11 Дверь ломилась под натиском ударов, словно кто-то перепутал её с боксёрской грушей. Маленький Миша заворочался и начал хныкать, Петя вскочил вместе с матерью.
— Мама, не открывай! Ты же знаешь, это папа, пусть в сарае проспится! Он пьяный!
— Ляг на место!- шикнула на него Маша и побежала открывать. Петя накрыл голову подушкой, чтобы не слышать дальнейшего безобразия. Не помогло. Сначала голос матери умоляющий, осторожный, а потом хриплый и грязный бас отца, с тяжело поворачивающимся языком.
— Лёня, ты что же, опять?
— Пошла вон, меҏзкая баба.
Словно подброшенный волной, Леонид оттолкнул грудью Машу, доплыл до кухни и упал на табурет. С минуту он сидел молча, Маша стояла поодаль, оперевшись плечом о дверной косяк. Нельзя уходить - это ещё больше спровоцирует мужа. Тупыми, красными глазами он смотрел прямо перед собой на кухонный гарнитур, а потом вдруг бахнул кулаком по столу и там подпрыгнул, звякнув, оставленный Петей стакан.
— Ненавижу тебя, тваҏь потасканная! Всю жизнь ты мне угробила со своими выҏодками! Понарожала от кого попало и на меня всех повесила! И Мишка - точно ли он мой? Не Серёги ли с Берёзовой улицы? Ноги-то ты раздвигать умеешь! Чё смотришь? Жрать давай!
Маша молча обжарила для него на сковороде кусочки отварного картофеля и достала из холодильника баночку солёных огурцов.
— Не хочу картошку! Одна картошка каждый день! Мясо где? Опять твои гадёныши всё вычистили?
— Сам знаешь где! В сарае осталось пять кур да петух, двое из них яйца высиживают, остальных съели за зиму! В магазинах ничего купить толком не можем, цены каждый день рисуют новые, мне и ходить туда страшно.
— На работу иди! Чё сидишь всё?! Один я должен на твоё кобло вкалывать?
— Сижу с твоим сыном! Он болеет без конца! И толку туда ходить, раз не платят ничего? Тебе четыре месяца, как задерживают, но выпивка, конечно, это святое, - тут Маша осеклась, потому что у Леонида побелели костяшки пальцев. - Лёнь, ты доешь и иди поспи, а? Утром стыдно будет...
— Поучи меня ещё! Что ты знать можешь, кроме как с абреками спать, тьфу ты, Господи... Да на что я повстречал тебя, ведьму распроклятую, ты посмотри на себя, ты же...
Тут он разразился немыслимой руганью, принялся хлестать Машу самыми унизительными словами. Машу трясло. Леонида было не узнать в пьяном угаре. Наконец, он встал, приблизился и ударил её в живот за свою, как он считал, поломанную жизнь. Маша ахнула, согнулась пополам, осела на пол... Удовлетворённый муж вернулся за стол и принялся без аппетита есть картошку. Маша вернулась в постель.
Утром она обнаружила спящего на ковре Леонида и помогла ему добраться до кровати, где он и проспал до обеда. Дети ходили на цыпочках, боясь разбудить отца. На дворе стоял май и Маша выгнала их на улицу, приказав 11-летнему Пете следить за младшим. А потом...
— Ма-а-а-ш... - простонал Леонид и поморщился от яркого дневного света.
Маша закинула на плечо кухонное полотенце и подошла.
— Оклемался, поди. Что надо?
— Воды принеси, солнышко моё, голова ажно трещит вся и в горле пересохло.
— О, теперь я солнышко, а ночью была шалáвой подзаборной.
— Не кричи, не кричи... Воды дай.
Маша ткнула ему стакан воды и Леонид жадно осушил его.
— Присядь подле меня.
Маша присела, не глядя на мужа. Он положил голову к ней на колени. Это был всё ещё он, тот, кто принял её с двумя детьми, с кем она была так счастлива почти пять лет. Её сжигала обида, но она надеялась, что всё образуется, что развалившаяся страна оклемается, что бешеная инфляция спадёт к новому 1993 году, что на лесопилке перестанут задерживать зарплаты и вообще её не закроют... Всё будет хорошо, надо только перетерпеть. Но Леонид сломался в конце 1991-го, когда рухнул весь его привычный и понятный мир. Стал уходить по вечерам, возвращался пьяным, иногда, как в эту ночь, поднимал руку, и высказывал Маше всё то, что думала о ней его мать. Протрезвев, он вновь становился ласков, молил о прощении, но его жизнерадостность и лёгкий нрав пошли трещинами, и ширились те трещины ввиду его человеческой слабости, не готов он был к таким испытаниям.
— Прости меня, Машенька! - тыкался он лицом в её живот, - я больше не буду, клянусь, больше ни рюмки!.. Ты моя дорогая, любимая, самая лучшая на свете...
Маша плакала и прощала его. А потом всё повторялось опять.
Свекровь Галина Семёновна ненавидела Машу пуще прежнего, а когда сын её навещал, поливала ядом невестку.
— Это она всё виновата! Она, змеюка! Приворожила тебя, моего мальчика, жизнь сгубила тебя, цыганское её отҏодье... Так бы жил со мной, или с нормальной женой с одним ребёночком, всяко легче бы было, а тут поди прокорми весь её выводок! Не слушал мать, говорила тебе!
— Хватит, мама, не лезь! - огрызался Леонид, а сам, как напьётся, так вроде что в голове у него переключается, вроде как одни материны мысли там и остаются: загубила, нагуляла, со свету сжить пытается... И словно уже не развал страны виноват в бедах его, а одна только Маша со своим интернациональным выводком. И когда на трезвую голову народ над ним потешается, что, дескать, дети у него каких хош национальностей, Лёня лишь отшучивается, хохочет со всеми, а в пьяной компашке такие слова ему душу резали, так и видел перед собою чуть ли не взвод мужиков, который Маша через себя пропустила, а плоды на него, бедного-наивного Лёню повесила.
Так прошло ещё полгода. Как-то раз уставшая после работы Маша кормила детей поздним ужином. Леонид после лесопилки, не говоря жене ни слова, отправился к товарищам. Маше недавно удалось раздобыть немного сосисок, да осталась всего одна и она разделила её на троих сыновей, и стали те кусочки главным украшением к пустым макаронам.
— Не кривись, Рустам, ешь давай. Надо немного потерпеть. Вот когда мы разбогатеем, буду вам покупать всякие вкусности: и мороженое, и шоколадные конфеты, и всё, что захотите.
Рустам уныло проткнул вилкой макаронину и спросил:
— Мам, а когда мы разбогатеем, ты мне дашь 30 копеек на булочку?
Маша не успела ответить - пришла Галина Семёновна, принесла для Миши сладких пирожков.
— Вы или всех угощайте, или сами ешьте. Один будет кушать, а другие ему в рот заглядывать? - возмутилась Маша.
— Ты для своих сама пеки, лентяйка, а эти только для Мишеньки. Мишутка, иди ко мне, родной! - сладко пропела Галина Семёновна, опускаясь на колени перед мальчиком.
— Нет! - встала между ними Маша.
— Мам, да пусть ест, я не хочу, - сказал Петя.
— А я хочу, можно мне? - с надеждой проговорил Рустам.
Вдруг дверь распахнулась и ввалился вновь пьяный Леонид.
— Ох, Лёня! Я тут пирожков принесла, хочешь? - затанцевала возле него мать, - Змея твоя не разрешает кормить ими Мишеньку! Это не человек, а чудовище, она только старших любит, а твоего, родного, ни в грош не ставит! Посмотри во что дитё одето, в одни обноски!
Маша и вякнуть ничего не успела, как Леонид на неё обрушился со страшной руганью, она всё пятилась и пятилась, пока не упёрлась в холодильник. Дети спрятались в комнату, Петя прикрыл дверь и забаррикадировал её стулом. Галина Семёновна, обрадовавшись, что на её глазах так полощут Машку, подливала масла в огонь, шелестела на заднем плане своим злым языком: такая-сякая, непутёвая, да, да, верно, сыночка, наконец-то ты мать слышать стал. И Машке не забыла воткнуть в лицо новые обвинения:
— Я тебя с Серёгой на днях видела, болтали шли, чисто голубки, смехом заливались ажно! Ой, а что в посёлке говорят о них, Лёнечка, ты бы слышал, что говорят! Уж мочи моей нет терпеть!
Тут уж Лёню совсем перемкнуло. Вернулся он в прихожую, взял топор и пошёл с ним на Машу. В глазах двоится всё, еле в руках тот топор держится. Галина Семёновна завизжала, попятилась, а потом на плечи его, как безумная, бросилась: "Лёня! Лёня, не надо! Хорошая Маша, пошутила я, Лёня! О детях подумай! Руби меня, меня руби лучше, Лёнечка! Дети-то!" Леонид с исступлённым лицом оттолкнул её так, что мать отлетела и сползла по стеночке, глаза ладонями прикрыла, ужас её сковал перед неминуемым, и слышит она, как дети пуще прежнего ревут в комнате.
Маша, загнанная в угол, тоже верещала не своим голосом, руки вверх запрокинула - вот и смеҏть её. Последние мысли были о детях, обо всех данных им обещаниях. Сердце её замерло в самой глотке, не сглотнуть, не выдохнуть... Леонид крутнул топором, но в глазах один туман, не видит, где какая сторона, опустил его наугад на Машину голову. Маша свалилась, топор тоже упал. Леонид вышел из дома.
Очнулась Маша через день в больнице с перемотанной бинтами головой.
— Господи! Слава тебе Господи! Очнулась, Машенька, родимая ты моя! - услышала она знакомый плачущий голос и тут же кто-то навалился на неё, обнимая.
Это была Галина Семёновна.
— Тупой стороной тебя ударил он, Бог отвёл! Прости меня, Машенька, Христа ради прости, так виновата я!
— Дети где? - превозмогая сильнейшую головную боль спросила Маша.
— В школе и садике. Я о них забочусь, не переживай, все накормлены, сказки вечерами им читала, хорошие у тебя детки, славные, а Петя ну такой умненький-благоразумненький! Я над тобой второй день сижу уж, на утреннем автобусе езжу, в районной больнице мы, - тарахтела, захлёбываясь, свекровь.
— Леонид?
— Арестовали его. Под следствием.
Маша кивнула и прикрыла глаза, сил на дальнейшие разговоры не хватило. Галина Семёновна позвала врача. Через несколько дней Машу выписали домой. Леонид был осуждён на год лишения свободы.
Лесопильный завод, на котором трудилась Маша, был на стадии разорения. Готовая продукция лежала на складах, сбывать её было некуда. Зарплаты сильно задерживали, а инфляция чуть ли не обнуляла накопленный долг. Уже полгода, как Маша переписывалась с матерью. Её отец умеҏ, замёрз по пьяни в сугробе. После случившегося мать стала звать Машу домой, обещала помогать с детьми. В глубочайшем отчаянии, уставшая тянуть на себе троих детей, Маша принимает решение о возвращении в родные края. Свекровь умоляла её остаться, она клялась, что Леонид всё переосмыслил, что больше пальцем не тронет ни её, ни водку, но Маша, уже сама надломленная от непосильной ноши, твёрдо для себя поняла, что Леонида пора навсегда вычеркнуть из своей жизни.
Начало *** Предыдущая