Документальный роман. (книга "Зацветает миндаль"). Мы росли вместе. Часть 1.
Прошу прощения за несколько нескромный вопрос: а какое Ваше первое воспоминание о самом себе? Нет, не по рассказам родных и знакомых из области «вот помню я, когда ты был вот таким вот малюсеньким-премалюсеньким и сучил ножками, весь пересыпанный тальком...»
Нет, я совсем о другом. Интересен именно такой вопрос: какие Ваши первые воспоминания о самом себе? Вот что для нас главное и в какой-то степени даже эпохально. И вот почему. Окунаясь в воспоминания о детстве, я вдруг поймал себя на одной необычной мысли: а ведь Мурманску в то время, о котором я веду повествование было столько же лет, сколько и нам теперешним. А в этом году нашему дому исполнилось ровно 50 лет – он будет помладше нас. И хотя это бестактно – напоминать всем ребятам двора о нашем возрасте, но просто всплывает вполне логичный вывод: первые воспоминания о себе - это и первые воспоминания о нашем доме, о нашем дворе, о посёлке Южное Нагорное, который, словно по мановению волшебной палочки всего за пару-тройку лет, преобразился до неузнаваемости и стал вдруг современным и престижным спальным районом Мурманска, получивший вполне пролетарское наименование «Первомайский». Вот поэтому и рассказ получил такое слегка ностальгическое название. Первомайский район рос вместе с нами. Окружающая обстановка вокруг нас менялась с той самой калейдоскопической скоростью и непредсказуемостью, что порой даже не верилось в реальность происходящего вызывая состояние лёгкой эйфории и головокружения.
Итак, первое, что вспоминается лично мне – это полупустая большая комната с огромными окнами, выходящими на восток. Детская кроватка с деревянными палочками в виде оградки, большой черно-белый телевизор не то «Рубин», не то «Изумруд» - в углу справа от окна, стоявший на зыбких тоненьких чёрных высоких ножках. А слева от окна - прямо напротив кроватки – тумба катушечного магнитофона «Днiпро». Магнитофон - тоже такой весь большой, тяжёлый и на зыбких чёрных ножках.
Стены моей комнаты обклеены нежно-розовыми обоями с непонятными разноцветными полосочками и точечками. Два тяжелых кресла с оранжевой обшивкой и большая картонная коробка из-под новой стиральной машины «Сибирь» с жутко свистящей центрифугой, словно турбина реактивного самолёта. Манежа не было, и поэтому роль загона играла как раз эта огромная коробка.
А ограждать непоседливого Лёшку надо было хотя бы потому (это я понял уже много лет спустя), что он очень любил, оказавшись на просторах большой комнаты, тут же подбегать либо к телеку или магнитофону и сосредоточенно раскачивать эти агрегаты за изящные лакированные чёрные ножки. Поэтому-то и придуман был выход – сажать непоседу в коробку. Хотя и это не спасало. Коробка легко заваливалась на бок, стоило только со всего маха облокотиться спиной на одну из её сторон. Коробка падала на бок и путь к свободе был открыт. Кстати, это была хорошей профилактикой против клаустрофобии. Я это вспомнил, когда впервые полез в торпедный аппарат спустя много лет, уже будучи морским курсантом на водолазной подготовке.
В раннем детстве больше всего мне нравилось забегать в другую комнату, становиться там на подоконник и смотреть на завораживающую картину открывавшейся невероятной перспективы: на большой и широкий гладкий спуск от нашего дома, мимо старого барака деревянного одиннадцатого дома прямо к Дому офицеров. Вообще-то стоять на подоконнике мне категорически запрещалось в течение всего дня. И только уже вечером (меня мама научила), когда длинная стрелочка на часах находится строго внизу, а коротенькая уже немножко начинает подниматься кверху. Вот тогда я становился на подоконник, занимал свой пост и следил, когда же по уставшему и неширокому Кольскому шоссе проедет особенная машина – военный автобус ГАЗ-53 или КАвЗ-685 цвета хаки, возвращавший наших пап из части.
Этот автобус был особенным и его ни с какой другой машиной спутать было нельзя. Как только этот бусик выныривал из-за светло-оранжевого здания Дома офицеров я писклявым голосом давал оповещение по дому, что мол, папа уже едет. И правда - минут через пять к нам во двор въезжал наш любимый автобусик, где его уже встречали все жильцы дома: от детишек до мам и бабушек. Это был особый и трогательный ритуал – встреча наших пап, одетых во всё военно-морское чёрное, будто вернувшихся из дальнего похода или с войны. Но зато наиболее предприимчивые и пронырливые мальчишки постарше нас умудрялись прорваться в пустеющий салон автобусика и хоть чуточку, ну вот столечко посидеть на остывающих длинных сиденьях, обшитых темно-коричневым дерматином. А водитель – дядя-матрос, снисходительно улыбаясь, разрешал нам посидеть немного в салоне и вкусно закуривал!.. Ах, как в эти минуты краткого детского счастья было приятно вдыхать неповторимый аромат военного автомобиля, смешанный со сгоревшей серой от спички, со свежим табачным дымом и 76-м бензином. А ещё дядя-матрос-водитель иногда разрешал нам немного покрутить огромную баранку руля, которая с таким трудом поворачивалась. И ты проникался тихим и глубоким уважением к водителю и его богатырской силе – целый день крутить рулевое колесо – занятие не из самых лёгких и приятных.
Но пока стоишь на широком подоконнике и отслеживаешь возвращение автобуса, то со скуки начинаешь разглядывать распахнувшуюся за окном панораму. А она действительно была в то время роскошна и необычайна. Сразу же за нешироким Кольским шоссе, вальяжно раскинул свои аскетичные объятия огромный пустырь, не спеша спускавшийся к самому заливу. Он был ограничен двумя широченными и глубокими оврагами. Справа – огромный овраг, словно североамериканский каньон, глубиной метров в тридцать-сорок, на дне которого громко шумит речка Чистая, вытекающая из запруженного озера, имевшее аналогичное название. Но самое грустное, что озеро и речка на самом деле были чистыми только до середины семидесятых годов. Я даже помню табличку на берегу озера как раз на широком деревянном причале: «Купание и лов рыбы запрещены». Но после взрывного строительства жилых микрорайонов в речку и прилегающие ручьи, да и в само озеро стали сбрасываться канализационные потоки, так что вскоре с берега некогда Чистого озера сами по себе исчезли и деревянный причал и запретительная табличка, ибо уже мало кому приходило в голову ни купаться, ни ловить рыбу в сим водоёме. Да и мальчишки в последствии прекратили плавать на плотах по этому загрязнённому водоёму. А ведь это когда-то считалось особенным культом в нашем районе – катание на плотах (еже ли ты - настоящий пацан). Но вернёмся к тому пустырю.
Слева – в километре от первого оврага, находился другой овражек, но поменьше и поживописней, в котором задорно шумел Фадеев ручей, неспокойные воды которого начинались аж за Ленинградкой – объездной восточной автодорогой, с которой и начиналось шоссе на Ленинград. Ручей получил название не в честь советского известного писателя, а в честь одного рыбака-старожила Фаддея, который жил в далекие времена в этом районе и промышлял рыболовством. В глубине леса за сопками было большое питьевое озеро, из которого и вытекал сначала безымянный лесной ручеёк, набирающий по дороге к городу всё больше и больше сил, и уже перед пустырём он превращался в бурный поток. Разбросанные то тут то там огромные валуны напрасно старались придать этому пустырю неповторимый шарм лунного пейзажа, ибо отдельные бараки и частные дома с покосившимися заборчиками, со множеством просмоленных спичек телеграфных столбов, в панике метавшихся по пустырю между строениями, придавали всему пейзажу возмутительную несерьёзность и лубочность. Правда красивым изумрудом радовало глаз трёхэтажное каменное здание старой школы № 21, окутанное густым школьным садом, в котором кроме всего прочего росли кусты черной смородины.
Окрашенная в сочный темно-зелёный цвет, школа была видна практически изо всех окон нашего дома, стоявшего на вершине самой высокой сопки посёлка Нагорное. И хотя до школы было буквально крылом достать, ибо по прямой лететь птицей всего с километр, то по грешной земле расстояние увеличивалось почти на треть. Но это была самая ближняя школа для детворы, и поэтому почти все ребята нашего двора свою школьную карьеру начинали именно с 21-й школы. И мы справедливо говорили, что школа стояла у самого залива. Ведь от неё до уреза воды Кольского залива было как раз-таки чуть более полукилометра. У самого берега залива, у которого подчиняясь лунному притяжению периодически обнажалось дно, извивалась главная мурманская железная дорога. По ней практически постоянно сновали туда и обратно грузовые железнодорожные составы и пассажирские поезда. Особенно мне нравилось смотреть на чёрные бочоночки нефтяных цистерн на колёсах, в них было что-то непонятное, таинственное и завораживающее. В те времена фоновый урбанистический шум города еще не добрался до Нагорного и не ласкал своим постоянством уши местных жителей, и поэтому было необычно прислушиваться к своим ощущениям, когда состав уже прошёл, а до ушей всё ещё долетал шум мчавшихся по рельсам вагонов. За железной дорогой широким языком лежит южная часть Кольского залива, в который впадает широкая река Тулома.
Эта часть залива весьма примечательна тем, что во время отлива вода отходит настолько далеко, что видна большая часть дна залива, называемая осушкой. И порой создается впечатление, что именно в это время можно спокойно перейти с одного берега залива на другой. Но это не так, просто под самым берегом западной части залива видно то самое «подводное русло» реки Туломы, скрытое от глаз во время полной воды. Но самое интересное во время отлива находилось как раз на противоположном – западном – берегу. Там, в районе посёлка Дровяное, по легендам и слухам находилось кладбище старых боевых кораблей, часть из которых была в полузатопленном состоянии и только во время отлива их насквозь проржавевшие остовы и корпуса показывали всему миру свое былое великолепие. Там были и надводные корабли и даже списанные старые дизельные подводные лодки. Иногда, достав отцовский морской бинокль, с крыши дома мы разглядывали эти зловещие чёрные силуэты и мечтали, когда вот немножечко повзрослеем, то обязательно всем двором сядем на автобус «109» доедем до Дровяного и непременно доберёмся до этого таинственного места и лично полазаем по берегу заброшенных кораблей. Прошли года, и мы, как и планировали слегка повзрослели… правда к этому моменту все корабли и подлодки уже стащили с осушки и увезли на переплавку.
А за заливом как раз напротив посёлка Дровяное – в одной из долин между высокими сопками находилась городская свалка. Ну это для нас было самым загадочным местом – как Северный полюс! Все во дворе знали её приблизительное расположение, и никто из нас так и не побывал в этой жуткой географической точке. Но иногда - особенно светлыми и безветренными летними ночами, когда солнце лениво золотило вершины сопок и окна дремавших многоэтажек, со свалки предательским сизым удавом выползал не то дым, не то туман, чтобы втихаря и без посторонних глаз вдоволь напиться свежей морской водички из залива. Но с приходом утра (ну никак не сказать поэтично «с наступлением рассвета», ибо рассвет наступил уже несколько недель назад) лёгкий бриз разгонял дымку напрочь и город продолжал жить своей привычной жизнью. Остальную – северную часть - залива уже скрывала огромная скалистая сопка, на которой огромными неприличными бородавками вызывающе темнели беспризорные валуны. Это уже потом – гораздо позже – с приходом многоэтажной и микрорайонной цивилизации до них доберутся отчаянные и очень грамотные альпинисты, обладающие малярным искусством и украсят эти валуны своими наскальными надписями. Именно между этой скалистой сопкой и сопкой, где айсбергом белел наш дом раскинулась плоская и красивая долина со множеством домиков, бараков и ещё одной старенькой школой номер 27, которая располагалась намного дальше от залива и представляла собой неприметное двухэтажное кирпичное здание. Правда своей вызывающей голубой штукатуркой она вносила некую свежесть в вялый хаос беспорядочно разбросанных по округе деревянных бараков и частных домишек.
Забегая намного лет вперёд, замечу, что здания обеих школ до сих пор живы и довольно комфортно себя чувствуют среди девятиэтажек, горделиво поглядывающих с высока на эти архитектурные раритеты. Школа № 21 с середины 1980-х годов превратилась в Учебно-Производственный Комбинат для старшеклассников, где им преподавались первые азы различных профессий, а бывшая 27-я школа уже в конце 1970-х была перепрофилирована в районный дом пионеров со множеством творческих кружков. А что же сейчас с ними сталось?.. 21-я школа преобразована в школу-интернат № 3, а вот 27-я школа, она же-бывший дом пионеров - стала носить угрожающе-непонятное наименование – «Центр психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи». (Почему-то вспомнился старый анекдот: «Папа, а ты сейчас с кем разговаривал?»).
Ну про школу и про дом пионеров у нас много есть интересных историй и воспоминаний, которые я Вам обязательно поведаю, но немного позже, а сейчас – вернёмся к воспоминаниям и описанию старого Нагорного.
За заливом зелёным волнистым ковром до самого горизонта раскинулись мурманские сопки, за которые по весне и по осени садилось прохладное полярное солнце. А вот если посмотреть налево, то можно заметить, как залив едва сужаясь постепенно переходит в широкую и полноводную реку Тулому. И если приглядеться повнимательнее, то в самом узком месте, где река впадает в залив можно заметить красивый арочный мост, соединяющий оба берега залива. Недалеко от этого места в залив впадает ещё одна река – правда не такая широкая, как Тулома, но тоже своенравная и иногда бурная - с небольшими порогами. Это - река Кола, подарившая название не только небольшому древнему городку, но и нашему заливу и даже всему полуострову. Городок Кола настолько близко соседствует с Мурманском, что даже дорожные знаки, означающие начало и окончание населённого пункта расположены на одной стойке.
Перед самой Колой прямо на берегу залива в окружении огромных резервуаров одинокой свечкой возвышалась красно-белая полосатая труба местной ТЭЦ, дарившей тепло всем южным кварталам города. А вот у этой ТЭЦ тоже стоит несколько хрущёвских пятиэтажек, окрашенных в жизнерадостные тона. Это была улица Бондарная. Чем же она так привлекательна для нас? Ну, во-первых, именно в начале этой улицы стояла наша первая школа № 21, ну а во-вторых и даже в-третьих – на первых этажах этих хрущёвок располагались не только небольшие магазинчики: промтоварные и продуктовые, но и почтовое отделение посёлка Южное Нагорное, имевшее наименование «Мурманск-19», по номеру отделения. Сейчас это отделение уже упразднено, а тогда это был самый главный и, пожалуй, единственный почтовый узел связи со внешним миром.
Ах как часто я, будучи совсем мелким, очень любил вместе с папой ездить зимой на санках на почту за посылками от дедушек и бабушек. Особенно весело и интересно было, когда мы с папой катились вместе на санках от нашего дома с высокой горки вниз прямо к дому офицеров. Затем папа впрягался в санки и переходил вместе с ними (и со мной в них) через опустевшее замёрзшее Кольское шоссе со слегка обнажённым асфальтом. Мне очень нравилось, сидя в санках, чувствовать папину силу, жёсткое сопротивление санок обнажённому грубому асфальту – полозья истошно визжали и в морозном воздухе чувствовался особый запах расцарапанного алюминия. А папа шёл поперёк дороги, не снижая скорости своим бодрым уверенным шагом. И в этот момент он мне казался самым сильным, самым добрым и беспредельно мужественным. Перейдя дорогу нас встречал стройный ряд разноцветных двухэтажных бараков образуя таким образом самую главную улицу умирающего посёлка, давшей в последствии название всему южному району города. Правда по какой-то нелепости или может по иронии судьбы-злодейки улица Первомайская сохранилась до наших дней в своём почти первозданном виде. До сих пор на ней – такой слегка и местами заасфальтированной – всё ещё стоят те самые с разноцветные и уже слегка покосившиеся двухэтажные бараки, к которым уже вплотную подкрался вековой юбилей.
А тогда всё казалось таким интересным, волнующим и впечатляющим. Помню черные блестящие от смолы деревянные столбы с нелепыми фонарями в виде белых эмалированных юбочек-тарелочек с обыкновенными желтыми лампочками, кокетливо покачивающихся на ветру. По пути к почте папа порой переходил вдруг на бег - это было здорово и необычно, когда из-под папиных ботинок, как из-под копыт орловского рысака к небу вздымались комочки снега, которые пролетали иногда над головой, но чаще всего попадали как раз в лицо, от чего остановилось очень весело и ни капельки не обидно. Правда после нескольких таких попаданий, хотелось уклониться от снега или отвернуться. И я, глубоко закинув голову к черному небу, так и сидел с намотанным до самого носа теплым синим шарфом, крепко вцепившись руками в проволочную спинку санок. Сквозь шарф выбивался пар, а в бездонном чёрном небе звенели яркие звёзды, испуганные изумрудными сполохами северного сияния, и снег так пронзительно и весело скрипел под шагами отца и под полозьями санок, что была уверенность – вот каким бывает настоящее счастье. Иногда, прямо на ходу, я вставал на коленки, разворачивался в противоположную сторону, и. вцепившись в спинку, по-собачьи укладывал голову на руки, а затем долго смотрел на летящую из-под санок заснеженную дорогу с двумя узкими следами от полозьев. И именно в эти минуты было очень тепло внутри, в груди что-то приятно ныло и даже щекотало. И именно тогда впервые робким фитильком дрожал детский философский вопрос: что такое жизнь и для чего я живу? В такие минуты было очень приятно: подумал-подумал, очень понравилось и ещё раз подумал… Но вся философия тут же вылетала из головы, когда папа ради веселья и лёгкого экстрима прямо на бегу пускал санки в контролируемый занос. От этого внутри всё сжималось, и ты чувствовал приближение беды неминучей в виде опрокидывания санок! И действительно - в какой-то момент полозья на скорости ударялись о ледышку или комок снега и тут же санки опрокидывались на бок. И ты вслед за ними, кувыркаясь в снежной пыли, с широко раскинутыми руками кубарем катишься по плотному снегу под громкий папин смех. И я тоже смеюсь, стараясь подражать ему, и такой радостный и почему-то усталый просто лежу на спине, уставившись в черное звездное небо, из которого мелкими острыми иголочками на разрумяненные щёки опадает невидимая изморозь. И хочется вот так просто лежать, не подымаясь, и смотреть на бездонное звёздное небо и на поскрипывающий неподалёку унылый фонарь…
Но папа, решительным жестом хватает меня за шкирку, ставит на ноги и несколькими лёгкими хлопками стряхнув с шубки снег, снова усаживает как куклу в санки и наш бег продолжается!
Мы мчались к заветным хрущёвкам, стоящим на берегу залива, где-то там притаилось девятнадцатое почтовое отделение. Ездить с папой на почту я очень любил не только потому, что весь путь для меня было сплошным катанием на санках, но и потому что именно там можно было немножко попользоваться настоящими старинными чернильными ручками. В те редкие и краткие минуты я себя ощущал таинственным и добрым сказочником с гусиным пером в руке. Я - весь такой счастливый и радостный - быстро скидывал с рук рукавички на резиночках, снимал шарф, чтобы было легче дышать в тёплом помещении, насквозь пропитанном сладковатым ароматом шоколадного сургуча, и в неудобной чёрной мутоновой шубке становился коленками на стул перед письменным столом, после чего протягивал свои дрожащие ручонки к перьевым чернильным ручкам , которые дремали на специальной длинной и тяжелой чернильнице, запачканной фиолетовыми каплями. И пока взрослые занимались своей необходимой бюрократией, я умудрялся испортить несколько бланков с загадочной надписью «телеграмма» всякими там рожицами, танками со звёздами, солнышками и прочей творческой ерундой мальчишки.
Потом посылка укладывалась в санки, а я усаживался верхом прямо на неё. И в те минуты было особенно приятно и здорово ощущать, когда всю обратную дорогу, которая шла только наверх, папа всё шёл и шёл не останавливаясь ни на миг, и упорно тянул за длинную веревку санки со мной и с нашей посылкой. По дороге он рассказывал всякие интересные истории и легенды о звёздах, о небе и о природе. Так что такие поездки на почту с лёгким экстримом всегда были весьма полезными и познавательными.
А город, как и мы рос не по дням, но по часам и прямо на глазах – и это безо всяких гипербол и гротесков. И однажды к своему удивлению, в очередной раз заслышав шум проходящего вдоль залива поезда, я опять взлетел на подоконник. Но к своему удивлению не обнаружил ни берега залива, ни железной дороги, ни состава, идущего по нему. Вместо этого, глазам предстала невероятная и удивительная картина. Весь бывший пустырь был теперь утыкан башенными подъемными кранами, между которых огромными железобетонными коробками подымались к небу первые этажи будущих девятиэтажек. Между ними туда и сюда сновали грузовики, суетливо проезжали специальные строительные плитовозы, да трактора с бульдозерами старательно проползали мимо недовольно урчавших горбатых экскаваторов. Первые новостройки стали постепенно скрывать от жителей нашего дома красивый вид на залив. Да и Кольское шоссе прямо на глазах стало раздаваться в ширь, постепенно превращаясь в широкий и современный Кольский проспект, который своим шумом уже навсегда заглушил шелест проходящих по берегу залива поездов. И с того момента каждый день новостройки прибавляли в своём росте по одному, а то и по два этажа. Вскоре они окончательно заслонили собой и ближний берег залива, и «прибрежные» хрущёвки с любимой почтой и даже школу № 21 с тёмно-зелёными стенами.
И всё бы ничего, у нас ещё оставался в запасе вид на длинный спуск к дому офицеров, да на расширяющийся Кольский проспект. Но вот как-то по весне старый одиннадцатый дом мрачного цвета снесли буквально за считанные дни, а все дрова от него были растащены местными гаражниками. А на дверях нашего дома появились очень странные и необычные объявления: «Уважаемые жильцы просим заклеить Ваши окна, выходящие на залив, в связи с проведением взрывных работ!»
Это было очень неожиданно, очень странно и даже немножечко страшно…
© Алексей Сафронкин 2023
Спасибо за внимание, друзья, и если Вам понравилась история, то поставьте лайк и поделитесь ссылкой. А чтобы первыми получать уведомления о новых публикациях и узнать много чего интересного, то подписывайтесь на канал.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.