Снежные тропы
...Наконец-то и я убедился, что «олени лучше».
Когда на пути вездехода труднопроходимая тайга, а с авиацией обычная история: есть вертолёт - нет погоды, есть погода - нет вертолёта, оставалось одно: добрая оленья упряжка.
И олени были действительно хороши, потому что каюром был пастух-ханты Василий Казамкин, а у кого же, как не у пастухов, быть добрым оленям.
Снег убегает из-под нарт, а деревья мелькают перед глазами так близко, что я не перестаю удивляться, почему до сих пор не разбиты мои колени. Но нарты удивительно ловко лавируют между деревьями, и те, запорошенные, слипаются от скорости в одну пёструю массу.
Снег лежит огромными шапками на ветвях, даже сильный ветер не может раскачать их. В мягком лунном свете лес напоминает декорации, мимо которых несётся наша упряжка.
Сказочная, до жути загадочная картина. Хочется петь, кричать или просто свистеть, лишь бы как-то разбудить тишину. И на языке уже вертелся мотив старинной песни. Помните? «Ой вы кони, кони-звери...»
Хоть и мчались мы на оленях.
Видимо, Василий испытывал то же, что и я, он запел первым. А песня его была тягучая и длинная, как предстоящий нам путь. Я слышал мелодию, но не улавливал слов.
Василий, в твоей песне есть слова?
Конечно, как и в русских песнях.
Ты их придумываешь сам?
Нет, у меня нет... как его?
Таланта? - подсказал я.
Вот, вот, у вас ведь, русских, тоже не каждый сочиняет песни.
И он запел новую, а может, продолжил старую. Я не стал его больше расспрашивать. Меня волновал другой вопрос: сумеем ли найти охотников?
Буквально перед моим приездом в Варьёган в посёлок приезжали с промысла отец и два сына Сардаковы. Им повезло, за пять дней с начала промысла они добыли четырнадцать соболей, росомаху, выдру и три десятка белок.
Добыли их возле своей зимней юрты, а перед тем как разъехаться по личным охотничьим участкам, заскочили в посёлок, сдали пушнину, запаслись продуктами, заодно и поделились радостью удачи.
В посёлке мне сказали, что если собрался побывать на промысле, то лучше всего - с ними. Охотники они ещё те, соболей руками ловят. Красиво сказали, заманчиво...
Но пока я в сургутском аэропорту ждал лётной погоды, трое суток шёл снег, и все авиарейсы были отменены, охотники убрались глубоко в урман, а следы их надёжно упрятал тот самый снег, который задержал меня в Сургуте.
Оставалась одна надежда, на Василия. Ему приходилось промышлять в тех урманах, так что обещал найти.
Выехали мы рано утром, ещё при луне. Тот живописный бор, который казался сказочным при лунном свете, вскоре кончился. И сейчас, насколько охватывал глаз, вокруг нас простиралось огромное болото с чахлыми, изогнутыми, низкорослыми сосёнками, высотой не больше двух метров.
Редко стояли они и являли собой унылое зрелище.
Многие представляют тайгу «зелёным морем», как в песне поётся. А между тем в Западной Сибири большая часть площади, которая на карте обозначена, как тайга, занята такими вот болотами, безжизненными, пустынными зимой и непроходимыми летом.
Весь день окружал нас унылый пейзаж. Мы пересекали озёра, и на наледях выступала вода. Приходилось останавливаться на берегу и ножом соскребать лёд с полозьев.
Ни следочка на всём пути, ни одной живой души.
Только один раз пролетел над нами чёрный ворон, прокаркал удивлённый, видимо, не ожидал увидеть в своих владениях гостей.
И мы-то сами за весь этот унылый путь не проронили ни слова...
Ночь в куропаткином чуме
Уже около четырёх часов дня на землю начали спускаться сумерки.
Ночевать в куропаткином чуме будем, - объявил Василий.
Я недоуменно взглянул на него. Что это ещё за новость - «куропаткин чум»? А Василий, уловив мой взгляд, улыбнулся, довольный шуткой, пояснил:
Куропатка где зимой спит? В снегу. Вот и мы в снегу спать будем.
Он повертел головой, огляделся по сторонам, потом свернул к чуть возвышающейся на берегу озера гривке, остановил там оленей, разгрёб возле нарты снег и, довольный, хмыкнул про себя. Василий подыскивал место, где бы олени могли пастись ночью, и эта грива его устраивала.
Когда олени были распряжены, он привязал их длинными верёвками к деревьям, отвёл каждому отдельное пастбище. Олени сразу же принялись за работу.
До чего же универсальны у них копыта! По снегу бегут, почти не проваливаются, копыта широко расходятся, вроде как снегоступы на ногах надеты. А снег разрыть, к ягелю добраться, пожалуйста!
Олени передними ногами разгребали снег, подминали его под себя и постепенно скрылись из вида. Снег-то глубокий, а они до земли докопались, там д ля них с лета корм припасён, ягель.
Иногда только над поверхностью снега, как веточки оголённого дерева, рога появляются. Это когда олень ягеля нащиплет, рот им заполнит и начинает задумчиво жевать, а после передними ногами снег перелопачивает, вперёд продвигается и после себя широкий траншей оставляет. Канавокопательная машина.
Василий тем временем костёр развёл, в котелке снега натаял, чай вскипятил. Мы пили чай с комковым сахаром вприкуску. Вместо хлеба сухарями похрустывали. Хлеб-то на морозе застынет, а сухарь так сухарём и останется. В зимних поездках удобней его нет.
Костёр высвечивал небольшой пятачок снега, на котором сидели мы, а вокруг темнота, как глухая стена, за которой ничего не видно. Только слышно, как где-то за «стеной» олени стылым ягелем хрумкают, всё равно что мы сухарями.
После чая Василий надел поверх малицы ещё и гуся, это та же малица, только мехом наружу, шкура для него от зимнего оленя берётся, с более длинным волосом. Вальнулся на снег и уснул.
«Какой же это куропаткин чум?» - подумал я. Куропатки-то в снегу спят, а мы на снегу. На крыше чума, так выходит. Я последовал примеру Василия, залез в гуся и стал неповоротлив. Да, в таких доспехах уж лучше лежать.
Значит, так. Лежу я на мягкой снеговой перине. На ногах у меня меховые чулки мехом внутрь - чижи, сверху их кисы, тоже меховые. Вместо шубы малица из оленьих шкур, а сверху ещё широкий балахон-гусь, тоже из оленьих шкур. Олень одну шубу носит, спит в ней и не замерзает. А на мне, получается, две оленьих шкуры. Значит, и подавно не замёрзну.
Вот только крыша необычная - ночное небо. А на нём масса звёзд ярких и тусклых, больших и маленьких. Одни в кучки сбились, между собой перемигиваются, о чём-то шушукаются, другие порознь сидят, в одиночестве тоскуют.
Гляжу я на небо и глазам своим не верю. Большая Медведица Малым Ковшом медовуху пьёт, пьёт и тыльной стороной рукава губы свои вытирает, а после тем же ковшом зачерпнула в бездонной небесной бочке мёда и мне протягивает. Я отхлебнул один глоток, что-то жгучее коснулось горла, горячим комом прокатилось по телу и, вдруг, начало пальцы на ногах щипать.
Я проснулся, рядом никого нет. Медведицы Большая и Малая там, на небе, звёздами обозначены. Вот только пальцы на ногах, и правда, щиплет. Маловатую обувь мне дали, давит, вот мороз к пальцам и подкрался.
Встал я, решил костёр развести. Но пока ходил, сухие веточки на растопку обламывал, ноги согрелись. И костра не надо. Вальнулся на снег и снова спать...
Когда во второй раз проснулся, уже в костре дрова потрескивали. Василий бросил добрую щепотку заварки в чайник, а после ловко подхватил его за ручку и поставил на снег.
Было ещё темно, но звёзды на небе начали гаснуть, уступая место дневному светилу.
Маленький пупи
С утра путь был веселей, хотя всё те же сосёнки вокруг, но впереди чернела полоса леса. Там начинался урман, кедровый лес, куда зимой к орешкам, как в пустыне к воде, стекается много живности. Таёжный оазис.
Стоило подъехать поближе, как начали встречаться следы.
Маленький пупи, - объявил Василий, показывая на широкие следы, отпечатанные на снегу.
Но пупи - по-хантыйски медведь. Что такое? Медвежонок зимой?
Нет, - смеётся Василий, - это мы так росомаху зовём. Лапы у неё как у медведя, с когтями большими. Дурной зверь. Дичь губит, с лабазов продукты таскает. Разбойник! В прошлом году на оленей нападала. Я её убил. Вот видишь.
И он показал на капюшон своей малицы. Он был оторочен коричневым лохматым мехом. Я знал, что на севере жители оторачивают капюшоны и делают воротники из меха росомахи. Он имеет удивительное свойство - не индевеет на морозе, а значит и не покрывается сосульками. На капюшоне каюра не было ни одной сосульки, на моём же, как на весеннем подоконнике - веер ледяшек.
Конечно, такое случается, что росомахи доставляют оленеводам и охотникам немало хлопот. Они вытаскивают из ловушек приманки и пойманную дичь, могут разграбить лабаз или залезть в охотничью избушку. Однажды пришлось брать вертолёт и отстреливать росомах. Шесть хищников охотились коллективно на домашних оленей.
Они шли следом за стадом, и стоило одному из оленей чуть отстать, росомахи задирали и съедали его.
И всё-таки этот зверь достоин уважения хотя бы за свою выносливость, сметливый ум и редкость.
Росомаха принадлежит к семейству куньих, в наших лесах самый крупный их представитель. Хотя по внешнему виду эти звери мало чем похожи на своих родственников, изящных и гибких горностаев, колонков, куниц, соболей.
Размером с собаку, росомаха больше смахивает на медведя. Непропорционально большая голова, мощные лапы, да и сила для своего веса «медвежья». Благодаря широким лапам и небольшому весу (в среднем двенадцать - пятнадцать килограмм), росомаха почти не проваливается на снегу. Выносливости её можно позавидовать. Зарегистрированы случаи, когда за сутки зверь пробегал семьдесят - восемьдесят километров.
Встречаются росомахи в северной тайге, лесотундре и тундре. И даже забредают на арктические острова.
Имея недюжинную силу, росомахи редко вступают в драку с другими зверями. Хотя бывали случаи, когда они прогоняли даже рысь от её собственной добычи. Главное оружие защиты росомахи от более сильных хищников - «химическое». Она выделяет такой острый и неприятный запах, что всё живое убегает.
Охотник из неё неважный, и чаще всего росомахи придерживаются мест скопления копытных животных: отыскивают трупы погибших, нападают на больных и ослабших зверей, даже на таких больших, как лоси.
Звери эти всегда были редки. Индивидуальный участок охоты иногда достигает двух тысяч квадратных километров. Может быть, из-за своей редкости они высоко ценятся на международном рынке. Шкура росомахи в два раза дороже средней цены короля пушных аукционов - соболя. А за живого зверя зоопарки мира платят в два - три раза больше, чем стоит шкурка.
След росомахи мы пересекли ещё дважды. Видимо, рыскала она здесь, отыскивая поживу.
Перед нами стоял кедровый урман, внутри угадывался сумрак, а по фронтиру стояли мощные, в два охвата, великаны. Косматые, длинноиглые кроны их смыкались высоко в небе, как бы венчали крышу этого монумента, таёжной крепости. Это и впрямь был монумент, памятник природы, прошедший сквозь века...
Потом наш путь лежал по краю урмана. В лес было бесполезно заезжать. Ветры внутрь урмана не проникают, снег там не уплотняется, до самой весны стоит рыхлым, будто только что выпал.
...След Сардаковых мы потеряли в первый же день, как только выехали на болото. Перемело его позёмкой, спрятало от посторонних. Мы рассчитывали на то, что охотники всё равно в местах своего промысла оставили накатанную дорогу к своему чуму. Нашли её уже в конце дня, в русле небольшой речки, которая пересекала урман.
Чум стоял на берегу реки или ручья, зимой не разберёшь. Перевёрнутая воронка, из узкого отверстия которой торчала труба и вместе с дымом рассыпала веером искры. Там топилась печка.
Теплом и уютом повеяло от жилища. Только после многих вёрст в морозную погоду можешь всё это по-настоящему оценить...
В чуме жил младший из Сардаковых - Андрей, со своей женой Аннушкой. Урман занимает большую площадь, так что охотники промышляли в разных районах его. Охотился Андрей, жена варила обед, помогала мужу обрабатывать шкурки.
Тепло было в чуме, я скинул с себя верхнюю одежду, привалился на мягкие оленьи шкуры. Весело трещали в железной печке дрова. Ханты о чём-то оживлённо беседовали между собой. А я, разморенный теплом, вскоре уснул.
Когда проснулся, в чуме было темно. Кто-то заботливо накрыл меня вечером шубой. Провёл рукой - какой удивительный мех. Никогда не встречал такого нежного. Мне не терпелось узнать, что это за мех?
Но хозяева ещё спали, и тревожить их не хотелось. Только утром узнал, что укрыт был женской шубой, по хантыйски - сак, а изнутри она была подстежена шкурками лебедя...
Под валежиной
Есть старинный способ охоты на соболя. Вначале едут на оленях по накатанному пути, по руслу речки или опушке леса. Где плотнее снег. Едут до тех пор, пока не встретят свежий след.
Тогда упряжку оставляют, а сами на лыжах по следу за соболем. Если повезёт соболю сытно поесть, считайте, что и охотнику повезло. Сытый соболь долго не бродит, в ближайшем коряжнике или буреломе спать завалится, калории бережёт.
Останется охотнику это место сеткой обметнуть, потом соболя из норы выгнать, а после руками в сетке бери! Только рукавицы не забудь надеть, а то руки вряд ли целы будут. Покусает.
А уж когда голодный, то за короткий зимний день можно не успеть следы его распутать, потому что самому соболю приходится всю ночь охотой заниматься. А охота - дело не простое, здесь много от удачливости да ловкости зависит.
Конечно, на соболя хорошо с собакой охотиться, с лайкой. Да вот беда, у нас, в Западной Сибири, уж больно много снега выпадает. Так что к той поре, когда шкурка соболя «знак качества» получит, столько снега навалит, что собака и десятка шагов сделать не может. Не идёт, а на брюхе ползёт.
Нам повезло. След соболя, сдвоенная цепочка, как и у всех куньих. Только ступни лап широкие, словно снегоступы на лапы надел. Пересёк речку недалеко от чума. Мы надели широкие лыжи, подбитые камусом, и двинулись вслед за зверьком.
В лесу мы сразу же погрузились в сумерки. Высокие заснеженные кедры почти не пропускали солнечных лучей. Да и солнце в эту пору едва отрывалось от горизонта и висело в небе ниже деревьев. Я понял, что фотоаппарат взял зря. Но увидеть в тайге живого соболя не каждому приходилось.
Андрей шагает впереди, размеренные движения, экономные, неширокие шаги. Снег рыхлый, и даже широчайшие лыжи проваливаются. Так что идти трудно, не до скорости. Нужно быть готовым к тому, что за соболем придётся весь день пройти. Кто знает, сколько километров он успел отмахать?
А кругом тишина. В такой тишине, да одному в лесу, наверное, хорошо думается. Вот и сейчас идёт Андрей за соболем, а мысли его и время обогнали. И представляет он, как приедет в посёлок. На олешках лихо к конторе подкатит. В правлении народу много.
Питя! - скажет Андрей громко, а потом всех обойдёт, всем руки пожмёт.
Питя, питя, - ответят ему, а некоторые из русских ещё и «здравствуй» добавят.
А потом с Володей, охотоведом, в приёмный пункт направится. Небрежно на стол связку соболей бросит, на прилавок облокотится, на шкурки вовсе и не взглянет. Будто сортировка его мало интересует. Так, посторонний разговор поведёт об оленях, охоте, погоде. И, как бы между прочим, о Павле Янчевиче спросит, привозил ли тот пушнину?
Всё же интересно, кто больше добыл. Друзья они с Павлом ещё с детства. Ещё со школы у них негласное соревнование идёт: кто больше рыбы поймал, кто метче стреляет? Постигать секреты охоты они начали ещё в школьном возрасте.
Вечером сходит в магазин, закупит продукты, прыгнет в нарты, гикнет на оленей, а сам песню запоёт, да такую длинную, что начало у нее в посёлке, а конец в охотничий чум упирается.
И его весёлое настроение передастся оленям. И понесут они лёгкую нарту. Дробно, как копытца, застучат сухожилия на оленьих ногах.
А лес, обнявшись со снегом, закружится в бешеном круговороте. И деревья будут мелькать в лунной ночи. Эх! До чего же хорошо нестись в ночи на нарте по зимней тайге!
Но это случится ещё не скоро. Может быть, через целый месяц. А пока бесшумно скользит на широченных лыжах-подволоках охотник Андрей Сардаков. Неспешные его движения, но я едва за ним поспеваю. Всё-таки для ходьбы на широких лыжах нужна привычка.
К той поре, когда охотник дал мне знак остановиться и стал окружать сеткой заснеженную валежину, я пролил семь потов. Одежда на мне была мокрая, от лица и рук шёл пар, и дорогой я съел, наверное, не меньше кубометра снега.
В изнеможении опустился на поваленное дерево и стал наблюдать за Андреем. А он оцепил участок, где исчез след, сеткой, срубил жердь и стал прощупывать ею под валежиной.
Чёрной стрелой вылетел из снега зверёк и забился в расставленной сети.
Вот и конец охоте. Добыча в руках Андрея. Девятый соболь, добытый им в этот сезон.
Много ещё впереди промысловых дней. Этот соболь не последний.
Варьёган, 1970
Публикуется по: Анатолий Пашук. За соболем / "Тобольск и вся Сибирь - Югра" №6
#югра #проза #имя #фотография
