Два года назад Богдан Агрис своим первым небольшим, но чрезвычайно плотным сборником впервые заявил о себе как о мощном поэте с собственным неповторимым голосом и, более того, с собственной системой видения мира. Теперь уже карта современной русской поэзии без Агриса непредставима; а этой осенью совместными стараниями Богдана и поэта и литературного критика Валерия Шубинского появился новый ежеквартальный электронный журнал «Кварта», посвящённый исключительно поэзии. О том, как начиналась его поэтическая работа, из каких корней она росла, с поэтом говорит Ольга Балла-Гертман.
О.Б.-Г.: А вот интересно, какими темами вы занимались в философии, когда были практикующим философом? И есть ли у вашей нынешней поэтической работы какая-то преемственность с этим?
Б.А.: Ой, ну вот это, я думаю, сложно будет связать с поэзией… «Логические исследования» Гуссерля, проблема трансцендентального «Я» в его же поздний период, вообще трансценденталистская традиция в новоевропейской философии… всё это, конечно, круто, но, боюсь, нашим коллегам это будет не слишком интересно.
Если о преемственности… Ну, помимо общей рамки, общего духа… Если кто-нибудь даст себе труд посидеть над «Дальним полустанком» с томиком Гуссерля, тот, конечно, вскроет, как я там играю с ноэмой, «раздеваю» её, «переодеваю», пересобираю ядро, подмешиваю гилетические моменты… Конечно, это было в потоке, конечно, я не сидел и не думал: «Вот, сейчас я обыграю эту штучку». Творческое сознание само решило заняться этой озорной игрой. Я это, разумеется, видел, но с отеческой усмешкой разрешил — пусть забавляется. Иногда выходило чуть выспренно, но в целом эта немного моцартовская вариативная комбинаторика дала неплохие эстетические результаты.
О.Б.-Г.: Кстати, а от философии как профессионального занятия вы теперь вовсе отошли? Или всё-таки нет?
Б.А.: Смотря в каком смысле понимать отход. Здесь как в старом анекдоте «Бороду-то я сбрею…». И в свой философский период я не порождал текстов собственно философских, но надеялся, что когда-нибудь этим займусь и достигну высокого уровня. Я просто больше на это не надеюсь. На среднем уровне — пожалуйста! Можно быть средним поэтом и средним философом. Быть большим практикующим поэтом и одновременно — большим практикующим философом невозможно. Антропологически несовместимые вещи. Просто задействуются разные энергетики, формируются разные пучки тонких умений, — и это конфликтующие среды. А поскольку я выбрал рост именно в качестве поэта, то ответ понятен.
Но невозможно быть философом именно что практикующим, то есть порождающим в своей области новые смыслы и умения. Кто мешает мне применять уже готовые и наживленные смыслы и навыки, что в жизни, что в анализе тех или иных литературных явлений, текстов, целостных поэтик и прочее? В этом смысле — философом я остаюсь и останусь.
Кстати, забавный случай. Несколько дней назад я выложил на Фейсбуке ни к чему не обязывающий пример анализа собственной поэтики. Реакция почему-то вышла странная — наша публика как-то оторопела и насторожилась. Потом пошли высказывания в духе — «Как, всё настолько понимая, можно писать дальше? Ведь сам факт концептуализации делает движение менее свободным, а развитие поэтики — искусственным?». И так далее.
Ну, тогда у меня вся поэтика искусственна с самого начала, поскольку я всегда прекрасно понимал, что я делаю. Тут что важно? — Понимал, что делаю сейчас. И делаю не из предшествующих интеллектуальных соображений, а просто делаю и вижу смысл делаемого/делающегося. По мне, из этого понимания не следует и не может следовать никакого предписания, что делать дальше. Да так оно и есть. Но, возможно, для поэтов без предварительной философской выучки это и впрямь опасно, в силу недостаточного опыта обращения с интеллектуальными конструктами, и проведенный анализ всё равно исподволь будет влиять на их дальнейшее движение.
Мне же легко не только породить конструкт, но и отодвинуть его, полностью о нем «забыть». Я вижу абстрагирования, которые произвожу, строя конструкт, и не онтологизирую его, то есть не верю в него, как в теперь довлеющую надо мной якобы «реальность». Философы выучены легче относиться к таким вещам, иначе бы они не выживали. Зачем тогда? А просто люблю понимать максимально больше. А движение в поэтике… Движусь-то я в ней только и исключительно исходя из её, поэтики, ситуации, конфигурации, динамики, переживаемой всей моей человеческой целостностью. Из ощупывания этой ситуации всем собой (но и головой тоже!). Короче, движусь как поэт.
О.Б.-Г.: И вот кстати о движении… Насколько я могу догадаться по записям в фейсбуке, вы уже задумываетесь над третьей книгой, а то даже потихоньку и собираете её. По вашим собственным наблюдениям, как вы меняетесь от сборника к сборнику? Вот, например, чем отличается как художественное высказывание первый от второго — и в каком направлении Вы думаете двигаться в третьем? Есть ли здесь вообще направление?
Б.А.: Вот если б я знал направление, это и была бы та самая запрещённая предписывающая концептуализация. Не знаю я его! То есть, у меня есть некоторое описание движения некоторых моментов формы от первого сборника ко второму. Но даже из него следуют десятки разных вариантов дальнейшего движения! А решающим, скорее всего, станет какой-нибудь неописанный момент формы, который выскочит из глубины… исходя из логики движения всей целостности, включающей и содержания, и динамический языковой рельеф, и духовные вектора, и жизнь во всей её полноте и тайне. Словом, нет, направления я не знаю. Напротив, как всегда в ситуации «между сборниками», растерян и дезориентирован.
Что до разницы между первой и второй книгой, мне кажется, что в первой книге мир представал более торжественным и статуарным. То есть, внутри себя он мог быть сколь угодно динамичным, но в качестве целого представал как неподвижный ландшафт. И главным типом субъектного движения являлось медитативное описание этого ландшафта. Методом же — художественно проведённый категориальный анализ этого ландшафта: он буквально «потел» категориями в самых немыслимых, иногда и весьма вычурных сочетаниях. Основной интонацией была гимническая.
Ясно, что набор возможных художественно интересных комбинаций исчерпался здесь за какие-то полгода. Вторая книга — вся выход из этой исчерпанности. Первичный лесной ландшафт по-прежнему присутствует — но в самом начале книги он выглядит уже не торжественным царством воплощенных высших категорий, а таинственным мирком для разных странных существ-сущностей. В конце же книги он — духовный собеседник героя-странника, свидетель его драм, соучастник в его мыслях и прозрениях. Это нечто совсем иное. Да и ещё до этого он представал как нечто иное — то кривляясь в фольклорном гротеске, то будучи ареной не абсурдных даже, а каких-то ино-логических сценок и речей, то превращаясь в место веселой непонятности и озорной спутанности всего и вся. Да появилось и много других «натур». Это и русская история, и урбанистические топосы (в частности, петербургский), и некий пока непонятный мне самому сад, и волшебный полуплюшевый-полунастоящий городок. А также культурологическое метапространство, интерьер… словом, «натура» обогатилась. В одном стихотворении «натурой» служит вообще происходящий в непонятном месте диалог между неназванными о более понятных, но очень прихотливо высказанных вещах… Столь же разнообразна стала и субъектная динамика: плачи, размышления, ехидная риторика, обличение… У каждого стихотворения своё резко выраженное индивидуальное лицо, свой механизм стихопорождения. Вообще в книге более гибкая, чёткая и экономная форма, чем это было в первой книге, всё-таки дебютной…
Связывает всё это вместе (и с первой книгой), помимо чисто поэтических организованностей (способ образопорождения, лексико-фонетическая, просодическая, фактурная ткани, сквозные мотивы и прочее) прежнее видение мира в перспективе постоянно проникающего в него запределья и/или выходящей наружу его сущностной глубины. Просто берутся, в отличие от первой книги, другие его ракурсы и срезы.
Что выражает вторая книга как целое? Мне трудно сказать. Что выражала как целое «Нечаянная радость» Блока? Что мира, даже взятого в его трансцендентных, запредельных аспектах, наблюдателю в одном ракурсе перед собою не удержать и только наблюдателем не остаться? Наверное, это. Правда, в отличие от Блока я не рассматриваю это как падение. Тем более, что и торжественные ноты никуда не делись, просто стали чуть менее фанфарны. Да и завершается книга стихотворением даже не гимническим, а по тону и духу совершенно библейским, эсхатологическим, с обетованием новой эпохи, нового эона. Конечно, я не дублирую здесь Писание. Это лишь предощущение смены эона малого, исторического, не космогонического. Обещание высоких и светлых чудес. Впрочем, их атмосферы у меня с лихвой хватает и в других местах, пусть в равной мере это получается не всегда. Если попытаться сказать о себе немногими словами, то да — я поэт высоких и светлых чудес. Даже когда в стихах позволяю себе погрустить или поужасаться. Впрочем, и в этих случаях печаль или ужас окутаны у меня неизменной дымкой волшебства… или такой странности, которая сама по себе является знаком за-мирового присутствия.
Посмотрим, куда заведёт меня третья книга. Может быть, я захочу отдохнуть в уютном волшебном городке, населённом нежными и уютными вещами и обитателями? Может, напротив, меня затянет в метаисторические вихри и пророческие интонации? Не знаю, не знаю… Куда захочет поэтика… и мои же мне неясные глубины.
О.Б.-Г.: В сентябре этого года вышел первый номер вашего с Валерием Шубинским поэтического журнала «Кварта». Расскажите, пожалуйста, о замысле и программе этого издания. Каково его место среди уже существующих поэтических журналов, чем он отличается от, скажем, «Воздуха», «Флагов», «Просодии»…? И каково вам в новом для себя статусе — в качестве редактора?
Б.А.: Здесь всё достаточно просто. О печатном органе современной модернистской поэзии, об издании, центрирующем её и стягивающем в некое целое, я мечтал с того момента, когда понял, что «Новая Камера Хранения» как проект завершена. То есть, ещё до написания даже и первой своей книги. Разумеется, я тогда и предполагать не мог, что нечто подобное будет делаться с моим участием. Через год-полтора во мне прочно осело ощущение, что жатвы много, а делателей мало, и что если не я, то кто? Ну, слава Богу, не только я… Возникшая профессиональная и человеческая близость с Валерием Шубинским повлекла за собой всё учащавшиеся между нами двоими разговоры о том, что надо что-то делать. Окончательно идея дозрела уже в Чебоксарах в апреле текущего года, когда мы увидели, что часть поэтической молодёжи однозначно тяготеет к модернистскому полюсу в своих поэтических практиках. На волне этого осознания и было принято организационное решение.
Чем отличается «Кварта» от других изданий? Ну, наверное, тем, что к всеохватности мы стремиться не будем. Хороших авторов постараемся обеспечить, а вот разных, в плане представителей разных школ и течений, — всё-таки нет. Это журнал для нравящихся соредакторам поэтик. Да, вот такой субъективизм.
Каково мне в статусе редактора? Да превосходно. Для меня появилась возможность культурного маневра не только с помощью собственных стихотворений и книг, а я люблю глубокую обеспеченность флангов, тылов и подвоза и предпочитаю хоть немного влиять на обстоятельства сам. В конце концов, в силу устройства сознания, я, конечно же, ещё и идеолог. Судьба направления мне столь же дорога, как и собственная поэтическая биография, и у меня появилась возможность многое сделать для направления, — словом, одни сплошные плюсы.
Читать полностью в журнале "Формаслов"