Молодая сорокалетняя женщина шла по улице. На автобусной остановке увидела старика. Сидел, прислонившись к стенке. Видно, что ему плохо.
Подошла и спросила. Он указал глазами на сумку. Оттуда вынула какое-то лекарство. Старичок проглотил, на щеках появился румянец.
На ее предложение позвонить медикам – резко отказался.
Что делать? Не могла его оставить, взяла под руку и повела. Оказалось, что живут в соседних подъездах.
Пригласил войти. Прошла в квартиру. На стенах много фотографий в рамочках. Видимо, жена и дети. Может, внуки. Довольно чисто. Но заметно, что порядок наводит не женская рука. В комнате тяжело пахло лекарствами. На небольшом столике – книжки.
Язык чесался спросить. Не удержалась и поинтересовалась. Оказывается, живет один. Далее вопросы задавать – неприлично.
И что-то в сердце произошло. Жаль стало этого старого человека. Чистенький сухонький старичок, у которого на остановке чуть не остановилось сердце. На стенах – фотографии многочисленной родни. Но в то же время атмосфера махрового одиночества. И покинутости.
Сварила борщ. Часть съели за обедом. Осталась четверть кастрюли. Капризный муж на другой день есть не будет: свеженькое подавай. И сын тоже. Сама приучила, сама избаловала.
Поймала себя на мысли, что как бы нарочно приготовила больше, чем надо. Отлила в банку – и к старичку.
Удивленно открыл дверь. И она увидела в его глазах – радость. Такое трудно скрыть. Может, невозможно. Страдание легче от других спрятать, чем радость. Потому что она – свет. Человек светиться начинает.
Разогрел в небольшой алюминиевой кастрюльке. Очень нахваливал. А она сидела напротив и не могла в себе разобраться. Что ее сюда привело? Что с душой произошло? Было почему-то хорошо. А сердце шептало, чтобы она себе не задавала лишних вопросов.
И началась тайная жизнь. Каждый Божий день к старичку с какой-нибудь едой. Даже с пустяковой. И заметила, что он ждет. Не из-за кульков и баночек. Ждет ее голос и ее глаза. Ждет ее тепло.
Примерно через две недели он прихворнул. И она вывела его на прогулку. Как тогда – с остановки. Вела под руку. Они шагали медленно. И он рассказывал, что когда-то допустил грубую ошибку – в жизни. Ему тогда было шестьдесят. Сегодня далеко за восемьдесят.
Жена не простила. Так и умерла – обозленной. Единственный сын общаться перестал. Как и внуки. А фотографии на стенках – того времени, когда все еще было хорошо.
И вот он один. Но он не жалуется, а крест терпеливо несет. Потому что его надо нести.
Приходила, ставила на стол баночку с супом. Доставала контейнер с котлетой. Он разогревал. А она сидела. Иногда прихлебывала чай.
Рассказывала о своих детских мечтах. И о детских мучительных страхах. Он мудро улыбался, слушал и никогда не перебивал. И тоже рассказывал – из своей улетевшей жизни.
Родителям передали, что их дочь ходит к какому-то старику. И что она даже водит его на прогулки. Бывает каждый день.
Говорили, что это «неприлично» - позорить семью и честного мужа. Конечно, якобы, о порочной связи речь не идет. И ухмылялись. Но за этим скрывается что-то нехорошее. Темное скрывается.
Шестидесятилетние молодые пенсионеры. В сердце вспыхнуло негодование. К ним – к родителям – не ходит. А к странному старику зачастила.
Прижали к стенке. Потребовали объяснений. Словам не поверили. Довели до истерики.
В сердцах крикнула, что ей все равно: пусть не верят. Но она о них была лучшего мнения.
Шестидесятилетняя мать, кряхтя, подкараулила зятя на улице. Слезно попросила вмешаться. И прекратить подозрительную связь – с древним стариком. Зять – на удивление - легкомысленно отреагировал. Даже улыбнулся.
Отец тоже не выдержал. Отправился на разведку. Дежурил на посту часа два. И увидел, как его сорокалетняя дочь шмыгнула в соседний подъезд. Минут через пятнадцать вышла.
Будто нечаянно столкнулся с ней на повороте.
И увидел ее лицо. И что-то, вероятно, прочитал – на нем.
Шли до ее подъезда. Дочь молчала. Подошли к дверям, и отец вымолвил: «Знаешь, я горжусь тобой. Хочешь, честно скажу? Не думал, что в твоем сердце так много благородства».