Пару лет назад на отдыхе довелось познакомиться с интеллигентной, уже седеющей парой из Москвы. В разговоре речь зашла о нашем старинном городе:
Она: - Так вы из Ярославля? Красиво у вас! Особенно на Волжской набережной! А еще понравился парк на другой речке – там тоже красота … Толик, как она называется?
Он (помедлив): - Погоди, сейчас вспомню … Вроде, «Коростель» …
И это было уже неплохо! В самом деле, название второй ярославской реки сродни фронтовой шутке о городе Секешфехерваре – «Легче взять, чем произнести»!
Пришлось напомнить, что правильное называние этого притока Волги - «Которосль». Имя ей дали дославянские насельники Ярославского края. Как свидетельствует «Повесть Временных лет»: «на Белоозере седят весь, на Ростовском озере меря, а на Клещине (Переславском) озере меря же».
По одной из версий, река названа в честь Котор-Оша, легендарного вождя племени меря. К этому склоняет суффикс «ль», указывающий на принадлежность к имени собственному. Например, тот же Ярославль – т.е. принадлежащий Ярославу.
Издавна Которосль служила главной путеводной артерией Ростовской земли, соединяя озеро Неро с Большой Волгой. В её устье в начале XI века ростовский князь Ярослав Мудрый основал волжский форпост, названный Ярославлем.
Краткий исторический экскурс настроил собеседников на философский лад: «Надо же, и охота было славянам тысячу лет ломать язык мудрёным названием «Которосль». Могли бы переименовать - в «Каменку» какую-нибудь. Но не стали. Наверно, князья национальную политику строили».
Умницы, это они верно подметили! Карта Ярославской губернии по сей день пестрит десятками, если не сотнями, древних мерянских топонимов и гидронимов.
В отличие от американских первопроходцев Дикого Запада, граждане Господина Великого Новгорода, пришедшие сюда в VIII – IX вв., уважительно сохраняли местные названия.
В наши дни ярославцы, следуя заветам предков, любят порыбачить на живописных озёрах с мерянскими именами Шачебол, Яхробол, Искробол. В рыбацкие рассказы эти забористые словечки добавляют массу колорита: «На Яхроболе щука вчера не брала, зато на Шачеболе ка-а-к долбанула»!
И впечатляющий развод рук рассказчика: «Во-о-от такая попалась», оппонент, как правило, воспринимает с полным одобрением: «У-у, Шачебол – это круто»!
Мерянские корни слышатся в названии великой православной святыни Ярославской земли. От местечка Толгоболь получил именование Толгский монастырь с чтимой православной иконой - Богоматерью Толгской.
Мерянское селище Курба дало начало удельному княжеству Курбскому. Оно вошло в историю как наследная вотчина первого отечественного «диссидента» – князя Андрея Курбского.
Звучание древнего мерянского языка доселе хранят множество рек, озёр, сел и деревень Ярославской земли: Пужбол, Шурскол, Сара, Шопша, Воржа, Надокса, Вёкса, Дёболы, Касть, Кустерь, Итларь, Шельшедом, Пура, Ить, Лахость, Келноть, Сулость – всех просто не счесть!
Совместное проживание славян и мерян не всегда складывалось безоблачно. В «Чудских концах» (обособленных частях) Ярославля и Ростова Великого не раз вспыхивали волнения, возглавляемые языческими волхвами. Но как только над общим кровом сгущались тучи внешней угрозы, все разногласия сразу забывались. Народы объединялись в единую силу.
Не случайно суровые викинги, наводившие ужас на средневековую Европу, на Руси вели себя гораздо более сдержанно - предпочитали мирно торговать или служить в наёмных княжеских дружинах.
Есть версии, что подобный «кодекс поведения» был продиктован им союзом славян, мерян и кривичей, заключенным для отражения нормандской агрессии во главе с новгородским князем Гостомыслом.
В конечном счёте, долговременные связи и взаимные интересы двух этносов привели к объединению культур и стиранию граней между ними. В немалой мере тому способствовало бережное сохранение славянами мерянских имен и названий.
Отдельные группы мерянско-славянского населения Ярославской губернии сохраняли свою обособленную идентичность вплоть до последнего времени.
Так, начиная с XIX века предметом споров являлось происхождение сицкарей – жителей нижнего течения реки Сити, ныне впадающей в Рыбинское море.
Их причисляли то к мерянам, то к карелам, то к потомкам татар. Но все исследователи сходились на том, что внешне сицкари сильно разнились с окрестными великороссами: были невысокими, коренастыми, рыжеватыми, «белоглазыми» и светлокожими.
Они отличались крайней неприхотливостью в быту, большой выносливостью и трудолюбием. Могли сутками работать под дождём, а потом засыпать на брошенной рогожке. Своих в обиду не давали, если что, высыпали гурьбой, умели за себя постоять.
Особенно славились сицкари своим непревзойдённым искусством плотников-корабельщиков. Из-под их топоров выходили целые флотилии речных барок и полубарок. В окрестных деревнях они возводили добротные, украшенные резьбой избы. При этом считали зазорными занятия пчеловодством и гончарным ремеслом. И уж с полным презрением относились к тунеядцам и нищим – такой тип поведения был для них совершенно неприемлем.
Издавна сицкарей различали по характерному «дзенькающему» говору. Так, слово «деревня» в их устах звучало как «дзеревня», «деловой» - «дзеловой». Своеобразно произносили они и другие слова, к примеру «тень» как «тцень», «курица» как «курича» и т.д.
С таким багажом познаний наша команда отправилась в Брейтово - один из былых центров ситской культуры (ныне райцентр в 200-х км от Ярославля). Хотелось на месте «со знанием дела» распознать знаменитое «дзеньканье».
Но, по правде, никакого своеобычного диалекта услышать не удалось. Везде - и на улице, и в магазине, и в банке – звучал обычный волжский говор, отчасти «окающий», а то и вовсе городской.
Древних памятников в Брейтове не наблюдалось, но облик села был полон неповторимого своеобразия. За Рождественской церковью, напоминающей храм Покрова на Нерли, раскинулось необъятное Рыбинское море. Полюбоваться его просторами можно было с дорожек уютного «приморского» бульвара.
Раньше доводилось работать в Ярославле с коренным уроженцем Брейтова. Парнем он был толковым, марку «сицкаря» он держал гордо, помнил о своем родстве. Любил повторять своеобразный девиз, выражавший жизненное кредо его предков: «Сицкари идут дорогой, хомуны – по сторонам».
Как понял, «хомунами» они считали людей никчёмных, мешающих шагать по жизни личностям деятельным и устремленным.
По части внешнего облика коллега (этакий цветущий крепыш) ничем особенным не выделялся, и разговаривал вполне по-городскому. С его слов, осколки ситской культуры – большие, крытые на 4 ската избы с особой пристройкой «щепником» сохранились в брейтовской глубинке за селом Покровским ближе к Некоузу.
Увы, эти ориентиры лежали за пределами нашего воскресного маршрута. Куда уж дальше – итак от Ярославля до Брейтова добираться пришлось около 5 часов, включая переправу в Мышкине.
Но не надо думать, что Брейтово - какая-то несусветная глушь. На шоссе после посёлка Борок попадались почти исключительно люксовые джипы с московскими номерами. На прицепах они тянули лодки с подвесными моторами.
Окрестности Брейтова сплошь застроены базами и гостевыми коттеджами для любителей ловли жереха и судака на просторах Рыбинского моря. И на придорожных частных домах повсюду красовались вывески: «Ночлег, еда, рыбалка». Судя по количеству припаркованных машин, недостатка в гостях они не испытывали.
