Своей стране – то есть нам с вами – он оставил не только свои стихи и песни, полные любви к ближнему, но и опыт собственной жизни, ставшей метафорой пробуждения от позднесоветского сна. Сам Башлачёв это пробуждение не пережил, ушёл из жизни в 27 лет. Зато его наследие, возможно, когда-нибудь поможет прийти в себя тем, кому ещё предстоит проснуться от очередного гипнотического сна, навеянного родной страной…
Сегодня, когда, кажется, Россия стремительно возвращается туда, откуда мучительно выходила, начиная с середины 1980-х, невольно задаёшься вопросом, где бы сейчас был СашБаш, которого посмертно встроили в уютный «пантеон» отечественной рок-культуры, а на индустриальной родине – в Череповце – сделали частью туристического бренда и успешно продают любопытным туристам.
Долгое время нам казалось, что все мы, погруженные в повседневные заботы своих будней, постепенно дрейфуем в сторону «осознанной необходимости» свободы, которая отчего-то сама собой должна возникнуть на необъятных просторах страны, живущей сотни лет и управляемой «свободным произволом и личной милостью».
И вдруг в один момент, словно кто-то сбросил покрывало, нам предстал во всём своём сиянии очередной образец патримониализма, а сами мы оказались, словно в гипнотическом сне - в подчинённой роли домочадцев — всем и во всём обязанных главе дома — «отцу».
Не все оказались с этим согласны – приятель Башлачёва Леонид Парфёнов внезапно нашёлся в ностальгической болгарской эмиграции. А вот дух покойного друга детства и юности известного телеведущего продолжает парить где-то в горних высях над многострадальной Родиной. И можно попытаться спросить у него ответа на вопрос, «что же будет с Родиной и с нами?» Или же попытаться перечитать написанное им 35 лет назад, пытаясь уловить причину чрезвычайной актуальности поэзии СашБаша и странного поведения его лирического героя, который, как напоминает поэт Кирилл Медведев, «роет окоп во сне и бьёт врагов прикладом, с похмелья хочет в разведку, из корысти выдает себя за бывшего солдата и говорит, что признан на Вторую мировую поэзию годным и рядовым».
Это не случайно – в СССР был силён авторитет Великой Отечественной. Как и сейчас, скажете вы. Нет, не так – во времена живого Башлачёва ещё были живы (простите невольную тавталогию) участники Великой войны. Башлачёв уже родился, когда режиссёр Алексей Смирнов (папа Авдотьи – будущей жены Чубайса, - вот какие переплетения подбрасывает жизнь) снял свой «Белорусский вокзал» - вероятно, не очень понятный молодому поколению пронзительный фильм о том, как трудно людям войны встроиться в мирную жизнь. Для этого они должны или забыть о войне (и о друг друге), или умереть, потому что, в сущности, они и вернулись с того света… В фильме есть кульминационная последняя сцена с песней Окуджавы, на которой, как рассказывают очевидцы, плакал генсек и ветеран ВОВ Леонид Ильич Брежнев. Сцена, которая показывает нам великий соблазн войны, которая предлагает своим участникам лучшую версию самих себя. И дает им безусловную цель. И решает для них вечную проблему отчаянного и безнадежного экзистенциального одиночества.
Не случайно Башлачёв в своём творчестве так часто упоминает Высоцкого – представителя последнего поколения, помнившего войну. Благодаря Высоцкому, в том числе, память о войне и военном подвиге ещё жива в СССР, мало того, она ещё скрепляет общество и общество с властью. Соседство сатирических героев Высоцкого с военными монументами, к которым «кто-то приносит букеты цветов и Вечный огонь зажигает», напоминает Медведев, «не только придаёт дополнительную нелепость порокам советских обывателей, описанных Высоцким, но и как-то примиряет с ними — кажется, что все это поправимо». Как и в башлачёвском «Расстреле горного эха»:
Когда одиночество комом подкатит под горло
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет —
Крик этот о помощи эхо подхватит проворно,
Усилит — и бережно в руки своих донесёт.
Но Башлачёв взрослел не на оттепели, а ближе к концу советского застоя – на рубеже 1980-х, задокументировав атмосферу застоя и безвременья в своих ранних песнях:
Мы быстро лысеем. Медленно пьем.
Сегодня на улице жутко воняет.
Откуда-то здорово тащит гнильем.
На самом деле жилось в Советском Союзе того времени не так уж и скверно, но Башлачёв был поэт, а поэту сам Бог велел различить на фоне наступившего, наконец, бытового благополучия тот кризис ценностей, который совсем скоро, вместо «пути к себе» общества, просыпающегося от позднего советского сна, заведёт его в тёмный бурелом «лихих 1990-х». Культ личной свободы порождает демонов чистогана и потребительства, всего того, что в отсутствие «любви гражданской», снова приводит к личным разочарованиям, моральному кризису и политическому цинизму. А культ национально-ориентированной духовности ведет к власти бесов и мракобесов, узурпирующих «дар русской речи» для разрушительных манипуляций.
Здесь нельзя не согласиться с Медведевым: «За 35 лет со дня смерти Башлачева мы прошли оба эти соединившихся пути и вернулись к тем же соблазнам эфемерного величия, от которых гибнут его до боли знакомые русские персонажи в антураже 80-х».
И «Зимагор Охламонович» из «Егоркиной былины», который попадает в светлый терем с занавесками, где сидит «чистым барином», «улыбается государственно», «беседует с космонавтами, а целуется — с Терешковою, с популярными да с актрисами — все с амбарными злыми крысами»… А потом все это исчезает, и Егор, простой русский человек, обманутый, на голой земле вешается, и «Только черный дым тлеет ватою. Только мы сидим виноватые. ... Пьём мы за любовь, за гражданскую».
Нечто подобное происходит с героем более ранней песни Башлачёва Степаном Грибоедовым, сельским шофёром: увидев себя в гипнотическом сне Наполеоном, он также не смог жить после пробуждения…
На новом переломе истории возникает новая версию легенды Башлачёве - русском поэте, который задыхается и сжигает себя, потому что не может пережить пробуждения от вдохновенного сна, в котором корни переплетены глубоко и красиво, все связано со всем, и «веет славянским словом молва, как все хорошо! Славно на земле, где всяк всему голова».
Его герои в нас и среди нас — потому что снова одолевают одиночество, безысходность и цинизм. А многие, примерив подобно Егорке, «генеральский мундир», обманув вдову и наломав дров «в Праге и Варшаве», в итоге обнаруживают, что родная хата сожжена не в песне, и не в глупой легенде для бедной вдовы, а в самой что ни на есть реальности. Остаётся надеяться, что и этот сон пройдёт, что тем из нас, кому, может быть, после пробуждения доведётся снова увидеть вокруг «чёрный дым и тление», песни Башлачева помогут прийти в себя.
Александр Башлачёв
«Окоп»
Всю ночь я рыл окоп. Рубил лопатой
Тела давно забытых мертвецов
Они мне зубы скалили в лицо
И я колол их черепа прикладом.
И падал снег. И звезды громко выли
И некуда спешить не нужно было мне.
Улечься поудобнее в могиле
Ещё хватало времени вполне.
Ко мне уже слеталось воронье,
Голодные, безумные вороны...
Я медленно считал свои патроны,
Последнее сокровище свое
Рассвет лепил бездарнейшую плесень,
И долго полз ко мне безногий день.
Я молча ждал, когда же из-за леса
Появится привычная мишень...
Я твёрдо их решил не пропустить
Я честно ждал, доверенно и строго,
Но, вот беда, забыв меня спросить
Они пошли совсем другой дорогой
И о колено разломив ружьё,
Я отряхнулся, с плеч сорвал погоны
Побрёл домой, разбрасывал патроны,
Последнее сокровище своё.
И - как смешно - я не нашёл оконца
Где хоть немного ждали бы меня.
А вороны уже клевали солнце
Слепое солнце завтрашнего дня.