Найти тему
ГалопомПоЕвропам

«Бремя страстей человеческих»: он любил её, ненавидел и презирал одновременно, утверждает Моэм. А я не верю!

Оглавление

«Кто знает, какие токи идут от мужчины к женщине и от женщины к мужчине и превращают одного из них в раба; людям удобно называть это инстинктом, однако, если это только инстинкт, почему он рождает такое бурное влечение к одному существу, а не к другому? И влечение это непреодолимо: рассудок не может его побороть, дружба, признательность, расчёт теряют рядом с ним всякую власть».

Такими вопросами задавался Сомерсет Моэм, описывая злоключения своего героя, безответно влюблённого в пошлую, банальную, глупую и недостойную женщину.

Я поймала себя на мысли, что, читая, испытываю внутреннее отторжение и попросту не верю в такой путь развития безумной страсти. Полюбить потому, что женщина окатывает вас ледяным презрением, а ваше самолюбие уязвлено? Понимать, что она зла, примитивна, суетна, к тому же худосочна, некрасива и всё в ней противоречит вашим представлениям об идеале – и вопреки всем законам и механизмам чувств сходить по ней с ума?

«Бремя страстей человеческих», 1934. Драма по одноимённому роману Сомерсета Моэма. В роли Филипа Кэри Лесли Говард, Милдред Роджерс – Бетт Дэвис
«Бремя страстей человеческих», 1934. Драма по одноимённому роману Сомерсета Моэма. В роли Филипа Кэри Лесли Говард, Милдред Роджерс – Бетт Дэвис

Но именно это, по свидетельству писателя, случилось с Филипом Кэри: он влюбился в ту, которая не отличалась совершенством – ни внутренним, ни внешним, – к тому же откровенно пренебрегала влюблённым в неё молодым человеком.

«Обойдись она с ним вежливо, Филип остался бы к ней совершенно равнодушен, но она откровенно дала ему понять свою неприязнь, и это его задело. Он не мог подавить в себе желания отплатить ей».

«Ему никак не удавалось выбросить её из головы. Он издевался над своей глупостью: нелепо было принимать близко к сердцу слова какой-то официантки, этой бледной немочи; но странное чувство унижения не проходило. Он дал себе слово больше туда не ходить, но на следующий день в положенный час не мог найти себе места».

-3

«Застревая» на каждой странице и стараясь опровергнуть разумными доводами описанную в романе ситуацию, я задумалась: может ли такое произойти в действительности? Нет, я знаю, что, любя, мы склонны наделять своих избранников и избранниц несуществующими добродетелями и не замечать реальных недостатков – но чтобы вовсе не видеть достоинств, понимать все пороки – и любить?! Любить человека за его ничтожество, за его презрение к тебе же, за все унижения, которые этот человек тебе причиняет?

«Она была вульгарна. Её речь, грубая и бедная, отражала скудость мысли; он вспомнил её резкий смех в театре, претенциозно отставленный мизинец, когда она подносила ко рту бокал; её манеры, так же, как и её слова, были полны отвратительного жеманства. Он вспомнил её заносчивость – часто его так и подмывало отвесить ей пощёчину; и вдруг – неизвестно почему, то ли при мысли о том, что её можно ударить, то ли при воспоминании о её крошечных красивых ушах – его охватило глубокое волнение. Он томился по ней».

-4

Может, попробовать поискать причины в характере Филипа, в детских и юношеских душевных травмах, о которых так любят толковать современные психологи? Если пойти этим путём – я могу понять потребность в любви у юноши, потерявшего отца и мать в раннем детстве. Могу понять болезненную неуверенность в себе, связанную с врождённым увечьем и хромотой. Однако он безжалостно отверг женщину, с которой завёл интрижку из чистого тщеславия и любопытства. Она его обожала, но Филип готов был ползать в ногах у той, которая в прямом и переносном смысле вытирала об него ноги.

Я вспомнила, что когда-то давно, один раз в жизни, и мне довелось испытать, что такое неразделённая любовь. Да, это было мучительно, занимало все мысли и заполняло сердце без остатка, но в вихре мыслей не было ни одной, которая звучала бы как «ради того, чтобы быть с этим мужчиной, я готова на любые унижения» и «мне неважно, любит ли он меня – главное, чтобы был рядом…» Э, нет! При всей свойственной молодости импульсивности и отсутствии страха перед душевной болью меня крепко держало чувство собственного достоинства. И я до сих пор считаю, что ни при каких обстоятельствах не нужно терять себя: люди приходят и уходят, чувства угасают, а ты остаёшься у себя – со всем своим жизненным опытом, со всеми потерями и победами, со всеми муками растоптанного самолюбия и поруганной гордости.

«Странно, как он мог ее полюбить! Филип читал, что влюбленный смотрит на предмет своего увлечения сквозь розовые очки, но он-то видел ее такой, какой она была на самом деле. Она не казалась ему ни интересной, ни остроумной; все ее помыслы были пошлыми; ее житейская хитрость отвратительна, ей недоставало доброты, душевности». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»
«Странно, как он мог ее полюбить! Филип читал, что влюбленный смотрит на предмет своего увлечения сквозь розовые очки, но он-то видел ее такой, какой она была на самом деле. Она не казалась ему ни интересной, ни остроумной; все ее помыслы были пошлыми; ее житейская хитрость отвратительна, ей недоставало доброты, душевности». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

Или я неправа? Ведь первое послание к Коринфянам 13:4-8 звучит так:

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

Но возникает другой вопрос: любовь ли это? Ведь зачастую под вывеской любви проходят и муки уязвлённого самолюбия, и разрушительная психологическая зависимость, и комплекс жертвы, требующий компенсации, и обыкновенная чувственность. Знаю не понаслышке, что «виктимность» – вовсе не отвлечённый термин: моя институтская приятельница, которая была очень хороша собой, неглупа и образованна, из всего многообразия претендентов всегда безошибочно выбирала тех, кто доставит ей максимум боли. И ведь ни разу интуиция не подвела! Униженная многократно, она потом точно так же унижала тех, кто был к ней искренне неравнодушен – просто потому, что они были уязвимы так же, как она когда-то, а она хорошо знала, куда бить, чтобы ударить побольнее.

«Он любил эту женщину, он понимал, что до сих пор еще никого не любил. Он прощал ей все недостатки ее наружности и характера; может быть, он любил их тоже – во всяком случае, они ему не мешали. Казалось, он совсем потерял себя и находится во власти какой-то неведомой силы, которая толкает его против воли, против его интересов. И, больше всего на свете ценя свободу, он ненавидел опутавшие его цепи». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»
«Он любил эту женщину, он понимал, что до сих пор еще никого не любил. Он прощал ей все недостатки ее наружности и характера; может быть, он любил их тоже – во всяком случае, они ему не мешали. Казалось, он совсем потерял себя и находится во власти какой-то неведомой силы, которая толкает его против воли, против его интересов. И, больше всего на свете ценя свободу, он ненавидел опутавшие его цепи». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

«О господи, – вздохнула она, – всегда одно и то же! Если хочешь, чтобы мужчина хорошо к тебе относился, веди себя с ним, как последняя дрянь; а если ты с ним обращаешься по-человечески, он из тебя вымотает всю душу».

Именно эти слова устало и обречённо произнесла возлюбленная Филипа Нора Несбит, когда Филип объявил ей о расставании. Он нашёл утешение в её нежных объятиях после того, как сбежала со своим ухажёром его проклятая роковая любовь – Милдред. Нора стала Филипу другом, она была умна, добра, невзыскательна, а кроме того, всей душой, искренне его любила. И что же? Стоило Милдред вернуться – беременной, опозоренной, без гроша за душой – как Филип оставил Нору без всякой жалости, испытывая лишь раздражение от её великодушия, глубокой привязанности и благородства, и почти ненавидя её за то зло и боль, которые сам же ей причинил.

-7

«Слушая её веселый щебет, он думал, что Милдред не стоит её подметки. Нора умела его развеселить, с ней занятно разговаривать, она умнее и куда лучше как человек. Нора – хорошая, смелая и честная женщина, а Милдред, как ни горько в этом признаться, не заслуживает ни одного доброго слова. <…> Но, что ни говори, главное – это любить самому, а не быть любимым, и его всем существом тянуло к Милдред. Десять минут, проведённых с нею, ему куда дороже целого дня с Норой; поцелуй холодных губ Милдред ему нужнее, чем всё, что может дать ему Нора. <…> Ему было всё равно, что она бессердечна, развратна и глупа; его не пугали ни её жадность, ни её пошлость – он её любил. Лучше какие угодно мучения с ней, чем счастье с другой».

Читайте также:💖

Забегая вперёд, скажу, что будущее отвесило Филипу большую порцию мучений и унижений, а вот «счастье с другой» стало невозможным, поскольку Нора тоже нашла своё счастье – с другим.

-8

Не уверена, что такие страсти возможны в реальной жизни, однако, сделав поправки на законы жанра, «гипертрофирующие» для пущей наглядности чувства и образы, я сделала несколько выводов:

  1. Для определённой категории людей непреложно действует правило, сформулированное Пушкиным: Чем меньше женщину мы любим, /Тем легче нравимся мы ей /И тем её вернее губим /Средь обольстительных сетей.
  2. Тот, кто позволяет унижать себя, никогда не откажет себе в удовольствии унизить другого. Таков подлый закон «сохранения отрицательной энергии».
  3. Лев Николаевич Толстой тоже нисколько не ошибся, утверждая: «Мы любим людей за то добро, которое им делаем, и ненавидим за то зло, которое им причиняем».

При этом по-прежнему убеждена, что «бремя страстей человеческих», описанное Моэмом в самом известном его романе, к любви не имеет отношения. Любовь не должна разрушать, испепелять, рождать зло и творить беззаконие. Любовь – чувство созидательное по своей природе.

«Человек принимает решение, но, когда наступает время действовать, он бессильно склоняется под бременем своих инстинктов, страстей и еще бог знает чего. Он словно машина, которую приводят в действие две силы – среда и характер; разум его – только созерцатель, регистрирующий факты, но бессильный вмешаться». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»
«Человек принимает решение, но, когда наступает время действовать, он бессильно склоняется под бременем своих инстинктов, страстей и еще бог знает чего. Он словно машина, которую приводят в действие две силы – среда и характер; разум его – только созерцатель, регистрирующий факты, но бессильный вмешаться». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

Возможно, вы со мной не согласитесь.

Что ж, давайте обсудим в комментариях.

Вас может заинтересовать:

Ранее:

Далее:

©ГалопомПоЕвропам

Все права защищены. Копирование материалов без указания источника запрещается.

-10
-11
-12
-13