Предыдущая глава
- Ну что, Паша, второй месяц пошел, как мы крутим с тобой одну баранку… – Герман Юдин снял ноги с педалей, расстегнул молнию меховой куртки. – Можно подвести первые итоги: парень ты ничего, а главное – сообразительный, умеешь зарабатывать кусок масла на командирский кусок хлеба… Уважаю таких помощников, - он протянул второму пилоту пачку сигарет. – Кури, если хочешь.
- Благодарю, - Павел коленом придержал снизу штурвал, достал сигарету, прикурил.
Некоторое время они молчали, втягивая пахучий дым и поглядывая на пролетаемую местность. Поглощая расстояние, самолет шел на большой высоте, монотонно гудел двигателем, индексы высотомеров и вариометров застыли на заданных делениях, словно припаянные.
- Летаешь ты, Паша, прямо скажем, неслабо, стрелочки держать по нулям умеешь, - Герман прошелся удовлетворенным взглядом по приборной доске. – Еще годик-два и заслуженно пересядешь на командирскую «чашку».
- Годик-два… - скептически возразил Павел. – В нашей эскадрилье есть пилоты, которые в правака'х по пять лет сидят.
- И будут сидеть еще столько же, если не имеют карьерных амбиций, не желают крутиться и с начальством ладить! – язвительно усмехнулся Герман. – Лично я всего лишь год с небольшим отпахал в праваках. Вот подналетаю еще тысчонку-другую часов и вообще перейду в большую авиации, но и там на правой «чашке» надолго не задержусь. Я по жизни – командир!
- А почему вам так не нравится должность второго пилота? – поинтересовался Павлик. – На большом корабле это вполне пристойно.
- Ну, кому-то может и пристойно, а мне – нет! – со строгой назидательностью изрек Юдин. – Или ты забыл про авиационную иерархию, Паша? Вот кто такой по-твоему – командир лайнера?
- Кто… Командир и есть.
-Э-э-э, нет, дружище! Командир, это голова экипажа. Штурман - глаза экипажа. Бортинженер - руки экипажа. Радист - уши экипажа. Стюардесса - тело экипажа. А второй пилот - член экипажа! – произнеся последнюю фразу, Юдин весело заржал, затем продолжил. – И ответь мне теперь: тебе очень хочется вечно быть членом, а?
- Я как-то не думал об этом…
- Ну вот и подумай на досуге, - посоветовал Герман, потом вернулся к прежней теме. – А пока ты второй пилот и поэтому обязан поэнергичнее к рейсу готовиться. Сегодня, например, долго заполнял штурманский журнал, потом не торопился получить аварийную рацию и бортпаек, прочухался, пробегал, и в результате – задержка на двадцать минут. А за это время можно было на сотню верст ушагать… - Герман закусил сигарету, не ставя ноги на педали, штурвалом довернул машину на несколько градусов влево и сказал. – Держи курс полсотни, большое упреждение на снос взял… Так вот, главная наша задача, поскорее взлететь, пока погода не испортилась. Как говорится: «Кто рано встает, тому и Господь подает!» Каждый полет, Пашенька, это денежные знаки, а их, как известно, нужно считать, не отходя от кассы.
- Понимаю, - кивнул Павел. – Только для меня главное – летать, деньги – это уже потом.
Затянулась пауза, каждый занимался своими делами: второй пилот рассчитывал направление и силу ветра, определял путевую скорость, заносил данные в штурманский журнал, командир пилотировал машину.
- Не в бабло'сах счастье, Паша, а в том, когда их много. Так, кажется, говорят америкосовские мультимиллионеры… - продолжил затронутую тему Юдин. - Лично я еще в детстве пришел к выводу, что денежки надо уважать и уметь их делать, иначе с голой жопой будешь ходить по свету.
- И кто же сподвигнул вас к такому пониманию, Герман Владимирович? – поинтересовался Павел.
- Вот не поверишь – отчим!
- Случай редчайший… Значит, вам повезло с отчимом, товарищ командир.
- Да еще как повезло-то! – улыбчиво согласился Герман. – Мой родной папенька ни в какое сравнение не идет с неродным… Так себе был человечишко, субтильное очкастое ничто… Как говорится: «Ни украсть, ни покараулить!» И специальность соответствующая – бухгалтер, бумажная крыса… Дебит - кредит, сальдо-бульдо… Сколько его помню, всё уговаривал учиться как можно старательнее, хотя я и так занимался на одни пятерки. А еще к книжечкам меня приучал, к кошечкам, к собачкам… Пацаны во дворе на гитаре брякают, с соседней шпаной дерутся, покуривают, к пива'сику и к вини'шку потихоньку приучаются, а я всё один да один, как изгой… То с кошкой играю, то собаку выгуливаю, то Жюль Верна почитываю, то на пианино клавишами брякаю в утеху родака'м… Маменькин сынок, короче! И отцу это весьма нравилось. А потом случай, – идем мы как-то вечером по улице и докопались до него два подпитых чувака, отстегни, мол, мужик, на бутылочку, нам «догнаться» надо! Я думал, что батя ну хоть как-то станет защищаться, а он безропотно достал лопатник и отдал алкашам свои кровные. Мне это объяснил так: «Сопротивляться бессмысленно, сынок, все равно отберут, да еще и поколотят».
- А, может, это и правильно? – поразмышлял вслух Павел. – Ведь против лома – нет приема…
- И я поначалу так же думал, - ответно нажал кнопку переговорного устройства Герман. - Но мое мнение кардинально поменялось, когда папеньку унесли из-за неожиданного инфаркта и мать вскоре привела в дом своего нового мужа…
- Вскоре? – удивился второй пилот.
- Да, меньше, чем через полгода, - кивнул Юдин. – Но я не осуждал, уже тогда понимал, что с первым мужем у нее было мало чего общего… Ну как можно любить и уважать это трусливое, аморфное существо, способное лишь читать свои остохеревшие нотации, да постоянно валяться с газетёнкой на диване… А вот с отчимом у меня сложились настоящие мужские отношения, и опять все решил случай. Идем мы с ним вот так же, как тогда с отцом, и подруливают к нам уже не два, а сразу три блатных хмыря. И снова хамское требование: «Мужик, резко дал закурить!» Отчим отвечает, что курить, мол, вредно, а уж если просите, то делайте это вежливо. Ну, тут и понеслось: «Ты чё, козёл, нас еще учить будешь!?» И с кулаками на Петра Николаевича! Но буквально через секунду все трое жопой асфальт словили! Я даже предположить не мог, что отчим умеет так классно драться! Правда мужик он здоровенный и профессия у него была соответствующая – начальник ВОХРа, охранной шарашки, то бишь. А еще выяснилось, что срочную в погранцах служил, там его и поднатаскали.
- Здорово! – порадовался Павлик, а Герман продолжал:
- Потом еще случай: приглашает меня как-то на свою «дню'ху» одноклассница Валька Устюгова, смазливая такая деваха, я всё на нее запада'л, по-детски так, неумело… Понимаю, что с пустыми руками идти неприлично, а в кармане – вша на аркане! К матери обращаться бессмысленно, жадюга еще та, а отчим вдруг достает свой кошель-лопатник и вручает мне небывалую по тем временам сумму – аж червонец! И в итоге, я Валюхе преподнес самый клевый и дорогой презент. Вся приглашенная школота - в полном отпаде, ну, а я - на коне, со всеми вытекающими последствиями… Малость позже, Валька стала моей первой в жизни девкой… - пыхнув сигаретным дымком, Герман победно усмехнулся и добавил. – Подчеркиваю: именно девкой, что нынче чрезвычайная редкость, а не какой-нибудь давно распечатанной шалавой!
А вскоре как-то так невзначай, состоялся доверительный разговор с отчимом. Николаич мне не в бровь, а прямо в глаз врезал: «Чтобы в этой жизни чего-нибудь достичь, надо быть пробивным, сильным и богатым! Но чтобы быть сильным – надо качать мышцы. А чтобы быть богатым, но при этом не воровать и не сидеть в тюряге – надо иметь денежную профессию! А это, прежде всего, та профессия, где приходится рисковать жизнью, то есть быть летчиком или, скажем, моряком-подводником.
- Прямо жизненная установка какая-то… - размышляюще произнес Павел. – Формула даже!
- Так оно и есть! – подтвердил Герман. – Именно с тех пор мое мировоззрение начало кардинально меняться. Стал заниматься боксом, получил первый разряд. Закончил лётное, владею денежной профессией, заколачиваю приличные бабки, следовательно, могу себе многое позволить… Да и семьей пока не обременен, а значит – свободен как орел! Так что не книжки, не собачки, и не кошечки играют главную роль в жизни, а свобода, сила и деньги! Вот так-то, Паша.
- Трудно возразить, - согласился тот. – Я тут недавно матери ко дню рождения присмотрел подарок в «Мехах», а с деньгами пока туговато, придется подождать.
- Что, что? – живо заинтересовался Герман.
- Соболя она просила на шапку, на западе-то его не достать, а здесь, гляжу, свободно лежат.
- И сколько же стоит соболь в магазине, небось коло'в триста?
- А четыреста не хотите… - усмехнулся Павел. - Есть и подешевле, но это не то, для матери хотелось бы достать настоящего.
- Простой ты, Паша, как пожарные штаны, гонишь натуральный порожняк! Забайкальский летчик, а будто последний лох собираешься покупать соболя в магазине… А насчет подождать, так это вообще зря. Навсегда запомни формулу пилота авиации спецприменения: «Не оставляй налёт часов на конец месяца, тормоза – на конец полосы, а баб – на старость!» Дело надо сразу делать! А чтобы приличные меха добывать, нужно с орочёнами[1], гуранами и прочей таежной шатией-братией знакомства иметь. Было время, когда я за три-четыре пузыря водяры выменивал таких соболиков, что…
- А сейчас можно договориться? – спросил Павел и густо покраснел.
- О, кей, сказал Мокей! – с готовностью отозвался Герман. - Ради тебя могу подсесть на одно стойбище. Знакомые эвенки там есть, и место для посадки подходящее, – Юдин внимательно изучал выражение лица Павлика, и тот не мог понять, шутит он или просто испытывает.
- Смеетесь, Герман Владимирович? За такую посадку сразу снимут с летной работы. Командир мой бывший, Романов, вон до сих пор не летает.
- Туда ему и дорога, Романову твоему! Говорил же, идиоту, не лезь куда не надо! В герои все метил, лавры Валеры Чкалова покоя не давали… Спаситель народов, едрёна вошь!
- Да не из-за геройства он, - насупился Павел. – Уж я-то знаю, рядом был…
- Плохо ты его знаешь, мальчик, а я учился с этим болваном… Ну так что скажешь по поводу соболей?
- Не хочу, чтобы вы рисковали из-за меня! - категорично возразил второй пилот.
- А вот это оставь, - засмеялся Герман. – Как-нибудь сам разберусь, что можно, а что нельзя. Слушай сюда: достань из моей сумки термос и вылей из него чай за борт, а хочешь – выпей, там немного осталось.
- Зачем?
- Чтобы потом в него набрать спиртяги… Или забыл, что' помимо консервов и прочей жратвы мы везем в экспедицию?
- Помню, сам помогал грузить, но ведь все фляги опломбированы?
- А ты одну распломбируй и налей.
- А как же геологи? Возмутятся.
- Геологов я беру на себя. Делай, что тебе говорят, Паша, да поменьше расспрашивай. Пора тебе забыть Романовскую солдафонскую дисциплину, в моем экипаже все значительно проще и рациональнее…
- Не надо так про Романова, Герман Владимирович, - твердо произнес Павел.
- Ладно, ладно, защитник… - примирительно сказал Герман. – Лучше давай чеши за спиртяцким. Набирай полный термос, презент матери собираешься дарить, нет? А то еще подумаешь, что твой командир – трепач.
Павел молча вышел из кабины и через несколько минут вернулся, держа наполненный спиртом термос. Юдин одобряюще кивнул:
- Вот и чудненько, есть литр. Если тунгусу шлея под хвост попала, то он и жену родную за водяру отдаст… Присовокупим к спиртяцкому пару-тройку червонцев и таких баргузёнков сторгуем, что матушка твоя прослезится, когда подарок получит.
- Баргузёнков? – непонимающе уставился на него Павел. – Я ведь одного хотел достать.
- Из одного, Паша, только на куклу Барби можно шапку сшить, - знающе пояснил Юдин. - А настоящую папаху-боя'рку создают из двух чэгибов. Так-то, дружочек!
- А когда будем садиться к эвенкам?
- На обратном пути, разумеется. На груженой лайбе пускай дурак туда садится или твой Романов.
Павлик принял управление из рук Германа и до самой посадки молчал, проклиная сам себя. Вспомнив предпоследнюю фразу Германа, подумал: «Как бы не пришлось мамочке прослезиться по другому поводу…»
***
В один из воскресных дней экипаж Юдина стоял в резерве, и пилоты отдыхали в летном профилактории. Едва успели задремать, как дежурная по этажу подняла их с постели:
- Юдины[2], срочно на вылет!
В диспетчерской им объявили, что один из экипажей отстранен от полета по состоянию здоровья командира. Резерву предстояло выполнить «мешочный рейс», прозванный так за большое количество посадок, и следовательно – многих погрузок и разгрузок. Вскоре они уже были в воздухе.
- Ну, попрыгаем сегодня, Паша! – ругнулся Герман. – Двенадцать взлетов и посадок, а налет – семь часов, а то и меньше! – он сказал это с нарочитой злостью, а про себя подумал:
«А между прочим, самый что ни на есть фартовый рейсишко! Можно мяском диким разжиться у тунгусов, пару-тройку «зайцев» провезти за наличные… Да и пора молодого к настоящему делу потихоньку приучать, пусть знает, как все эти блага достаются. Во всяком случае, попробовать пацана можно, с собольками для мамочки я его неплохо на шкентель подцепил».
Как подумалось, так и вышло: едва они успели приземлиться на ледовую полосу северной реки, неподалеку от большого поселка, как к самолету торопливо подоспели двое мужиков, разгоряченных быстрой ходьбой.
- Здорова-те, ребяты! - забасил один, пожимая руки пилотам и заискивающе глядя на Германа. - Признаёшь меня, командир, летал я как-то с тобой, али не упомнишь?
- Каждого пассажира запоминать – памяти не хватит. А ты еще и бороду отпустил, как поп, толоконный лоб… - отмахнулся Герман. – Что хотели-то, мужики?
- Да тут, вишь ты, какое дело: сету'шки у нас под льдом стояли, семь концов, рыбы, паря, четыре мешка наловили. Начальник площадки билеты продал, а груз оформлять не хотит. А у нас и верно, килограмм триста набирается. Дак как, ребяты, увезете али нет? А уж мы хоть деньжатами, хоть рыбкой с вами рашшита'мся, - мужики смотрели на Германа просительно-умоляюще. – Ну, выручай, командир. Тальцо'вый хариус да ленок отборный, один к одному, как полешечко, не бросать жа? Вишь, руки все в мозолях, лунок ажно сотню продолбили, а лед нонче шибко толстый намерз, пешня' едва пробива'т.
Герман посмотрел на заснеженное поле широкой реки, перевел взгляд на самолет, на домик-времянку с вывеской «Аэропорт», потом глянул на мужиков.
- Жадничать было нечего, столько рыбы нахапали! Совесть-то у вас есть, браконьеры хреновы? – повернувшись, он быстрым шагом направился по тропинке к домику, густо дымившему печной трубой, Павел поспешил следом.
- И правильно, командир, что не взял, у нас и так груза под завязку… - начал было он, но Герман резко перебил:
- Ты, Паша, давай-ка помолчи. Кто тебе сказал, что я их не взял? Пусть дозревают, пока мы обедаем. Учись, как с такими охломонами разговаривать надо. Если сразу согласишься, то ни фига не поимеешь, понял?
- Но ведь груз-то неоформленный, как же его брать на борт? А вдруг контролер на базе, тогда как? – Павел прерывисто дышал, стараясь шагать по снежной целине вровень с командиром.
- Молодчик! Ставлю отлично за сообразительность. Но только позволь напомнить, что сегодня воскресенье, и все эти долбанные контролеры, накативши стопарь-другой, нежатся у жены под титькой. Ну, а если какому дома не сидится, и он нас встретит, то это уж моего ума дело: как-нибудь договорюсь - жрать все хотят… Зато у нас рыбка будет свежемороженая, тем более, что хайрюзок, наверное, весь икряной – дело-то к весне… Прелестная рыбешка, доложу я тебе, не пробовал еще слабого посола? Вот и попробуешь, толпу в общаге угостишь. А с этих говнюков, если сразу согласишься, получишь шиш да кумыш. Сейчас увидишь, как я их обезжирю, деваться-то все равно некуда - рейс один раз в неделю.
И верно, когда летчики вернулись к самолету, мужики снова стали упрашивать Германа, на что тот ответил кратко:
- Можете грузиться, но один мешок наш, согласны?
Те опешили:
- Постой, командир, дак это жа грабеж посреди белова дня!
- Короче так, мужички-сибирячки, если согласны, то загружайтесь, если нет – отходите, мы будем запускаться, - сказал Юдин твердо, как о деле решенном. Павел стоял рядом, пряча глаза и пунцовея лицом. Обескураженные таким поворотом дела, незадачливые рыбаки недолго посовещались и, видя, что деваться им некуда, согласились:
- Хрен с вами, грабьте!
После отрыва Герман прижал машину к земле, разгоняя скорость. Затем осторожно, буквально по сантиметру, перевел «Антона» в набор высоты, держась левым бортом заснеженного русла реки - мало ли что могло произойти на изрядно перегруженном самолете. Длиннющий естественный аэродром – буквально под крылом. Чихни движок, и можно садиться прямо перед собой, только немного дать левой ноги да крутануть в эту же сторону штурвал.
Заняв высоту метров триста и установив двигателю режим набора, Герман передал управление Павлику, заговорщицки подмигнул:
- Не хило получилось, не зря воскресенье пропало: и налет есть, и рыбка свеженькая… Кстати, а ты знаешь, как ее солить по-северному?
- Откуда мне знать? – вопросом ответил Павел.
- Тогда слушай сюда, салажонок… - с дружеским покровительством усмехнулся Герман. – На каждый килограмм рыбы нужны две столовых ложки соли и одна сахара. Тщательно их перемешать, уложить первый слой рыбы в какую-нибудь посудину и негусто пробросить этой смесью, затем другой слой, третий и так далее… Сверху крышку и гнет потяжелее. Два-три дня и рыбка готова. Хранить ее надо на морозе. Только не вздумай потрошить – все испортишь. Ну что, запомнил рецепт?
Павлик молча кивнул. Он пилотировал самолет, стараясь не смотреть в сторону командира, и чувствовал, что, делая вид, что ничего не произошло, идет на сделку с совестью, изменяет самому себе. Боковым зрением коротко поймал белеющее слева лицо Юдина. Отчетливо заметил, как спокойно и чуть насмешливо тот смотрит через прозрачный нимб пропеллера куда-то далеко вперед. Ничего не успел прочитать Павлик в выражении лица командира и в его глазах, даже тогда, когда их взгляды случайно скрестились.
К западу клонилось солнце, под самолетом лежала заснеженная угрюмая тайга, подернутая пеленой морозного тумана, ровно завывал тысячесильный «АШа». Полторы тысячи метров было до верхушек сопок. Герман смотрел на землю, неспешно размышлял:
«Ничего, ничего, молодой… Пусть потрещит головушка, пусть пораскалывается от мыслей-думушек, это всегда полезно. Когда-то и я был таким же салагой, и думал, что всё придет в руки само. А нет же, дружочек, надо уметь мыслить! Сегодня всё просто шикарно сложилось… И теперь как ни крути, как ни верти, а за багаж отвечает второй пилот, так что хоть и косвенно, но и на тебе лежит ответственность за неоформленный груз. А это значит, что ты, парниша, немного, но виноват, и сидишь у меня на крючке. Еще два-три таких случая, заглотишь его поглубже и будешь делать то, что я скажу. Под лежачий камень коньяк не течет, поэтому, мы с тобой еще и не такие делишки будем обтяпывать. Мешок рыбы – это только начало, главное в нашем деле – уметь грамотно распоряжаться серым веществом, заставить его работать на максимальном режиме. Решать массу задач, ответы которых будут иметь как минимум - единицу, а уж сколько после нее получится нулей, это кому как повезет. Мой ты теперь, Пашенька, мой!»
Если б знал Герман, что в эти минуты примерно так же размышлял и его второй пилот, мысленно разговаривая с самим собой:
«Ты, Паша, постепенно начинаешь понимать – с кем сидишь в одной кабине… И всякий раз ловишь себя на мысли, что хотел бы из этой кабины сбежать к едрене-Фене! Точнее, не из кабины, а от этого прославленного героя-командира, для которого даже родной отец, это аморфное никчемное очкастое существо… Да только куда ты побежишь, парень? Знаешь ведь, что в авиации такое не приветствуется, к какому командиру назначили второго пилота, того он и обязан терпеть, не взирая на особенности его нутра… А нутро-то, гниловатое! Подловатое, нутро, сучье... И странно, что этого не видит, или не желает видеть, командование. По его мнению, Герман Юдин - лучший командир экипажа, активный общественник, надежный во всех отношениях человек! Но ведь всё это – неправда! Точнее, не совсем правда! Впрочем, командованию всё эти потаённые глубины Юдинского характера - до фонаря: рейсы из-за недисциплинированности он не срывает, в разгульных пьянках участия не принимает, в вытрезвитель ни разу не залетал, безопасность полетов обеспечивает максимально, его внешний вид всегда примерный, так что же еще надо?
Были бы все пилоты такими, то командиру эскадрильи и мечтать-то больше не о чем. А что касается тебя, Паша, то ты должен стиснуть зубы и вытерпеть рядом с Юдиным положенный срок! А иначе, не сиживать тебе в левом кресле, не держаться за командирский штурвал – ерепенистых «праваков» в авиации не жалуют. И не командира ко второму пилоту назначают, а как раз наоборот – второго пилота к командиру! И помни, что бы не случилось, вера, прежде всего, будет не тебе, а ему! Это только в кино да в книжках писателей-дилетантов экипажи формируются на основе психологической совместимости, а в реальной жизни всё проще – согнали двух человек в один экипаж, вот и работайте. Со временем прилетаетесь, притретесь друг к другу… Так что смирись и терпи, Паша!»
… Да, совершенно правильно и обоснованно мыслил второй пилот Павел Боровик. Командир самолета, это алмаз, превращенный длительной огранкой в драгоценный бриллиант, который лелеют, которым дорожат, ведь его становление обошлось весьма недешево! И поэтому на некоторые командирские прегрешения начальники закрывают глаза. Тем более, что сами они тоже были когда-то рядовыми командирами, а нынешние командиры являлись их вторыми пилотами. И нет, как правило, у комэска особых резонов придираться к своему бывшему помощнику, с которым делил и жизнь, и кусок хлеба, и вполне реальную возможность быть погребенным в одном клепаном дюралюминиевом гробу под названием – самолет…
Именно поэтому, у командира и «правака» разные весовые категории. И если что-то вдруг не «покатило» в экипаже, если что-то не устраивает второго пилота, если он увидел в командире нечто такое, чего не увидело начальство, то «стучать» вряд ли решится, понимая, что после этого путь в другой экипаж ему закрыт. Под самыми разными предлогами ни один командир не возьмет его в свой экипаж, в эту маленькую семью со своими порядками и традициями. Ну, а уж если второго пилота-изгоя насильно всунут в экипаж, то новый командир всегда найдет сто одну причину, чтобы со временем избавиться от него.
Существует весьма строгий документ, именуемый: «Технология работы экипажа», в котором подробно расписана летная деятельность. Но это – бездушная бумага, а не реальная жизнь авиации спецприменения, базирующейся, как правило, на удаленных оперативных точках, где балом правит все тот же командир.
На глазах второго пилота к нему перед вылетом приходит некто, приносит солидный кусок дикого мяса или достаёт из-под полы пушнину, или пару-тройку смятых купюр и летит себе «зайцем». Бывает и так, что уловит второй пилот легкий «факел» после безбоязненно принятой «на грудь» командиром водочки, но подчеркнуто не обратит на это внимание. Медицинского контроля в далеком поселении, как правило нет, поэтому не опасаются некоторые ухари-летуны пропустить стаканчик-другой горькой. А зачастую приобщают к этому и неоперившихся юнцов, вчерашних курсантов.
Так вот, и «зайца», провезенного за «нал», и «факелок» алкогольный, и заход на посадку ниже установленного метеоминимума, и еще много чего видит и ощущает начинающий второй пилот, но доносить на «шефа» никогда не станет. И, раз за разом принимая вольное и невольное участие в этих нарушениях, со временем начинает дуть в одну дуду с командиром, уж таковы неписанные порядки летной жизни…
- Входим в зону аэродрома, а ты посиживаешь, как обкуренный турок возле кальяна! – резкий голос Юдина прервал невеселые размышления Павла.
- Извините, товарищ командир, задумался… - встрепенулся тот, посмотрев на Германа виноватым взглядом. И он, исподволь ожидавший вспышки протеста, еще там, не ледовом аэродроме, с удовлетворением подытожил:
«Все - О, кей! Теперь только мять эту глину, да лепить из нее самые причудливые фигурки».
Но вслух сказал назидательно, с добрым, каким-то даже отеческим укором:
- Удаление от точки и вертикальную скорость снижения быстро рассчитай! Да приучись это делать без напоминаний. И вообще, Паша, работаешь сегодня как-то неактивно. Посмотри на свой «аэрка'», он у тебя базарную цену на овёс показывает, а не КУР[3].
Боровик оторопело кинул взгляд на приборную панель. Действительно, стрелка авиационного радиокомпаса лениво блуждала по оцифрованному лимбу. Чертыхнувшись про себя, Павел схватился за рукоятку настройки. Вскоре в наушниках запиликали позывные базового аэродрома, а кончик стрелки поколебавшись, застыл в нужном направлении.
- Командир, нужно довернуть вправо десять, мы немного уклонились от трассы, - виновато сказал второй пилот.
-То-то же, - примирительно покосился на него Юдин и отдал штурвал от себя.
Самолет плавно заскользил с высоты, готовясь к встрече с землей. Пилоты почти не разговаривали, на их лицах появилось напряжение, глаза еще более внимательно регистрировали наземные ориентиры, воздушное пространство и показания пилотажных приборов. Земля поднимала линию горизонта, неумолимо надвигалась навстречу, необъятная, засыпанная снегами. В действие вступала старинная летная формула: «Взлет – сложен, полет – приятен, посадка – смертельно опасна!»
***
Трап мягко ткнулся в борт Ту-154. Сергей выключил электродвигатель, затянул рычаг тормоза. Ступеньки загремели, пассажиры спускались на долгожданную землю. От нечего делать, Сергей наблюдал за ними.
- Ну, и как новую технику осваиваешь? – прозвучал рядом гнусавый ехидный голос. Перед ним стоял Афонасий Воробьёв, бригадир траповщиков, красноносый, с маленькими колючими глазками толстовато-округлый человечек.
- Нормально осваиваю, - мрачно буркнул Сергей.
- А я говорю – хреново! – Афоня окинул его презрительным взглядом. – Почему долго не подъезжал? Второй «Туполь» с полосы рулит, а толпа еще из этого не вытряхнулась.
- Аккумуляторы слабые, едва доехал.
- Аккумуляторы… - скривился бригадир. – Еще раз задержишься, попру на фиг из смены, понял? Па-ц-ц-ан! Это тебе не в белых перчаточках за штурвальчиком посиживать, с самолета выкинули и здесь работать не хочешь… - и поперхнулся, схваченный за лацканы куртки железными руками Сергея. – Т-т-ты, чё эт-т-то? – испуганно дохнул он сладким водочным перегаром. – Спятил! Я щас… к сменному инженеру… докладную…
- Слушай меня внимательно, говнюк! – Сергей тряхнул Воробьёва так, что его куцые ноги в растоптанных унтах на секунду оторвались от асфальта перрона. – Я тебе не пацан, запомни это! И еще запомни: если еще хоть один аккумулятор с трапа пропьешь, пеняй на себя!
- Ты докажи сперва, - Афоня лягушкой дергался в его руках. – Докажи!
- Нечего доказывать, ночью вся смена видела, как ты его через забор волок.
Воробьев лукаво прищурился, заговорщицки подмигнул:
- Дак ведь сам знаешь: идёшь до дому – прихвати с аэродрому.
- Ты свои присказки знаешь куда засунь… - наконец, отпустил его Сергей. – А если до вечера тот аккумулятор не будет стоять на моем трапе, я из тебя твою паскудную душонку вытряхну на раз-два!
***
Фролов, сидя за столом, что-то писал, когда вошел Сергей.
- Разрешите, товарищ командир?
- А, Романов… Проходи, садись. Ты по какому вопросу?
- По личному.
- Слушаю тебя, - комэск отложил авторучку.
- Когда летать-то начну, Алексей Михайлович? Не получается из меня траповщик, уж лучше снова вечным дежурным по штабу отряда ходить.
- Холодно, значит, на улице работать? – Фролов прищурился с усмешкой.
- К холоду привычный, только в отдел перевозок на три месяца отправляли, а уже четвертый заканчивается. Так и летать можно начисто разучиться…
- Ты, вроде, меня в этом обвиняешь? - Фролов уже не улыбался.
- Никого я не обвиняю, просто летать хочу, снимали-то на полгода, а уже семь месяцев прошло.
- Не горячись, Сергей Александрович, - комэск остановил его жестом руки. – Я все помню. Через неделю поедешь на месяц в Иркутск, поучишься в УТО[4], сдашь экзамены и можешь приступать к полетам. Даже твоего «правака'» тебе верну.
- Это было бы неплохо! - обрадовался Сергей. - С Боровиком мы слетались.
[1] Орочён - олений человек. От слова оро'н - олень. (эвенк.)
[2] Так принято в Аэрофлоте. Отдыхающие в летном профилактории экипажи для удобства и мобильности именуются только фамилией командира корабля.
[3] КУР – курсовой угол радиостанции, то есть угол, заключенный между продольной осью самолета и направлением на приводную наземную радиостанцию-радиомаяк. Отсчитывается по часовой стрелке.
[4] УТО – учебно-тренировочный отряд. Раз в два года или после восстановления в должности, пилоты проходят в нем одномесячную теоретическую переподготовку со сдачей экзаменов и с получением соответствующего удостоверения.
