Мария не помнила, как она попала в этот подвал. Она даже не знала, как называлась эта улица, от которой остались… не руины остались, – пыль и мелкая крошка от кирпичей, цемента, шифера… От того, что было домами, осталась вот эта крошка. Иногда Марии вспоминался какой-то красивый старик. Человек этот показался Марии не просто старым, – он был древним. Бросились в глаза его волосы, волнистые и густые, – для такой-то древности… А седина – не белая, а серебристая… Кажется, этот старик и затащил её в подвал, непостижимо уцелевший под одним из домов. Больше Мария старика не видела. Да и людей в этом подвале не было, – так, забегали переждать очередной уличный бой или артиллерийский обстрел… И уходили, – едва утихали раскаты взрывов.
Марии некуда было идти. Какие-то незнакомые люди звали её с собой, а она поднимала ладонь и качала головой. Порой получалось улыбнуться, даже невнятно сказать: я потом… я здесь. И люди думали, что здесь Мария кого-то ждёт… и за ней придут. Оглядывались на неё, а она кивала… и чуть трепетала её поднятая ладошка.
Идти было некуда, – Мария не видела ни одного уцелевшего дома… Ни одного уцелевшего дома, – в этом большом городе. Некуда, и… незачем было идти отсюда Марии. Она видела: в страшно усталых глазах людей, что звали её с собой, была неподдельная тревога и простая забота о ней. Но, наверное, этим людям надо рассказать о себе… А Мария не знала, что им рассказать о себе.
Из грохота уличного боя вдруг вырвались слова… – незнакомой, никогда не слыханной песни?.. «В Азовстали дэмонив хоронять…» ( В Азовстали демонов хоронят…Здесь и дальше – перевод автора).Вырвались, и тут же исчезли в сотрясающей город канонаде… А Мария замерла: «В Азовстали дэмонив хоронять…» То ли девичий голос, – чистый и сильный… То ли – пророческий крик азовской чайки?..
Идти в этих пэкэльных разрывах Марии было не страшно. Просто она так определила то, что грохотало без перерыва, – слева, справа… вверху, внизу, в глубине, в космосе… – определила вот этими словами: пэкэльни розрывы (адские разрывы, – примечание автора). Здесь так не говорили: пэкэльни. Но пЭкло – это всё же больше подходит к тому, сквозь что Мария сейчас шла. Страшно не было, – потому что просто ничего не бывает страшнее той ночи, когда Мария – в луже липкой крови – пришла в себя. Лучше б не приходила…
Она не знала, что это за улица, где был этот – неведомо, как, – уцелевший подвал. Шла, спотыкаясь, по какому-то наитию – к заводу « Азовсталь». Часто останавливалась. Затаив дыхание, прислушивалась: не вырвется ли снова этот девичий голос… или крик чайки: «В Азовстали дэмонив хоронять…» А в едва уловимые мгновения тишины – между выстрелами и взрывами – неожиданно мягко вплывал горестный плеск азовской волны…
Ярослав прывиз (привёз) её сюда семь лет назад. Вона тоди здывувалася: ихаты туды, дэ вийна?.. (Она тогда удивилась: ехать туда, где война?..) А Славко роздратовано кынув:
- Чула?.. Сказав, – збырайся.
(А Славик раздражённо бросил:
- Слышала?.. Сказал, – собирайся).
Муж метался по комнате, отшвыривал всё, что попадалось на пути. В стенку летели стулья, цветочная ваза, материны комнатные тапки.
- Осточортило!.. – Славко ребром ладони чиркал себя по шее. – Осточортило!.. Тэща дывыться з такою скорботою в очах, – начэ вона нэ моя тэща, а Божа матир.(Осточертело!.. Тёща смотрит с такой скорбью в глазах, – словно она не моя тёща, а Божья мать.)
После свадьбы они с Ярославом жили у Марииной матери. Мать так счастлива была, что Ярослав женился на Марии, даже не хотела замечать его надменный взгляд и такую же усмешку. Не видела, что почти каждый вечер зять возвращается выпившим. А скоро Ярослав стал вести себя так, будто и Мария, и её мать не выполняют чего-то, – обещанного ему перед свадьбой…
Как-то мать сказала, что на автобазу требуется водитель. Она узнала это от Катьки Савчук, – Дмытро, Катькин муж, тоже там работал. Мать обрадовалась, велела Катьке никому больше не говорить про то, что шофёр на автобазу требуется: в городке с работой, особенно – для мужиков, тяжело. Зять вон уже полгода не может найти работу… На хлебозавод Славко нэ схтив иты (не захотел идти), презрительно сплюнул. Грузчиком на склад – тэж нэ схтив (тоже не захотел), зыркнув на матир так, шчо вона нияково та бэзпомично посмихнулася, начэ якусь свою провыну пэрэд зятэм видчула (зыркнул на мать так, что она неловко и беспомощно улыбнулась, будто какую-то свою вину перед зятем почувствовала):
- Та я ж той, Славко… Я ж просто… Думала, – хоч тымчасово… покы шчось иншэ пидшукаемо… (Да я же это, Славик… Я же просто… Думала, – хоть временно… пока что-то другое подыщем).
По поводу автобазы Славик сощурил светло-карие глаза, ухмыльнулся:
- Вам, мамо, бачу, аж горыть, – шчоб я до… – Славко матюкнувся, – чысто уси яйця соби розтрусыв. А як Вы думали: цилисинькый дэнь за кэрмом!.. (Вам, мама, вижу, аж горит, – чтобы я к… – Славик выматерился, – чисто все яйца себе раструсил. А как Вы думали: целый день за рулём!..
Мать растерянно разгладила клеёнку на столе: её пенсии на неделю не хватало… Тянули, как могли, Мариину зарплату няни в детском саду… По вечерам, за ужином, Мария старалась не смотреть на мать, – подкладывала Ярославу в тарелку свою котлету, несмело улыбалась:
- Шчось нэ хочэться мьясного. А ты иж, иж, Славко. Тоби трэба. (Что-то не хочется мясного. А ты ешь, ешь, Славик. Тебе надо).
Если по правде, то румяные котлетки были условно мясными. Мария с матерью ухитрялись совсем крошечный кусок мяса растянуть на несколько дней: в фарш можно добавить лука, размоченного в молоке хлеба и тёртой картошки… А оставшееся мясо разделить на кусочки – для борща… Ярослав вылавливал кусочки мяса, потом молча и оскорблённо отодвигал тарелку, поднимался из-за стола.
Мариину котлету в своей тарелке воспринимал как должное:
- Ты ж там, у садочку… Вжэ напхалася. Ото ж тоби й нэ хочэться, ковэрзуеш. (Ты же там, в садике… Уже напихалась. Вот тебе и не хочется, капризничаешь).
А недавно Славко пропал на два дня. Мария с матерью не знали, что и думать… Не ждали, что и вернётся. Славко вернулся, – хорошо выпивши. Стал перед матерью, покачнулся:
- И чого Вы дивитэся на мэнэ, начэ Богородыця!.. Та Вы до скон викив мусытэ дякуваты мени, шчо я одружывся з нэю. – Славик кивнул на Марию. – А вы шчэ й губу копылытэ. (И чего вы смотрите на меня, будто Богородица! Да Вы пожизненно должны благодарить меня, что я женился на ней. А Вы ещё и губы дуете).
Продолжение следует…