Весна вступила наконец в свои права, вытеснив ненавистную и надоевшую за долгие месяцы, зимнюю стужу. В поселке вовсю уже идут весенние садово-огородные работы... То тут, то там за заборами мелькают головы в кепках и разноцветных платках с лопатами, граблями и прочим инвентарём... Вот и Петрович, радостно щуря глаза от яркого солнечного света, с нетерпением потер руки. Подсохшая земля ждала своего хозяина, источая одуряющий аромат свежести... Кое-где уже и травка пробивается... Благодать...
- Петрович,- хилый мужичонка с узкими плечиками, как у подростка заглянул через забор,– здорова!
- Здоров, сосед! Как оно, чем занимаешься?
- Моя на работу ушла... Мож заглянешь... У меня есть! Забористаяяя...
- О! Это я мигом... Грядки вскопаю и зайду...
- Давай, жду!
Он постоял немного в раздумьях.
- Эииихх, – махнул рукой, оглядел огород, - завтра вскопаю, че...
И двинулся к небольшой калитке между дворами, к Витьку.
За другим забором показалась плешивая макушка второго соседа Ивана Петровича – завуча местной школы Вадима Викторовича. Но тот, увидев, что к нему приближается Петрович, сразу весь как-то сжался, опустил голову и попытался ретироваться, сделав вид, что не увидел его. Бывали меж ними, мягко говоря, некоторые разногласия по поводу сливаемой соседом воды из выгребной ямы под шумок, так сказать, таявших интенсивно снегов Петровичу прямиком под крыльцо, в результате которых Вадик с неделю освещал себе дорогу отливающим зеленью фонарём на оплывшем лице. А Петрович гордо рассказывал всем подряд, как он перевоспитал соседа...
С тех самых пор, отношения соседей как-то не заладились, хотя дети их как-то умудрялись дружить - сын Ивана учился в одном классе с дочерью Вадима и сидел с ней за одной партой. Потом в один институт поступили...
- Слышь, я главное это, иду, а он пригибается,– рассказывал Иван, посмеиваясь Витьку,– вот же жук, а... Сам нагадил, и не признаёт, главное...
- Да ты чё... Это ж не барское дело, извиняться. Они ж, баре, не приучены!
- Точно... Дворянин, ....., выискался!
- В смысле?
- Карамысле! Надысь, Вальке моей евойная Танька рассказывала, на полном серьёзе, что развалины, те что в лесу, помнишь, по детству ещё лазили там?
Иван кивнул: «И чё?»
- Говорит, мол, что это Вадимова прадеда усадьба была. И прадед был из дворянского роду, который, хоть и седьмая вода на киселе, однако же, был родственником самого графа Пачковского. Но главное, смех да и только, говорит, будто предок его, самый первый, родоначальничек, является в новолуние раз в сто лет своему наследнику...
- Зачем?
- А я знаю... Мы с моей оборжались над ними... Графья, как же. Особенно Танька...
- Да... Энта кроет на всю улицу чёт не по дворянински...
- Не... Она так то баба неплохая, душевная... Не то что этот... Дворянин недоделанный...
Мужики рассмеялись... Разговор потихоньку перешел в другое русло. Обсудили жен, политику, свежие новости в посёлке, а потом Витёк, почесав затылок, как бы между прочим заметил: « Ты это, Вань, слыхал то, что твой Лёшка-то к Вадиковой Наташке не ровно дышит».
- Да я это с их первого класса знаю, и чё?
- А то, что он у их каждый вечер под забором отирается. А дворянин наш, как увидит его, аж зеленеет весь. Раз моя рассказывала, что в шутку Вадиму намекнула, мол, скоро к свадебке готовиться надо, везде вместе дети ваши и на учебу едут и домой и гуляют... Того тоже аж перекосило. Через мой труп, говорит... Скандал у них с дочкой произошел. Сказал, будешь с Лёшкой встречаться, из дома выгоню... Запрещает встречаться то им он, знаешь ты об этом? Танька вроде не против, а этот...
- Ну, подробности не знаю. Лёшка скрытный у нас. Но то, что сохнет он по Наталье, знаю. С детства... Да и нам с матерью она по душе. Девчонка то хорошая. Не то что отец её...
- Дааа...
Дни летят не оставляя нам надежды вернуться обратно, оставляя нам лишь воспоминания... Так пролетела весна, отшумели дожди, отгремели майские грозы, отцвела ароматная пышная сирень под окнами Петровича, опали нежные лепестки с июньских пионов, выращенных Ивановой женой и июльский изнуряющий зной растёкся по раскалённой земле, заставляя жителей Садовки прятаться местных пенсионеров и отпускников, в самое пекло, под крышами своих домов, в прохладу, дарованную им техническим прогрессом...
Петрович сидел, обдуваемый ветерком, исходящим из новенького кондиционера, разомлевший от свежей наливочки и как раз размышлял, какой он молодец, что сделал тайничок в бочке с водой. «Светка ни в жисть не догадается, где я прячу выпивку»,– думал он, когда в комнату бесшумно вошла жена, оторвав его от благостных мыслей.
- Отец...
- Ой,- вздрогнул мужик,– напугала...
- Глянь ка, пугливый какой! Я с тобой поговорить хотела.
- Ну? Чё ещё случилось? Официальная какая!
- Да хорош тебе, я серьёзно.
- Ну?
- Лёшка ходит, как в воду опущенный, прям высох весь. И Наташа не краше... Этот ирод ей запрещает с нашим встречаться, говорит, мол, выгоню из дому и прокляну страшным проклятием, если увижу ещё вместе.
- И чё?
- Тупой ты совсем что ль? Или выпил? А ну, дыхни!
Тот опустив глаза попытался сдержать амбре...
- От же свинота, а!
- Ну?,- попытался отвлечь ее муж,– чего сказать то хотела?
- Говорю же,– женщина вздохнула и продолжила,– Лёшка говорит, уедем в Наташей, в Москву, в положении она.
- Да ну? Ого!
- Да вот тебе и ого... Не дело это. Пусть хоть поженятся тогда.
- Так пусть. Я то чё, против.
- Не против он. Деньги готовь,– она вздохнула,– охота, чтоб по-человечески... А тут...
Мужик почесал лысеющий затылок...
- Обмозговать надо бы... Говоришь, страшным проклятием, значит... Ну-ну...
Вечером, сидя под раскидистой яблонькой в саду, Петрович с Витьком начали мозговой штурм... Через пару дней началось воплощение разработанного ими выдающегося и исключительного по своей экстравагантности и загадочно-мистической направленности плана в жизнь...
А уже через неделю прибитые ржавыми гвоздями доски на старой покосившейся от времени калитке между дворами «заклятых врагов» были оторваны. И в калитку протиснулся сам дворянин...
Иван, ухмыляясь смотрел на явившегося к нему бледного, как сама смерть Вадьку.
- Здравствуй, сосед.
- И тебе не хворать. Проходи,садись,– он указал на деревянную скамейку,– чего хотел?
- Да я вот,– он замялся, не зная как начать разговор,- поговорить пришел о свадьбе.
- Вижу. Калитку разгородил, смотрю... Прям великая честь для нас, холопов...
- Ладно тебе,– Вадик набрал побольше воздуха в лёгкие и выпалил,– прости ты меня дурака, видно мы с тобой скоро породнимся... Так что...
- Да по всему видать, что да... Особенно по Наташкиному животу,– рассмеялся будущий сват,– видать...
Собеседник не оценил шутки. Он обречённо смотрел на своего соседа. Ведь тот не понимал... Не знал, что его заставило переменить решение вовсе не беременность дочери...
- Ты не понимаешь.
- Ну так растолкуй мне, дураку старому...
Пачковский вздохнул и начал свой горестный рассказ...
- Ты, наверное, не знаешь... Мой прадед...
- Знаю, как же, из графьёв...
- Не совсем... Ну да ладно... В общем, есть в нашем роду такая легенда, что мой предок является раз в сто лет к своему потомку...
- Да ты чё,– пытаясь сдержать смех удивлённо произнёс Иван,– нет конечно, откудова мне...
- Вот. И в этом году как раз сто лет, как граф должен был явиться.
- И чё, явился?
- Да. Представь себе. Я конечно, как человек рациональный и здравомыслящий никогда не верил во всю эту чушь, смеялся даже над этими суевериями. Однако, пришлось убедиться на своей шкуре. Вот послушай...
В среду, я как обычно лёг в постель рано – мне же с утра на уроки. В комнате стояла темень. Как раз новолуние же. И окно у меня во двор смотрит. Света там нет. Чуть может только фонарь с улицы отсвечивает и всё... Он многозначительно покачал головой, отчего его второй подбородок заколыхался в такт её движения.
Не успел я сомкнуть глаза – я не спал, клянусь чем угодно, не спал,- как дверь со скрипом приоткрылась. Я поднял голову с подушки и замер от страха. Прямо передо мною стоял, пошатываясь, будто окутанный туманом человек в чёрном балахоне с накинутым на голову капюшоном, ростом, примерно с твоего Алексея, высокий. И фигурой прямо как он. Я не трус. Но тут волосы мои зашевелились на голове. Я вскрикнул. Из под надвинутого капюшона на меня зыркнули, ей Богу, красные светящиеся в темноте глаза. Лицо его было бледно, будто лист старого пергамента, который он держал в руках. Потом он стал приближаться. Ступит одной ногой, а вторую – будто подволочит к себе и пошатывается... Я уж не стерпел вскрикнул. А он молча протягивает мне этот свой свиток. Я протянул дрожащую руку. Взял.
-А он?,– высунул голову не удержавшись, подслушивающий под забором Витёк,– он то чё?
Вадим Викторович с негодованием повернулся к другому соседу : « Я, кажется не с вами говорил!»
-Да ладно тебе, сосед, чё ты... Интересно же!
Виктор с Иваном многозначительно переглянулись. А рассказчик продолжал...
-Он исчез. Отступил медленно, приволакивая ноги и исчез. Я боялся дышать. Потом собрался с духом. Включил свет и открыв свиток начал читать...
Витёк спрятался под забор, согнувшись пополам от смеха. Он вспомнил, как готовили «пергамент». Всё по науке... Но Вадим не заметил этого. Он находился ещё в плену «мистических» чар своего предка.
-И чего там было, в свитке?
-Написано старинными чернилами, что я, Вадим Пачковский, потомок графа Пачковского, должен явиться один, без фонаря в родовое гнездо моих предков в полночь, через три дня, где мой предок передаст мне своё напутствие и возможно, укажет путь к процветанию моего обедневшего семейства.
-Ну? И чего? Пошел?
-Конечно. Был. Сегодня ночью.
-Герой ты, Викторыч,– подал ехидный голос Витёк,- уважаю...
-Не скажу, что было не страшно. Пока я шел на развалины, меня бросало то в жар, то руки мои холодели, то вдруг я начинал потеть. Наконец, подойдя ближе к развалинам поместья, пришлось погасить фонарь. Там, под тусклым светом луны, обрисовалась фигура того самого вестника в балахоне с капюшоном. Он держал в в одной руке старинную лампу с горящей тусклым светом свечой внутри, а другой молча показал, чтобы я следовал за ним. И тут я споткнулся о валявшиеся повсюду кирпичи. Тот подхватил меня, чтобы я не упал. Мне даже показалось, что от него одеколоном пахнет. От страха, наверное... Ну вот... Мы вошли в развалины. Спрашиваю: «Где же мой предок?» А тот молчит. И так пальцем своим бледным указывает, а сам остановился. Я, почти наощупь иду. Вошел в бывшую бальную залу. Крыши нет, только стены. А посередине – стол, накрытый белой скатертью. За столом сидит он.
-Кто?
-Он. Я, говорит он каким-то протяжным, загробным голосом, твой предок, Михаил Ефграфович Пачковский, приказываю тебе дать согласие на брак твоей дочери с сыном некоего Ивана Петровича Кирюшкина. А кроме того, всячески содействовать и помогать в воспитании будущих внуков, коих старания наш род возродят и преумножат славу его в веках.
-А как это возродят?,- попытался я ему возразить,– она же девушка, говорю. Может внукам её фамилию взять тогда, а?
-Это не важно,– последовал ответ,– главное узы крови, а не фамилия... А теперь иди и не оборачивайся...
А потом ко мне подошел опят этот бледный, в капюшоне. Потянул меня к выходу, вывел к дороге и, ей Богу, испарился! Свеча погасла и всё... Оглянулся – нет его...
-Да, Вадик, бросай пить.
-Не верите? Я правду говорю. И... Вообще у нас медкомиссия ежегодная... Не сумасшедший я... Да и не пью... Почти...
-Дааа... Ну чего,– рассмеялся в голос Петрович, ударив себя по коленке,– мирком да за свадебку тогда, сват?
-Да. Конечно...
-Вот и ладненько.
За забором уже катался по земле, давясь смехом Витёк, вспоминая свою с блеском сыгранную роль Михаила Ефграфовича Пачковского в лесных развалинах... Ещё бы – три дня учил слова!
Вскоре на Садовке уже играли шумную, весёлую свадьбу... Шалость удалась...
Делюсь ссылочками на другие мои рассказы -