1
Иосиф Васильевич Судаков вышел на пенсию, и я остался на фабрике единственным электромехаником, наследовав все его дела и чулан, увешанный платами и проводами. Прибавилось работы, – ко мне начали заходить разные люди, привыкшие к Судакову, и просить помощи. Носили все, что ломалось: наушники и пульты, гирлянды, фонарики и калькуляторы, телефоны и компьютеры, и если было что-то сложнее перебитого провода, я всегда отсылал: я ничего не умею, только по софту, извините.
Я никого не знал и ни с кем не дружил и даже не здоровался, – делал утренний обход станков и хоронился в чулане. С течением времени коллектив начал понимать, что я за человек, и тревожил меня реже, но в тот день, когда пришел Богданов, я как раз паял чье-то зарядное.
Он был общительным мужчиной с серыми волосами, и Ломоносов его осанки был барин, несмотря на то, что носил телогрейку. Живот его в карем скатанном свитере был высок, а нос на лице худ и пятнист.
– Где Судаков? – спросил он, направив в меня свои специально овеселенные глаза, но я с таким халявщицким взглядом уже сталкивался и ничего веселого в нем не видел.
– На пенсии, – сказал я, покрываясь дымом из паяльника.
– И кто теперь живая величина, заведующая электроникой?
– Теперь это я. Что нужно? – отложил я включенный паяльник на блюдце.
– Я Богданов. Мастер седьмого цеха.
Он подошел и навис животом над моей головой, и я вынужден был встать, чтобы не смотреть в его бурый свитер.
– Здравствуйте, – сказал я, перемещая запутавшийся в ногах стул.
– Не вставай, – нажал он мне на плечи, – сиди. Я сам возьму.
– Что возьмете? – вывернулся я из рук, подивившись такому губернаторскому нахальству.
– Я видел, тут у вас в одной коробке автоматы лежали, – сказал он, оглядываясь по стеллажам.
– А зачем вам автоматы? – спросил я. – В станок?
Он внимательно посмотрел на меня, сделав головой угол, и моргнул.
– Нет, не в станок.
– А куда?
Вместо ответа он ткнул пальцем в коробку с конденсаторами.
– В ней? – спросил он и взялся за края, чтобы снять ее.
Хоть в той коробке автоматов не было, я на всякий случай руку его убрал, и задвинул коробку на стеллаж подальше.
– Что это вы без спроса лезете? – упрекнул я, но так мягко, что он, видимо, не воспринял.
– Как без спроса? – улыбнулся он. – Разве я не спросил?
– Это не та коробка.
– А где та?
– Вы сначала скажите, зачем вам автоматы, – начал злиться я, – а то ведете себя подозрительно.
– Ну как зачем? – прошептал он. – Затем же, зачем и другим.
– Вы же сказали, что не в станок.
– Не в станок, – согласился он.
– А у меня автоматы только для станков. Других нет.
Его глаза размером с чайную чашку, как у собаки из “Огнива”, ели меня огромными укусами.
– Что это ты такой дотошный? – нагло спросил он. – Судаков попроще был.
– Автоматы, что ли, дарил?
– Дарил, – признал Богданов. – Тебе не рассказывал?
– Нет.
– Плохой ты ученик, – покачал он серой головой, и сел на стол, засунув руки в карманы и разведя края телогрейки. Столешница прогнулась под его ягодицами великолепной дугой.
Я тоже сел на свой стул в углу чулана.
– Почему плохой? Потому что не даю украсть?
– Мне всего лишь два маленьких автоматика на двадцать ампер, – сказал он, и Лермонтов его плеч стал жалостливо вял. – Какая же это кража?
– Обыкновенная.
– Пустяк!
– Был бы пустяк, вы бы их купили.
– А зачем, если можно взять? Нужно куда-то ехать, мучиться, искать, а тут, – вот они, на работе, – взял, и все! – сказал он, и я увидел, что дымится правый край его телогрейки.
– Снимитесь, пожалуйста, с паяльника, – попросил я, – и будьте аккуратнее.
Он отлепил от телогрейки приклеившийся паяльник, и прилежно вернул назад в блюдце. На обожженной фалде телогрейки заблистал черный лак.
– Тебе что, жалко? – спросил Богданов.
– Вот когда понадобятся автоматы на станке, что я скажу? Богданов унес? Мастер седьмого цеха?
– Никто не уносил. Скажешь, что закончились.
– Еще и врать прикажете? – рассмеялся я.
Столешница под Богдановым прогнулась немного меньше.
– Может, ты баптист? Как Жан Мольер? – наклонился он ко мне.
И это сказал человек, чей Мольер холоден, как замороженный фарш.
– Вы не понимаете, – шепнул я. – Это кража у фабрики, у людей. Они работают, а вы у них крадете. Эти автоматы – общие.
– Вот именно! – схватился он за хитрость. – Общие! И никто не против того, чтобы я их взял!
– Ну как же не против? – возразил я. – Как раз-таки против! Кто не против того, чтобы у него крали?
– Никто не против, поверь мне! Всем безразлично! И даже наоборот, – каждый сам при первой возможности хватает все подряд.
– Да не может быть! Все подряд хватают только особенно пройдошные – вроде вас! А большинству постыдно воровать! На фабрике работает столько людей, столько мнений!
– Ты не знаешь жизни, Электроник.
– Да даже если кто-нибудь один против, и то, – нельзя брать! – запальчиво сказал я. – Вот походите, поспрашивайте людей: против они или нет?! Соберите голоса! Вот если все, абсолютно все до единого выскажутся за, тогда я вам с радостью подарю ваши автоматы, хоть всю коробку отдам, но если хотя бы один человек будет против, то – извините! Тогда это воровство!
Он долго смотрел на меня и поглаживал щеку. Я сосредоточился на своей напускной грозности и не отводил глаза.
– Собрать голоса, Электроник? – спросил он.
– Соберите, – боднул я головой.
– И тогда ты мне дашь то, что я хочу?
– Дам! Но только чтобы всех были голоса, каждого.
– Я соберу, – встал со стола Богданов, заняв Гоголем своей телогрейки весь чулан. – И принесу доказательства.
– Вот заодно и узнаете жизнь! – крикнул я, когда он был уже за порогом.
Он вышел и не закрыл за собой дверь, и в мерно жужжащий чулан вроился шум копошащихся фабричных механизмов.
У меня после столь странного разговора не получалось вернуться к работе: я вертелся на стуле и думал о том, что Богданов захочет мне отомстить, поэтому в конце концов решил развязать с курением и пошел в цех стрельнуть сигарету.
2
Минули выходные, которых всегда слишком два, и казалось, что наш разговор с Богдановым благополучно занесен в забвение, но в понедельник после обеда ко мне наведался электрик. Был он из седьмого цеха.
Электрики часто ходят ко мне за автоматами, и в такой ситуации нет ничего необычного, кроме того, что в этот раз электрика подослал Богданов.
– Мне нужны два автомата на двадцать ампер, – сказал он, и, конечно же, я не мог не заметить глупое совпадение двух последних челобитных.
– А зачем тебе? – спросил я, и электрик обернулся из расхаживающего по фабрике Салтыкова-Щедрина в намного менее уверенного человека.
– На станок, – шепеляво плюнул он, бессовестно тараща боязливый круглый глаз.
Мне стало жалко, что я не могу дать бедняге электрику то, что ему нужно, вынужденно играя роль рассевшегося в чулане паука, облепившего паутиной коробки с добром, но он – просто сошка, не знающий подоплеки противостояния, в которое втянут, и, сражаясь, мне придется сразиться и с ним.
– Точно на станок? – жевал я ошметок щеки.
– Да, – сказал электрик.
– И на какой же?
– Что?
– На какой станок автоматы?
– На наш, в седьмом цеху, этот, как его… – электрик засуетился, поспешно обдумывая ответ.
– Тебя Богданов послал?
– Да, – опустил он свой слезящийся круглый взгляд.
– А ты знаешь, зачем ему автоматы?
– Нет, – покачал головой школьник, сидящий в электрике.
– Вот именно. Я не дам. Иди, и скажи, – пусть подписи собирает.
Он посмотрел на коробку с автоматами, тускло темнеющую на полке, и, нагнув спину, вышел, а я снова устремился в дымящуюся в углу цеха курилку.
3
На фабрику проникла осень и все три фабричных дерева раскошелились на новые листья, чтобы соответствовать погоде. Я шел по территории с утренним обходом и покуривал воздух, оставшийся после идущего передо мной с сигаретой сантехника Кропотко. Впереди я увидел, как на дальний коридор между цехами выпорхнул Богданов с бумажкой в рукаве, и пропал за дверью, но мало ли какая бумажка могла у него быть. Вряд ли, подумал я, но немножко все же стало не по себе.
4
– Все ли станки включились сегодня? – спросил я в четвертом цеху Митю Матвеева, фрезеровщика.
– Все, кроме того, – показал перчаткой Митя Матвеев, и я расположился на ремонт, открыв на столе чемоданчик с инструментом.
Электроника была замарана пылью, и прежде чем браться за работу, надо было ее продуть. Я принес шланг с воздухом, открыл кран и дунул в электрошкаф, и оттуда взнялось кошмарное колючее облако, вынудившее меня отойти. Пока оно падало, в проходе участка появился Богданов и сразу насел на первого же рабочего. Обняв его своим размахом, он держал перед ним достанную бумажку и что-то нашептывал ему на ухо.
Несмотря на то, что я твердо знал, что Богданову ни за что не собрать все сто процентов подписей, мне стало тоскливо от какого-то нехорошего предчувствия, и с этим предчувствием я был вынужден приступить к работе, хоть было и не до нее: поэтому я только делал вид, что исправляю станок, а на самом деле все время выглядывал из электрошкафа, и наблюдал, как Богданов подходит то к одному, то к другому, и все трясет перед ними своей затрапезной бумажкой, и как неистребимо хитры при этом Ильф и Петров его глаз, будто бы знавшие о моем присутствии и оттого ни разу не взглянувшие в мою сторону. Я силился разглядеть, пишут ли рабочие что-нибудь на бумажке, которую протягивал им Богданов, но он так ловко становился, что каждый раз заслонял почти всю картину спиной.
Вскоре он переметнулся на следующий участок, и я подошел к Мите Матвееву, единственному из этого цеха, с кем у меня сложились более–менее приятельские отношения. Митя смотрел исподлобья и продолжал увлеченно работать над своей деталью.
– Что он хотел? – спросил я.
– Кто? Богданов? – щеткой счищал Митя стружку.
– Ну.
– Подписи собирал.
– На что?
– А хрен его знает, – повернулся Митя к пульту.
– А ты дал? – наклонился я, чтобы видеть лицо.
– Нет, – грустным голосом ответил Митя, с негаданным пылом начав искать какую-то кнопку на пульте.
– Ну и правильно. Молодец! – сказал я. – Он хочет у меня кое-что взять на личные нужды, а я не даю. Вот он на это подписи и собирал, представляешь?
– Не надо меня втягивать в ваши козни, – попросил Митя, не оборачиваясь. – Даже слушать не хочу.
– И совершенно правильно делаешь, Митя, – согласился я с ним и перед тем, как снова взяться за ремонт, от хорошего настроения пошел скурить сигаретку.
Теперь можно не опасаться, думал я. Богданов проиграл.
5
Тем не менее, несмотря на то, что как минимум одной подписи у него уже не было, Богданов продолжал свою деятельность, и около пяти раз попадался мне на территории в обнимку с рабочими. Это удивительно – ведь я ясно сказал, что голоса нужны абсолютно все. Наверное, затеял хитрость – уж такой человек, можно всякое ожидать.
Вдруг я заметил, что ко мне поменялось отношение работников: теперь, где бы я ни шел, везде на меня смотрели Зощенки их лиц, бугристые, усатые и обстоятельные. В столовой все поворачивали на меня пьющие с ложек брови. Глупые еще и смеялись о чем-то, а неглупые засовывали мысли в карман и просто смотрели. В очереди со мной заговорил низкий электрик Гай-Боровский, непростой человек с голосом лошади, стриженый, как сторож.
– Нет, – сказал он посреди общего чавканья. – Ерунду ты затеял.
– Это почему же? – подтолкнул я поднос по поручням вперед.
– Потому что дурость какую-то, – Гай-Боровский смотрел на меня снизу вверх и пучил губы. – Зажилил Богданову два засратых автоматика!
Он поднял пластиковое стекло и взял себе салат, а я стекло придержал и вытащил на свет стакан кефира.
– Вот если бы у меня, – продолжал он, – кто-нибудь чего-нибудь попросил – я бы дал. Вот если бы ты, Электроник, – взял он мой локоть, – пришел и попросил чего-нибудь – непременно бы дал. Что я, враг, что ли, отказывать? Мне не жалко!
– Да мне тоже не жалко, – сказал я. – Вы все неправильно понимаете. Я не зажилил, просто – автоматы не мои.
– А чьи? – взглянул на меня волоокий электрик и обжег запястье вылившимся в рубашку супом, дрожащей рукой спускаемым на поднос.
– Ничьи, – сказал я. – Общие. – Выудил салфетку из салфетницы и протянул ему. – И будьте аккуратнее.
Гай-Боровский стер с себя желтые жирки и продвинулся вперед.
– Ты не прав, Электроник. Надо людям помогать.
– Я помогаю.
Гай-Боровский поклонился раздатчику и запросил жаркое. Шуруя черпаком, раздатчик наполнил тарелку похожей на лягушачью икру подливкой и передал сквозь прутья буфета. Я себе первое и второе выбрал из предложенных на раздаточной стойке.
– Такую историю заварил нехорошую, – высказал Гай-Боровский, делая следующий шаг. – Посмотри, как смотрят, – он кивнул на работяг, чьи выскобленные глазки то и дело вешали на мою робу свои помятые галстуки. – На всю фабрику ославился.
– Да я и подумать не мог, что Богданов действительно пойдет собирать эти несчастные голоса.
– А что б и не собрать? – сказал Гай-Боровский, расписавшись в табеле и подняв свой обед с полозьев. – Надо же вразумить салажонка.
– Вот и вразумит, – улыбнулся я.
– Я тоже хочу тебе сделать замечание, молодой человек, – сказала кассирша, и это были ее первые слова ко мне за все время работы. – Разве так можно поступать!? Откуда такое бесчувствие? Заставил пожилого человека по фабрике бегать!
– Фабрика маленькая. – Я отдал ей талоны и взвалил на поднос два литра молока.
– А если я тебе сейчас молока не дам? – злобно спросила кассирша, положив на пакеты руку. – Заставлю подписи собирать?
– И правильно сделаете, – подвякнула круглая спина Гай-Боровского, унося свой обед.
– Вы все перепутали. Молоко я получаю за свою работу, а Богданов автоматы захотел украсть, – сказал я, но кассирша все равно меня не поняла, хоть и сделала такой вид. Она старалась смотреть сквозь свои глубокие очки на гвоздях так многозначительно, будто мы оба с ней были, что называется, Георгия Иванова и Ходаса ученики.
– Я не перепутала, молодой человек. Просто я не накормить людей не могу. У меня совесть не позволяет.
Я вызволил поднос из-под ее руки и сел в угол обедать в одиночестве.
Такова была реакция некоторых людей, с кем мне приходилось столкнуться в тот период.
6
Вот я и ходил большой по маленькой, дочерна облепленной станками фабрике, и проходил шесть смен.
В тот день, когда пришел Богданов, бог вел себя как сокол и птицами кружил над головой. На территорию вламывался слоновий ветер, – падал с колючего забора и бился в стены, как в паруса, толкая фабрику. Он ревел громче производства и не щадил никого, кто пробегал между цехами, – слепо задевал и боролся, надувая штаны и телогрейку, пока не вынуждал встать к нему боком. Было холодно и тревожно, даже в моем сумеречном чулане, возле лампочки.
Я дремал, засунув ладони в подмышки и дыша себе за шиворот, и Богданов меня разбудил. Его по пояс окапала какая-то лужа, и он походил на шолоховского персонажа: сверху – обманщик, а снизу – леопард.
– Ну что, Электроник, вот и я, – сказал он, усаживаясь на любимый стол.
– Вижу, – постепенно просыпался я.
Из кармана Богданова выступал несвежий желтый листок. Богданов его засаживал пальцем, но листок все равно медленно выезжал вверх, поглядывая краешком на меня.
– По поводу нашего разговора, – сказал Богданов.
– Да, – ответил я, вынимаясь из тепла. – Я видел, что вы ходили и подписи собирали.
– Ходил, – признал Богданов, – общался с людьми. Очень полезно провел время.
– И как? Собрали? – тихо лежал я под горбатой робой.
– Собрал, – горделиво прищурившись, сказал Богданов, и достал лист.
– Все?
– Все.
– Не может быть, – сказал я, поднявшись в сидячее положение.
Он отдал мне лист и скрестил руки на животе.
Лист был грязным, испакощенным сотней черных пальцев, и на нем мелким шрифтом был распечатан список фамилий всех работников фабрики, со следующей шапкой: “Разрешается ли Богданову А. В. взять на свои нужды два автомата на двадцать ампер?” Напротив каждой фамилии стояла роспись.
Пробежав список глазами, я убедился, что в нем действительно фигурируют все сотрудники, по крайней мере – все те, кого я могу знать. И подписи были поставлены разными руками – в училище я подделывал подписи одногруппников и научился в этом понимать.
– И Митя Матвеев есть? – я приподнял брови от удивления, а если не приподнял, то что-то во мне точно приподняло.
– Есть, – скромно сказал Богданов.
– Не может быть.
– Может, – заверил Богданов.
– Наверное, тут какая-то хитрость, – глядел я в листок, – только не пойму сейчас, какая.
– Никакой хитрости, – качнул пятнистым носом Богданов. – Я же говорил, что ты плохо знаешь людей.
Невозможное произошло.
У меня что, с самого детства картина мира неправильная? То есть это я дурак и верил им, а они все врут и лицемерят? Прикидываются только? Особенно Митя, смотревший голубем и вравший в глаза. Да и пусть, но остальные!
– Ну не могут же все одинаково думать! – сказал я.
– Могут, – ответил Богданов, – когда против тебя. Ты ведешь себя как заноза, и мы решили тебя поучить.
Я пусто смотрел сквозь него.
– Давай положенное, – сказал он, показав на полки.
– Не дам, – сказал я.
– Но ты же обещал! – возмутился он.
– Я обещал только потому, что думал, что вы никогда не соберете подписи.
Богданов покинул стол и надвинулся на меня. Я встал.
– Значит, ты нечестный! – злобно сказал он.
– Наоборот, честный, что вы! – я зашел за стул, чтобы он был между мною и Богдановым.
– И недобрый.
– Добрый! – и я действительно был добрый, как Скотт Фитцджеральд, особенно в душе.
– Как же добрый, если обманул? Причем не только меня, а всех! – Богданов взялся за стул. – Теперь я с тебя уже не слезу. Давай положенное!
– Но я же знаю, что прав!
– Прав ты или не прав, но у нас был уговор! Ты сам его придумал! – роптал, сжимая зубы, Богданов, весь совершенно зеленый. Он высунул из свитера шею и развесил в воздухе ее плоскую задыхающуюся складку. – Мне что, всех позвать?
– Ну соберете вы своих борзописцев, – сказал я, – и что? Все равно не дам.
– Не дашь, да?! Не дашь?! – Богданов взял стул за потертые ножки и переставил на стол, освобождая пространство. – Тогда мы заберем силой!
Тут я с Богдановым разорвался и совсем перестал его понимать. Он говорил фразы, а я не видел в них конкретики. Фразы были обыкновенными, такими же как всегда, из тех же слов, но они ни во что не складывались. Я не понимал, что значит забрать силой, и что значит, что меня будут бить. Совершенно это ничего не может значить, как ни складывай буквы. Таких понятий нет.
Зато я понял наконец совсем, чего именно хочется этому человеку, и решил сдаться, – зачем я, собственно, упрямился, если так запросто можно сделать его счастливым, ведь в этом же и состоит работа электромеханика, если вдуматься.
– Идите в цех и ждите меня там, – сказал я, снимая со стены кувалду и кладя автоматы в карман. – Я вам все вынесу.
7
И вот мы уже в самом низу моего рассказа, в седьмом цеху.
За высоким окном серел Шварц вечера, кремлем стоял воющий белый ветр. Цех был полупуст – конец смены, люди собрались домой. Богданов просматривался возле токарных станков на своем участке, и я направился к нему. Для привлечения внимания рабочих я с громким лязгом протащил тяжелую кувалду по металлическому полу, прибабахивая на стыках плит, но рабочие свое внимание держали при себе и за мной не пошли. Тогда я продолжил звать их, стуча кувалдой в один из станков Богданова, и махал так сильно, что рукоятка больно била в отдачу и вибрировала, выковыриваясь из рук. Родилась и пошла по цеху гулкая и зеленая, под цвет станочной краски, чугунная волна, в которой я мог стоять с трудом.
Устав, я отложил кувалду и посмотрел вокруг: писатели с подписателями выстроились под линейку около и за мной. Их было много, десятков двадцать, и все одинаково одеты – как я – но вместо того, чтобы молчать, они говорили речи, и говорили столь же странно, как и Богданов, оперируя совершенно неконкретными понятиями. Брали обычные слова и строили из них бессмысленные, пустопорожние скопления. Я, конечно, старался слушать и найти какую-то связь, но так и не нашел, – и много смотрел. Изогнутые усталостью, увенчанные страшными головами, – я так их понимал! – уже конец смены, и я сам такой же уставший, хоть и мало работал сегодня. А вообще, если вдуматься, им намного тяжелее живется, чем нам, электромеханикам, – приходится заниматься ломовой физической работой, и отлынивать некогда. Они не виноваты в том, что произошло.
Я достал из кармана автоматы и передал их в руки Богданову.
– Ваши автоматы, – сказал я.
– И стоила борьба того, Электроник? – скалился Богданов, поместив автоматы в телогрейку.
Что значит стоила борьба?
Я лишь моргал в ответ и немного гладил свой лоб.
Все что-то говорили и говорили слишком много, особенно один дурак на периферии. Я не хотел его так называть, но ведь он дурак же, а я его от этого люблю не меньше. Он даже подошел и начал меня хватать.
Богданов остановил его и случайно совлек с него шапку.
А я закурил и сразу же выбросил – потому что бросаю.
Декабрь 2016