Несомненно, в 90-е для молодёжи было большое количество преимуществ по сравнению с нынешними временами. Например, отсутствие ЕГЭ и бесплатные курсы для абитуриентов, поступающих в ВУЗы. Совершенно безвозмездно, то бишь даром, любой десятиклассник мог записаться на подготовительные курсы абсолютно в любой ВУЗ, правда были конечно блатные, типа экономического или иняза, на которые записывайся, не записывайся, а если знакомств с ректором нет, попасть туда могли только исключительные таланты или дети высокопоставленных "шишек".
*****
Санёк, сдуру записавшийся на курсы почти во все городские институты и университеты, походив туда с полгода, бросил это бесперспективное занятие к такой-то матери. С курсов французского в госунивере, открывающих жиденькую лазейку на популярный факультет иностранного языка, он ушёл сразу же, как только понял бесперспективность этой затеи и своего участия в конкурсе наряду с детьми толстосумов, осознав низкую вероятность победы в битве со взятками и связями. Тем более, что французский язык помогал тогда в жизни совершенно другим образом и в основном противоположному полу.
Он надолго запомнил ту группу недоделанных Шарлей Азнавуров, в которую проходил почти три месяца. Там была одна девочка, отличница, не то чтобы красивая, а больше так, для разнообразия и от нечего делать. Шурик ей на сентиментальной волне приобщения к чему-то высокому и светлому, всё предлагал сходить в театр, не полностью представляя, что там делают, и какая в святилище искусства царит смертельная скука. Всем своим внешним видом он в те годы напоминал Родиона Раскольникова из небезызвестного романа Фёдора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», при чём необычным образом скрещённого гибридным методом с графом Мышкиным из «Идиота». Надо признать, внешний вид у Шурика был весьма затрапезный и даже в чём-то подозрительный, потому та интеллигентная девочка с хорошим знанием французского и, разумеется из приличной семьи, всё обещала подумать, чтобы не обидеть, но так и не звонила.
В их необычную, можно сказать экспериментальную, группу французского в универе, невесть как затесался ещё один странный, даже можно сказать загадочный персонаж – парень из деревни. Странный, потому что он совершеннейшим образом ей никак не соответствовал, ну просто нисколечко. Внешне - ну вот ни дать, ни взять герой песен группы «Любэ», каким бы его можно себе представить. «Трубы пароходов, модные в любое время года», «Давай-давай Люся, ты Люся - агрегат», и «А Люба-Люберцы мои» – всё это прямо про него написано. Хотя, наверное, местами он напоминал ещё и колхозного панка, воспетого Юрой Хоем в его «Секторе Газа». Молодой сельчанин приезжал каждый раз на курсы на электричке, зимой и летом всегда в одних и тех же клетчатых штанах и кожаной куртке. Был он розовощёк, упитан природной силой, здоровьем и деревенскими щами, носил модный крашеный перекисью чуб, и хотя был с Саньком одного возраста, напоминал всем абитуриентам взрослого мужика.
Каждый раз перед великосветским занятием французским, они с Саньком шли после долгой дороги в университетский туалет, где колхозный панк долго, как молодой конь, почти минут десять, опорожнял мочевой пузырь и одновременно громогласно испускал газы, поёживаясь от удовольствия.
- «По…ть не пё…уть - как танцы без баяна», - открывал он Саньку, застенчивому подростку, великую сермяжную правду жизни, уча его деревенским премудростям и народным пословицам и поговоркам.
В целом колхозник был неплохой парень, но увы, французского в его деревне не знали совсем. Видать ещё со времён партизанского движения Дениса Давыдова против Наполеона к ним в имение затесалась старушка-учительница, голубка дряхлая моя, которая пыталась привить в российской глубинке язык Ги де Мопассана, Оноре де Бальзака и Викто́ра Гюго, но… Толи в силу возраста престарелой гувернантки, толи из-за большой загруженности парня на огороде и танцах в колхозном клубе, его познания во французском зиждились где-то на самом-самом зачаточном, можно сказать эмбриональном уровне. Но надо отдать ему должное, он упорно ходил на курсы, приезжал на электричке за тридевять земель и получал ежедневное удовольствие и облегчение в «le toilette», что являлось чуть ли не единственным идеально выученным им термином в языке парижан. Иногда Санёк подозревал, что у сельчанина был какой-то секретный план или волосатая ручонка в деканате, но, к счастью, он покинул холодные стены классов университета задолго до разгадки этой мистической тайны.
Ретироваться с курсов французского Шурику пришлось, как и полагается всем истинным французам-бонапартистам, настоящей холодной русской зимой, когда настали трескучие январские морозы, а в старом корпусе универа отключили отопление. По этой причине шёл пар изо рта, и язык с французским прононсом совсем не хотел двигаться и выдавать букву «ггэээ», так обожаемую Мирей Матье. Ещё пару раз посетив место дислокации французских курсантов - крохотную заиндевевшую выгородку за лекционным залом, куда из своей коморки выползала завёрнутая в шаль учительница с чашкой неизменного кофе, которая долго беседовала с последователями Франсуа Рабле, Санёк окончательно укрепился в своей мысли бежать из замка Ив. Преподавательница французского была полуспящей огромной женщиной невероятных размеров, с крашенными в фиолетовый цвет нелепыми кудряшками, которая всегда задавала что-то сложное, из институтского курса, чем вгоняла Санька в краску неведения, и он чувствовал себя полнейшим невежей. В конце концов ему это окончательно надоело, поэтому Шурик бросил это дело с лёгкостью души и тела, как ненужный груз.
Надо отметить, та самая девочка с курсов, спустя пару месяцев напоминала о себе, и, представляя Александра благородным французским интеллигентом, несколько раз звонила, толи из вежливости, толи по какой-то другой причине и всё спрашивала, почему тот не посещает уроков, мол все его помнят и ждут.
- Ну если хочешь, я схожу с тобой в театр, если дело в этом… Мы можем с тобой даже погулять, ну правда, возвращайся…
Твердила она в трубку, и в её словах явно чувствовались отголоски французского, почти иностранный акцент. Да-да, кажется она говорила именно «театг-г-г» и «возвгрращайся». Но увы, к тому времени Шурику стало гораздо интереснее пить пиво во дворе с пацанами, чем опять зубрить французскую грамматику с весьма сомнительными перспективами… Ç'est la vie, как говорят те самые французы.