В устье каньона, там, где он сужался до размеров тесного ущелья, Балл тщательно исследовал почву и наверняка определил, что ни одна корова или иная скотина не проходила здесь уже очень давно. После этого он повернул обратно.
В это самое время с другой стороны в каньон въехал Джим Веллер, ищущий потерянных лошадей. Увидев Грегорио и узнав его, он ослабил застёжку кобуры и провожал мексиканца взглядом, пока тот не скрылся за выступом горы, располагавшейся с восточной стороны от входа в каньон. В этой части страны Грегорио имел отвратительную репутацию. Говоря точнее, он был объявлен вне закона, и за его голову был назначен приз.
— Однако, — думал Веллер, — я не потерял ни одного преступника-рецидивиста. — Я ищу лошадей.
И он со вздохом облегчения отправился дальше, радуясь, что между ним и метким ружьем Грегорио теперь находится целая гора. Десятью минутами позже он встретил Балла, спускавшегося Тополиным каньоном. Мужчины натянули поводья, кивнув друг другу в знак приветствия.
Веллер спросил о лошадях, узнав от Балла, что в Тополином скот отсутствовал напрочь. Он ничего не сказал о своей встрече с Грегорио. Ведь было очевидно, что двое мужчин не могли не встретиться в Тополином каньоне. Если Балл не хочет ничего сказать об этом, очевидно, он имеет причину молчать. Не в обычаях Аризоны тех лет было совать свой нос в чужие дела. Балл тоже ничего не сказал о Грегорио. Не сказал он и о стычке с апачами. Но это потому, что он был человек неразговорчивый.
— Придется искать этих лошадей в «Сточной трубе» — заметил Веллер. Так назывался следующий к западу каньон.
— Посмотри заодно, нет ли там коров бешеного? — сказал Балл, — А я поеду в каньон Бельтера и если увижу твоих лошадей, отгоню их домой.
Двое разошлись у входа в Тополиный. Веллер двинулся на запад, в то время как Балл направил свои стопы в восточном направлении, к каньону Бельтера, который располагался по дороге к «Заставе Y».
ТРЕМЯ ЧАСАМИ ПОЗЖЕ еженедельный почтовый дилижанс, мчащийся на север, притормозил и остановился на железнодорожной станции, подняв тучу пыли, по сигналу одного из двух мужчин, сидящих в открытой коляске. Когда дилижанс остановился, мужчина спрыгнул на землю и затем, вскарабкавшись наверх, занял место рядом с кучером, встретившим его грубо и неприветливо.
С собой новый пассажир имел тяжеленный куль, который он расположил между ног. Имел он также и короткоствольный револьвер, притороченный к ноге.
— Святые заступники! — запричитала с сильным провинциальным акцентом толстая леди, расположившаяся внутри экипажа. — Да это же налёт!
Пожилой джентльмен с седыми усами, по которым тонкой струйкой стекала коричневая от жевательного табака слюна, успокоил толстуху:
— Нет, мэм, — сказал он, — это курьер с прииска везет золото. Здесь, в этом месте, благословение богу, уже три недели все спокойно. Нет, мэм, времена уже не те, что бывали. Все эти новые идеи и реформы делают свое дело.
Толстая леди лишь косо взглянула на него с неимоверным презрением, оправила свою безразмерную юбку и покрепче прижала к себе свой багаж. Экипаж заколесил дальше, лошади перешли на галоп. Когда дилижанс в очередной раз качнуло и встряхнуло, леди как раз швырнуло на колени пожилого джентльмена. Ее капор нахлобучился на один глаз, толи ухарски, толи бесстыдно.
— Не смейте прикасаться ко мне, — воскликнула она, свирепо глядя на крохотного джентльмена, как будто именно он был повинен в происшедшем. Впрочем, едва лишь она восстановила статус-кво, водрузив свои телеса на положенное им место, как другой, еще сильнейший, толчок швырнул джентльмена на ее колени.
— Негодяй, — закричала она и, заграбастав его своими жирными лапами, она отбросила его от себя, как котенка. — Какая низость! Бедная вдова не может спокойно проехать, чтобы к ней не полезла всякая сволочь! Никто не присмотрит, не позаботится! Сирая я, убогая, беззащитная! Некому заступиться, некому помочь! Нет мужчин, нет!
Крошечный пожилой джентльмен, хотя у него и были пристегнуты по бокам два огромных револьвера, совершенно съежился и имел вид весьма напуганный. Он был настолько напуган, что не осмелился сказать ни одного слова, опровергающего ее столь несправедливые обвинения. Он лишь косил на нее исподтишка свои близорукие, водянистые глаза. Он вытер испарину ярким платком, плотнее вжался в свой угол и уже не издавал ни звука.
