... вся жизнь. Настало время прощаться. В рамках литературного приложения к циклу нас уже ожидают совсем другой жанр, абсолютно другое время и совсем иные герои. Хочется надеяться, что какой-то след в ваших душах это путешествие к "прежним местам" оставило. Хотя бы небольшой. В любом случае, признателен и тем, кто был с Негиным все восемь публикаций, и тем, кто, быть может, набредёт на повесть позже... зато - целиком.
12
... Осип, еле сдерживаясь, чтобы не оказывать сопротивление органам, которые, впрочем, никто не вызывал, с отвращением смотрел, как Поливанов, оставляя на линолеуме грязные следы, прямо в сапогах проходит в комнату, садится в жалобно пискнувшее под ним кресло и по-хозяйски хватает бутылку коньяка.
- Ах-та-мар…, - по слогам, словно только что выучившийся грамоте печник, прочел сержант. – Надо же, не пил…, - изумленно покачал он головой в мокрой от дождя фуражке. – Чего только не пил, а такого – нет… Дорогой, наверное?
- Не знаю, не покупал… Подарили, - неохотно ответил Негин.
- Подарили? – еще больше удивился Поливанов. – Скажи, пожалуйста, везет же людям! Мне вот только спирт «Рояль» дарят, да водку паленую, а тут, нате – «Ахтамар»…
- Вы за этим пришли на ночь глядя, сержант? – Осип по-прежнему сдерживался, как мог.
- И за этим тоже, - миролюбиво кивнул Поливанов. От него исходил густой запах перегара и дешевого одеколона, наполняя номер тяжелой, вязкой, почти осязаемой атмосферой – наверное, так же Сатана наполняет окружающее его пространство запахом серы. – Давай, артист, присоединяйся – хряпнем твоего нектара за прекрасный вечер!
Негин машинально достал вторую рюмку и, молча чокнувшись с незваным гостем, выпил. Сержант, не спеша, мелкими глоточками, двигая острым небритым кадыком, опустошил рюмку, подумал и закинул в рот бутерброд с засохшей, скукоженной красной икрой. Он был расслаблен и миролюбив, но Осип всей своею творческой натурой ощущал тучей нависшее над незапланированным застольем напряжение.
- А ты бойкий мужик, Онегин! – прожевав, сержант откинулся на спинку кресла и снял фуражку, обнажив плешивенький и всклокоченный огурец головы. – Все тебя знают, люди солидные за тебя просят, козырную телку за день снял… Счастливчик! Мне бы так! – он с деланой завистью развел руками. – А то ни жены, ни бабы толковой, одни алкашки, да денег – мелочишка на житьишко… Ну, не платит больше наше государство, понимаешь? Не хочет платить! Как можешь, говорит, так и крутись, сержант Поливанов! И приходится крутиться, а что делать…, - он постепенно распалялся все больше, видно, образ жизни Негина и ему подобных служил для него, некоторым образом, образчиком, равняться на который и хотелось бы, да не было никакой возможности. – И когда крутые парни суют мне сто баксов и говорят – слышь, сержант, там на скамейке в дупель пьяный крендель из Питера сидит, так ты его, сержант, того – не обижай, как проспится – в гостиницу проводи! – мне противно… Да, противно! Но я скриплю зубами и баксы эти беру, а, вместо того, чтобы этого кренделя на пятнадцать суток закатать, или в вытрезвитель – сюсюкаю с ним, потом еще сутки чемоданы его паршивые ищу, которые он проспал, как последняя зассыха! А как иначе-то, скажи, артист? – глаза Поливанова медленно наливались красным, как у почувствовавшего первый удар дротика быка на корриде. – Жить-то как? Но, как говорится, бог с ним, переживу, чай – не генерал! Но сегодня ты, артист, палку окончательно перегнул…
- И как же? – насильственно улыбаясь, поинтересовался Осип.
- Как? Я скажу тебе – как! – Поливанов зло сузил воспаленные глаза почти без ресниц, размашисто схватил бутылку, проливая коньяк мимо рюмки, наполнил ее и, уже не смакуя, вылил в рот. – Дерьмо твой коньяк, артист… - передернулся он. – И сам ты – дерьмо! Со вкусом жить хочешь? Кларки Кузьменковой тебе одной мало, да? Ты, паскуда, зачем на Катьку перекинулся? Чего ты, мать твою, от нее хочешь? Это – моя девка, моя, понял? И ты ее у меня – вот получишь! – сержант сложил костлявую дулю и сунул ее под нос Негину, не рассчитав, ударив его по губе.
- Мне что – наряд вызвать? – брезгливо отираясь, спросил Осип. – Незаконно, без всяких на то оснований, ворвался, пьяный как скот… Без погон хочешь походить, сержант?
Поливанов расхохотался, запрокинув голову и ощерив желтые, изъеденные кариесом зубы.
- Слышь, Онегин, здесь тебе не Питер! Здесь я – милиция, и других таких идиотов – за гроши службу служить – здесь со свечой не отыщешь! Слушай меня внимательно, артист гребаный, пока я добрый… Катьку трогать – не смей, задавлю! Я за нее двадцать таких как ты – мозгляков столичных – в расход пущу… У нас тут провинция, артист – место тихое, нешумное, правда – вот беда! – братишки иногда пошаливают… Вот, к примеру, недавно – муженька Кларки твоей, что не дала тебе, да? – взяли и грохнули, а кто, зачем – так и не нашли! А, может, не захотели… Так то – Валерка Кузьменков, известный человек, миллионщик! – он уважительно покрутил над своей головой костлявым пальцем. – А ты кто? Тьфу, сморчок городской… Никто и не хватится! В трупарню закинут, да дело в «глухари» запишут – не в первой!
- А если – нет? – Негин надменно вскинул подбородок, ощущая всем телом мелкую, гаденькую дрожь.
- Не-ет? – изумился Поливанов. – Тогда я, голубок ты мой залетный, сам вызову наряд, и найдет он у тебя, дружочек, вот такую вот штучку…, - сержант извлек из кармана кителя маленький бумажный квадратик и, насмешливо прищурившись, продемонстрировал его Осипу. – Знаешь, что это такое? Героин! А чуешь, на сколько годков эта фигулька потянет? А СИЗО у нас – ох, говенный, не приведи господь!
- Вот, значит, как ты тут развлекаешься? – с негодованием, все еще играя в оскорбленное достоинство, чеканно произнес Осип.
- А ты как думал? – вскинулся сержант. – Ты там, у себя в Питере, небось, когда по Невскому под ручку с бабой идешь – если я за задницу ее подержу – что скажешь? Крыльями, наверное, захлопаешь, глазки пучить начнешь – мол, как же так, как вы смеете, ух, я вас сейчас!.. А мне, сержанту Артуру Поливанову, как от таких попсарей как ты защищаться? Извини, голубь, как могу! Это – мой город, это – моя женщина, и ты здесь – на моей территории! Так что – собирай свои чемоданчики и – ту-ту! На Питер! А чтобы помнил мою доброту – вот тебе билет! Бедный мент на свои кровные, на последние купил – купейный! – Он гордо выложил на залитый коньяком столик скомканный билет. – Поезд – через час! Пошевеливайся – Автандилка внизу заждался! С ветерком домчит!
Негин молча закурил и, с наигранной аккуратностью постукивая сигареткой о край пепельницы, смотрел на ухмыляющегося сержанта. По всему выходило, что подонок не шутил. Кто знает, какие здесь нравы, в этом Дмитриеве? Здесь, наверное, даже адвоката толкового нет! Повяжут – хрен что докажешь! А как же Кэт? В его памяти всплыло ее улыбающееся лицо и тонкие изящные пальчики, которыми она на прощание гладила его по щеке… Нельзя, невозможно все так закончить, оборвать… Больше такого не будет – никогда! И женщины такой он больше не встретит, даже если объездит всю российскую глубинку… А что делать? Есть ли у него, жалкого безработного актеришки, выбор?
- Письмо дашь написать? – глухо спросил он, не глядя в сторону Поливанова, наливающего очередную рюмку.
- Письмо-о? – удивился тот, причмокивая. – Валяй! Только, уговор, обо мне – ни слова, а то – извини! Напиши, мол, так и так, понял, что мы – не пара, лирики, там, побольше, соплей всяких…
- Без тебя разберусь, - сквозь зубы процедил Негин, исполненный одновременно ненавистью к оказавшемуся более сильным сопернику и презрением к себе – слабому и безвольному пигмею, в очередной раз уступающему собственное счастье под напором обстоятельств.
Через двадцать минут из номера 205 вышла странная пара: покачивающийся из стороны в сторону, совершенно бухой сержант милиции и понурый, прилично одетый гражданин с чемоданом и дорожной сумкой в руках. Со стороны выглядело, будто отважный сержант взял с поличным долго бегавшего от правосудия брачного афериста – только так можно было истолковать торжествующий вид одного и растерянный, словно стыдящийся содеянного, взгляд другого. У стойки администратора последний замялся, сдал ключи и, смущенно-заискивающе улыбаясь, попросил:
- Извините… Завтра вечером меня спросит девушка, вы не могли бы для нее передать это? – и протянул сложенный вчетверо листок. – Ее Катя зовут.
- Передам, - с неохотой, вопросительно глядя на сержанта, подтвердила администратор, поправляя на переносье тяжелые очки. – Уезжаете?
- Да, дела, знаете…, - грустно вздохнул бывший постоялец. – Только обязательно передайте, я вас очень прошу!
- Дела! – со значением вздернул указательный палец сержант и расхохотался.
Проводив обоих недоумевающим взглядом, администратор торопливо прошла к дверям, тщательно закрылась на замок и, услышав звук отъезжающей машины, развернула переданную бумажку.
«Милая, милая моя Кэтинька!» - было написано там крупным, чуть неуверенным почерком. Администратор недоверчиво хмыкнула и стала читать дальше.
«Умоляю тебя простить своего беспутного Онегина! Поверь – ни разу в жизни мне не доводилось принимать таких важных и одновременно противоречащих моим желаниям решений! Никогда я даже близко не находился рядом с таким небесным, неземным созданием как ты – их попросту не существует на свете! Я долго думал о тебе сегодня вечером… Что я могу дать тебе? Свою любовь? Но что ты станешь с нею делать, если ни на что больше я, увы, не годен? У меня нет денег, месяцами я сижу без работы, пью… Возможно ли, чтобы после полугода совместной жизни со мною, мы смогли бы сохранить тот накал страсти, который испытали сегодня…»
- Накал страсти, господи, - уважительно покрутила головой администратор и, неожиданно всхлипнув, вновь приникла к листку.
«…Мне даже представить невозможно, чтобы такого ангела как ты коснулась эта грязь, эта бытовуха, эта неизбежная сторона совместного проживания двух любящих поначалу людей… Я люблю тебя, и это, наверное, нет, даже – наверняка! - последняя моя любовь, но я не могу, не имею права тебя – такую юную и чистую – подвергнуть годам безысходности и нравственного падения, неизбежно заведших бы нас в тупик. Если бы ты знала, насколько тяжко мне писать тебе это, зная, что никогда больше не смогу поцеловать тебя, просто подержать твою невесомую руку, даже увидеть тебя… Что делать – так надо!
Не сердись, не плачь, не поминай недобрым словом того, кто за столь недолгое время успел полюбить тебя и так же быстро потерять.
Привет! О.Негин»
Закончив чтение, администратор вдруг заплакала, махнув рукой, словно отбиваясь от нахлынувших на нее полузабытых чувств, порвала письмо и, вытирая слезы, выкинула в мусорное ведро.
- Ничего! – думал в это время немолодой уже мужчина, лежа на животе на верхней полке в купе мчащегося сквозь дождь поезда и рассеянно следя поверх задернутых занавесок за проносящимися мимо огнями. – Потом я как-нибудь узнаю ее адрес… господи, я же не знаю даже ее фамилии… и напишу ей, позвоню… Она поймет! Она обязательно поймет! И все непременно будет по-другому, все будет по-другому…
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" и в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
