У каждого в жизни бывает непруха. И пусть слово это далеко не литературное, но для определённого стечения жизненных, политических, климатических и прочих обстоятельств подходит именно это слово.
По мнению Игоря Сергеевича Жаркова, непруха — это совокупность неудач и «обломов» во всех сферах деятельности, с которыми в течение энного времени сталкивается индивидуум. Непруха сводит любое движение данного индивидуума либо к нулю, либо в область отрицательных чисел и в итоге может привести данного индивидуума или к отчаянным поступкам, или в состояние равнодушной бездеятельности.
Игорь Сергеевич Жарков предпочёл второе. Пребывая в состоянии ярко выраженного «пофигизма», Игорь Жарков с лёгкой ненавистью ко всему миру наслаждался своим состоянием. И сухим октябрьским утром усугублял это состояние сухим вином в кафе районного значения. Он не пытался доискаться до причины собственных неудач, а как мазохист-любитель кропотливо перебирал их в голове, перемешивая несладкие мысли с кислым «Каберне». Процесс же этот постоянно требовал дальнейшего усугубления, и Жарков пристреливался взглядом к стеклянным снарядам за спиной скучающего бармена, наполненным нирваной различного цвета и разной крепости. Детальное воспроизведение обид и происшедших с Жарковым казусов в воспалённом сознании мешало твёрдо определиться с выбором катализатора — водка или коньяк. Кроме того, Жаркову время от времени казалось, что все усилия его памяти и воображения проецируются для всеобщего обозрения, и все опохмеляющиеся в это утро завсегдатаи, и внешне невозмутимый, неприступный бармен, — все вокруг с осуждающим злорадством лицезрят его временную (так он думал) слабость.
Да и чего тут особенного? Самая обычная непруха, очень характерная для любого пореформенного периода. Ну, уволили с работы, сейчас всех увольняют. Ну, не приняли на другую. А кого сейчас принимают? Особенно если у вас профессия — художник-оформитель.
Время славы КПСС и сопутствующих ему плакатов и лозунгов безвозвратно ушло, а рекламщиков бегает по городу как собак нерезаных. Дальше: ну, попьянствовал человек неделю, что с того? А кто сейчас не пьёт? Большинство только представляются трезвыми. По крайней мере, дикция у Жаркова не хуже, чем у представителей родного правительства. Специально повторял их бессмысленные речи, сидя у телевизора, смачивая горло «Хванчкарой». Ну, ушла жена к ненаглядной (век бы её не видеть!) тёще. А где ещё место браку, как не на помойке? И все же уход жены был последней каплей, чтобы Жарков произнёс касательно себя слово «непруха». Остальное — мелочи, просто цветочки: попал под машину — сломал руку; украли у временного инвалида в автобусе бумажник; при выходе из автобуса поймали безбилетного Жаркова контролёры, денег на штраф не было — унизительно обыскали и в качестве компенсации дали по морде; в доме отключили горячую воду; Вова Онуфриев срочно требует возврата долга; а надо ещё где-нибудь занять; хотел обзавестись любовницей — засмеяли претендентки… А ведь мог бы получиться из него достойный альфонс! Противно? Ни на йоту! По-чёт-но! В нынешние времена приемлемо всё, что выгодно, и если выгода действительно имеет место быть, то её счастливый обладатель как бы автоматически становится почётным членом общества. Нет, Жарков так не думал, просто притворялся камикадзе вместе с большинством населения державы. Именно поэтому он сейчас безнадёжно распивал в кафе «Рассвет» до самого заката.
Бармен отреагировал на зашуршавший по стойке полтинник бутылкой дагестанского трёхзвездочного и даже намерился было сорвать пробку, но Жарков вдруг понял, что пить её сейчас он не будет. Не принесёт она желанного облегчения. Не в кайф. Потому он опередил бармена и стремительно переместил ёмкость во внутренний карман плаща. Бармен зыркнул на него услужливой неприязнью, отчего Жаркову захотелось написать ему «Сеятеля облигаций» из романа Ильфа и Петрова. Но так как Жаркову (как он думал) было всё пофиг, он молча развернулся и вышел из кафе, обдав прохожих волной аппетитного котлетного духа, присущего таким заведениям.
Он двинулся к центральному парку, чтобы предаться самобичующим размышлениям где-нибудь на тихой аллее. И то, что осень была золотая, и город, осыпанный жёлто-красными гирляндами, был необычайно красив и приветлив, и то, что прохожие вокруг были в приподнятом настроении, ещё больше укрепляло Жаркова в мысли о том, что он один отторгнут и не понят этим лощёным миром с его волчьими товарно-денежными отношениями. В парке он нашёл подходящую скамейку и созерцательно углубился взглядом в голубое, но, как ему казалось, отвратительно пустое небо. Ему вдруг представилось, что именно сейчас он должен умереть: в глубоком одиночестве, и чтобы нашли его здесь, в парке, с лёгкой ироничной и в то же время всепрощающей улыбкой на устах и глазами, устремлёнными к небу.
От пережитого сострадания к самому себе и глубокого философского осознания безразличия всего мира к его персоне Жарков откупорил коньяк и отпил несколько больших глотков. Другого способа существования в эпоху хандры и необъяснимой духовной жажды он не знал, так же как не знал, что отчаянье — один из смертных грехов. Но именно оно заставило его, запрокинув голову, полным этого самого отчаянья голосом возопить в безучастное небо:
— Господи! Ну сделай хоть что-нибудь!..
При этом подсознательно подразумевалось не спасение его — Жаркова, а хоть какое-то облегчение страданий, выпавших на долю этого безумного в своём самоуничтожении мира. И это был 7777-й крик, прозвучавший в этот день в этой стране, обращённый к Нему.
Всё было бы угадываемо просто, если бы рядом на скамейке с Жарковым из воздуха материализовался ангел-хранитель или специально существующий для подобных поручений дежурный ангел и выполнил бы все пожелания Игоря Сергеевича для облегчения его бренного существования. Но в эпоху «крутого» материализма такое чудо было бы оскорбительным для самого себя, и нет ничего удивительного в том, что ничего не произошло. Гром не грянул. Кто-кто, а Игорь Сергеевич понимал нелепость чуда в наше время даже лучше других. Определив для себя, что это было последнее обращение за помощью к кому бы то ни было за этот день, Жарков вернулся в состояние наигранно-презрительного равнодушия. Он без особых усилий над собой допил из горлышка коньяк и двинулся прочь из этого поэтически-уединённого места. Он не почувствовал себя пьянее или хуже, он просто в очередной раз за эти дни смирился со своей участью. Правда, ему показалось, что день вдруг заметно посерел, будто осенние краски утратили свою утреннюю жизнеутверждающую яркость, запылились, что ли. Да и люди стали какими-то хмуро-озабоченными, и единственное, чем они отличались от Жаркова — они торопились решать свои проблемы.
Но некоторые проблемы в нынешнее время перехода от социалистического варварства к общечеловеческой цивилизации решались отнюдь не цивилизованными способами. Право на доступ к общечеловеческим «ценностям» оспаривалось по старинке, с оружием в руках. Именно люди с оружием выскочили из лакового иностранного автомобиля, и Жарков, который был совершенно обоснованно уверен, что стрелять будут не в него, удивлённо замер на месте — предоставлялась редкая возможность в объективной реальности лицезреть кадры из американского триллера. На миг опережая нажатие курков, Игорь Сергеевич отследил траектории ещё не вылетевших к цели пуль и угловым зрением определил, что предназначены они почтенному семейству из трёх человек, а, скорее всего, джентльменистому папе, небрежно покупающему пятилетней дочери мороженое. Но даже со случайной пулей для ребёнка Жарков смириться не мог. Так же, как поучительно показано в американских фильмах, он кинулся к ничего не подозревающей, стоящей спиной к убийцам семье и одним рывком уложил всех троих на землю. Лоток с мороженым подсёк и продавщицу. Жарков даже совершенно справедливо успел подумать, что никто, кроме него, ничего подобного делать не собирается. Напротив, окружающие по законам жанра с ужасом и одновременно любопытством на лицах стремительно искали укрытия. Очереди из маленьких пистолетов-пулемётов прошили лоток, звякнули о чугунную ограду парка, частью устремились в небо, к которому полчаса назад взывал Жарков. Поднимаясь на ноги, Игорь Сергеевич не учёл одного: в его стране бандиты не торопились убегать и, хотя особенно не мешкали, успели хоть и вскользь «приголубить» неожиданного в этих местах супермена. Одна пуля прокусила ему щёку насквозь и унеслась по своим делам, зато другая плотно засела в правом плече. При этом заставила Игоря Сергеевича сальтануться через лоток и приземлиться на пышное визжащее тело продавщицы. На какое-то время он потерял сознание.
Когда пришёл в себя, его уже грузили в ярко-жёлтый реанимобиль. Толпа зевак сочиняла подробности происшедшего, называя Игоря Сергеевича то альфовцем, то ещё каким-то спецназовцем. Очень красивая женщина склонилась над ним и, обдавая запахом дорогих духов, спросила:
— Как вы себя чувствуете?
В первый раз за эти дни кто-то поинтересовался его самочувствием. Жарков благодарно улыбнулся. «Всё как в хорошем боевике с хеппи-эндом», — подумал он.
— Мы благодарны вам, ведь с нами была Машенька…
«Это маленькая девочка, которой покупали мороженое», — понял Жарков.
— Хорошее имя, — сказал он.
Лицо нового русского джентльмена закрыло обозримое пространство:
— Я бы хотел, со своей стороны, отблагодарить… — ещё что-то из дежурного набора, и его рука зачем-то слазила в нагрудный карман Игоря Сергеевича. Будто погладила по многострадальной груди.
Потом снова появилось лицо красивой женщины.
— Как вас зовут?
Жарков не скрывал, как его зовут, но неожиданно сам для себя забыл. «Шок, что ли?» Поморщил лоб — не вспоминалось.
— Дежурный ангел, — смущённо ответил он, и прежде чем носилки задвинули в фургон, ещё увидел лицо девочки Машеньки, которая даже не успела испугаться и приветливо помахала ему рукой. Игорь Сергеевич хотел помахать ей в ответ, но от боли вновь потерял сознание.
В липкой темноте забытья, оказывается, тоже бродят кое-какие мысли. В центре первозданного хаоса стоял вопрос: почему я это сделал? Почему именно я?
И откуда-то, словно не из собственной головы, пришел то ли ответ, то ли отговорка: да потому что мне делать больше было нечего…
В себя он пришёл сразу после операции по извлечению пули. И вернувшимся сознанием не без иронии определил, что его соседями по палате являются бандиты, с одной стороны, и жертвы их коллег — с другой.
Это не мешало им довольно мирно играть в карты и рассказывать скабрёзные анекдоты. Ожившего Игоря Сергеевича тут же приняли в компании: обе стороны (каждая по-своему) похвалили его за проявленное гражданское мужество и даже предложили выпить. Но он и так был прилично пьян после недавнего наркоза и предпочёл уснуть, возвращаясь к печальному осознанию своей участи. Дырку в плече он расценил как закономерное продолжение непрухи.
Утром он проснулся раньше других, испытывая большое желание сходить в туалет. Последствия наркоза, боль в плече и похмелье очень мешали ему сориентироваться в нехитром больничном пространстве. С трудом сев на кровати, он увидел ещё одного товарища по несчастью, которого сначала не заметил. Это был мальчик лет восьми, который с отсутствующим взглядом смотрел в окно. Совсем недавно таким же взглядом смотрел на мир сам Игорь Сергеевич и, между прочим, в ближайшие дни намерен был заняться тем же самым. Теперь же он несколько удивлённо взирал на мальчугана с перевязанной головой.
— Не приходит к нему никто, — рядом проснулся старик с загипсованными ногами, — подай утку.
Когда Жарков, держась здоровой рукой за стену, вернулся из туалета, мальчик сидел в том же положении, а старик курил под одеялом беломорину.
— Надо успеть, пока уколы и градусники не пришли ставить, — пояснил дедок своё антисанитарное поведение.
Увидев, что Жарков проявляет интерес к мальчику, старик сообщил:
— Не ходит к нему никто. Доктор нам шепнул, что после травмы он речь потерял, ему говорить надо учиться, а говорить не с кем. С нами не хочет. Отца нет, а мать то ли закрутилась на работе, то ли без вести пропала… — вздохнул, помолчал и уже совсем тихо добавил: — А, можа, и плюнула на родное дитя.
Сердце Игоря Сергеевича прострелила знакомая боль.
И не то чтобы он был чересчур сентиментальным, но собственные беды показались ему ничтожной мелочью по сравнению с горьким одиночеством этого мальчугана.
— Его Юра Лебедев зовут, — где-то в другой, наполненной суетливой жизнью вселенной копошился дед.
Через три недели Жаркова выписали. Все эти дни он читал Юре вслух. Читал Носова, читал Дюма, читал Волкова, читал Стивенсона, читал спортивные новости…
А тот неизменно смотрел в окно. Жарков знал, что не он и его навязчивое чтение нужны сейчас Юре Лебедеву, но большего для него сделать не мог. Даже крутые смягчились сердцем, наблюдая за стараниями Игоря Сергеевича. Они дружески похлопывали Юру по плечу, называли братком и клали в его тумбочку диковинные заморские фрукты. Юра к ним не притрагивался, но они, подражая упорству Жаркова, выбрасывали испортившиеся и подкладывали свежие. Сменив пропахшую лекарствами, заношенную до просвечивающего неприличия больничную пижаму на костюм с дыркой на плече, Жарков вышел на улицу. Тихо падал снег. Время, с тех пор как он сыграл эпизодическую роль в боевике, притормозило и вяло тянулось вслед за сероватым небом. Игорь Сергеевич пошарил в карманах, рассчитывая на завалявшуюся пачку сигарет, но во внутреннем нагрудном кармане вдруг нащупал ровную пачку бумажек, которую даже на ощупь ни с чем другим спутать было невозможно. Это были деньги. Деньги, которые успел ему сунуть перед неотложной госпитализацией новый русский джентльмен — отец Машеньки. Даже не удивившись, что их не украли в больнице, Игорь Сергеевич вдруг представил, как он благородно возвращает эти деньги в присутствии красивой жены и дочери, но поймал себя на мысли, что не собирался и не собирается этого делать. В конце концов, кому что и кому на что. А по меркам Жаркова денег было много.
Долго и с наслаждением он бродил по магазинам, хотя не совсем понимал, что ищет. В магазине «Охотник» он прошёл мимо прилавков, ощущая головокружение от осмотренной в разных магазинах вереницы товаров, но нечто заставило его вернуться к одному из прилавков.
На нем красовался большой чёрный бинокль.
Уже под вечер Игорь Сергеевич вернулся в больницу и настойчиво попросил дежурную сестру в приёмном отделении:
— Передайте, пожалуйста, Юре Лебедеву из восьмой палаты. — Протянул коробку с биноклем. — Непременно сейчас передайте и скажите, что это от мамы. Скажите, что завтра она обязательно придет.
— Она придёт? А вы-то кто?..
Удостоверившись, что сестра намерена выполнить все в точности, как он сказал, Жарков с заметным облегчением вышел на крыльцо. Надо было идти домой, хорошо выспаться, отдохнуть после всей этой кутерьмы, а завтра отправляться на поиски мамы Юры Лебедева.
Игорь Сергеевич вдруг понял, что непруха кончилась, подмигнул сумеречному небу и уверенно зашагал на автобусную остановку. Вид у него был по-деловому озабоченный. Почему он? Да, наверное, потому что ему делать было нечего…