Для человека, родившегося и выросшего в брежневскую эпоху «застоя», удивительно было слышать и знать, что в стране «развитого социализма», в обществе, построенном на идеях технического и социального прогресса может существовать какая-то там церковь и верующие. Да и откуда, казалось бы, им взяться, когда со времени свержения царского режима и всего, что было с ним связано, прошло так много лет.
Сами события Великой Октябрьской революции, ознаменовавшие приход новой эпохи, для нас, детей 70-х, уже стали почти что легендой. Но интерес к этим легендам умело поддерживался советской идеологической машиной. В мультфильмах, в кино, в песнях продолжали жить настоящие и вымышленные персонажи того времени: Мальчиш-Кибальчиш, неуловимые мстители, крейсер «Аврора» и проч. Все они были борцами за новую счастливую жизнь, сокрушившими ненавистную власть царей, помещиков и капиталистов.
Немыми приметами той прежней жизни были древние православные храмы, которые можно было увидеть на страницах школьных учебников или в исторических фильмах. Большинство из них уже давно были превращены в музеи, поэтому так странно было встречать в реальной жизни людей, веривших в Бога. Казалось, что Церковь уже умерла, но этим бабушкам в белых платочках сообщить об этом почему-то забыли.
Безмолвные и безропотные, они были похожи на тени той, давно ушедшей, проклятой с высот советской историографии эпохи, которые вот-вот растают в лучах наступающей эры коммунизма. Но время шло, мы взрослели, коммунизм всё не наступал, а белые платочки по-прежнему продолжали вздыхать и креститься по углам в своих покосившихся избушках, «хрущевках» и «брежневках» перед потемневшими от времени образочками.
И часто эти образочки были единственной нитью, связывавшей их с тем миром, где по градам и весям стояли храмы и монастыри, полные молящегося люда, где на церковные праздники весело перекликались колокола, и никто не прятал от постороннего взора роскошных куличей и разноцветных крашенок, потому что радость о Христе Воскресшем была всеобщей.
И когда устал народ русский бродить по мрачным лабиринтам безбожного царства, ниточка эта стала нитью Ариадны, указующей путь к Солнцу Правды всякому человеку.
Одной из хранительниц этой священной нити была прихожанка Покровской церкви г. Темиртау Анна Васильевна. Первый раз я ее увидел – и услышал! – ещё в Молитвенном доме, где она пела на клиросе, стоя в группе певчих и опираясь на инвалидную трость. Ну как, пела, – скорее подвывала старческим хриплым тенорком: пропев только первые, знакомые ей слова, она переходила на протяжное гудение, которое, впрочем, довольно точно укладывалось в исполняемую мелодическую конструкцию. Получался эдакий исон, который, как я узнал впоследствии, является одним из приемов церковного пения на востоке.
Но Анна Васильевна, разумеется, ни о каких исонах слыхом не слыхивала. Тем более об этом певческом приеме не знал я. Почему и подумал сначала, что причиной этой «халтуры» был её невысокий рост, из-за которого она, стоя позади других певчих, не могла видеть текст. Но всё оказалось намного проще: у бабушки уже давно были проблемы со зрением и самое обычное чтение давалось ей с большим трудом.
О том, чтобы петь на клиросе, она мечтала с молодости. Не имея возможности осуществить свою мечту, она разучивала и исполняла церковные песнопения тайком от всех. Однажды в школе, где она работала уборщицей, в актовом зале она увидела пианино. Так как уроки уже закончились и можно было не бояться посторонних ушей, Анна Васильевна села за инструмент и стала наигрывать «Херувимскую». При этом она напевала слова священного гимна, мысленно переносясь в самое сердце церковной жизни – на Божественную Литургию. Неожиданно дверь в актовый зал распахнулась и на пороге появилась директор школы.
– Васильевна, ты это чего тут...? – спросил он с нескрываемым удивлением.
– Я... я... песенку знакомую играю, – смущённо пролепетала «певица», захлопнув крышку пианино и хватаясь за ведро и швабру.
– Песенку? Хм... Ну, ну! – ухмыльнулся директор и вышел из зала.
Рассказывая об этом случае, Анна Васильевна пускала слезу. Так ей было стыдно за то, что священный литургический гимн она посмела исполнить в столь неподходящем месте, да еще и назвала его – «песенкой».
Анна Васильевна, несмотря на возраст и старческие немощи, старалась не пропускать ни одной службы. О том, что бабушка приболела можно было понять, когда в хоре не звучал ее «исон». Но и в своей домашней жизни – а жила она уединенно, без семьи – она старалась приносить пользу Церкви. Дело в том, что она была искусной мастерицей по украшению самодельных икон, так называемых бриколажей (в современном искусствоведении известны как иконы советского стиля).
В советское время, когда продажа и изготовление икон были под запретом, иконы – а вернее фотокарточки с их изображением – можно было приобрести разве что в поезде у немых торговцев или у цыган на базаре. Эти фотографии, часто разукрашенные от руки фломастером, помещались в простую деревянную раму, а пространство между иконой и стеклом заполнялось объемными и плоскостными узорами, сделанными из цветной фольги. В этом ярком, похожем на ёлочные украшения, окладе, самая простая бумажная икона приобретала ореол таинственности и глубину, которые помогали обрести самое главное чувство в молитве - благоговение. Ну а когда перед иконой зажигали свечу, оклад из фольги буквально оживал, переливаясь в лучах света всеми цветами радуги, веселя и радуя сердце.
Дар украшения икон Анна Васильевна получила необычным, я бы даже сказал, – мистическим образом. Зная по собственному опыту, как трудно православному человеку настроиться на молитву без святых образов, она попробовала сама заняться изготовлением икон. Но как ни старалась, самое главное – фигурные украшения из фольги, у нее не выходили.
Однажды она посетила некого старца, который, кроме подвига юродства, был известен тем, что изготавливал великолепные украшения для икон. В беседе с ним, Анна поделилась своим заветным желанием. Старец взял кусочек белого хлеба, разжевал его и протянул ей образовавшийся хлебный комок.
«Ешь!», – приказал он. Анна не посмела ослушаться и съела разжёванный хлеб. После этого странного случая украшения для икон стали получаться у неё как бы сами собой.
Знакомый плотник делал ей деревянный оклады, а она помещала в них иконы и украшала их узорами из фольги. Скоро талант Анны стал известен верующим и на нее буквально посыпались заказы. Денег за свою работу она не брала, но каждый старался отблагодарить мастерицу чем мог.
Сколько за свою долгую жизнь украсила икон Анна Васильевна – Бог весть. Но каждая из этих икон обязательно несла в себе частичку ее веры, ее любви к Господу, Пресвятой Богородице и православным святым.
Познакомившись с Анной Васильевной, я тоже поспешил обратиться к ней с просьбой сделать оклады для дорогих мне икон. Она, несмотря на немощи, с готовностью откликнулась. Впоследствии одна из этих икон спасла мне жизнь в буквально смысле слова, но об этом я расскажу в последней главе моего повествования.
Уже будучи священником, я приходил к ней на квартиру, чтобы причастить ее во время болезни. Здесь, в дружеском разговоре, я и узнал эти краткие, но такие емкие по смыслу, подробности ее жизни. В них я вижу портрет души человека, посвятившего всю свою жизнь служению Богу и Его Церкви.
Кто-нибудь скажет: ну что тут особенного? Пела себе старушка на клиросе да иконы украшала, а ты ее уже во святые записываешь. Нет, не записываю. Я просто сравниваю себя с ней и вижу, что и сотой доли того, что она понесла для сохранения православной веры и спасения души, не сделал.
И пусть мне указывают на лик Преподобных отцов и прочих святых, я скажу: не дерзаю и взирать на такую высоту. Мне бы оказаться рядом с Анной Васильевной, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем.
Продолжение следует