Казалось, мать упала духом и одновременно разочаровалась во мне. Я хотела, чтобы она почувствовала себя такой жалкой, что разрыд

—Что ты вообще знаешь о любви?— спросила я.— Ты уделяла столько внимания своим насекомым, которые умерли миллионы лет назад, а мне его не доставалось. А ведь я живая. Ты разве не заметила? А в браке ты счастлива? Все, чем ты занимаешься,— запираешься в своей комнате и упиваешься своими страданиями. А когда выходишь из нее, единственное чувство, которое в тебе остается,— это гнев,— тон у меня стал более насмешливым и язвительным.— Неудивительно, что все называют отца святым человеком, раз он может поладить с тобой. Все твои дорогие друзья, которых ты так смело критикуешь, смеются над твоими тихими экспериментами и говорят, что могут сэкономить твое время и дать ответ, который ты так упорно ищешь: насекомые мертвы. А ты безумный ученый, обманывающий себя мыслью, что можешь открыть что-то стоящее. Но вместо этого напрасно тратишь свою жизнь.Мистер Минтерн был слишком дряхлым, чтобы понять, что я говорю.—Почему она так злится? Возможно, нам стоит взять ее в еще одну лодочную прогулку, чтобы подбодрить?Миссис Минтерн свысока посмотрела на мать:—Вот плоды плохого воспитания. Вам нужно было запирать ее в чулане, когда она шалила. А вы меня не слушали. Неудивительно, что она выросла такой аморальной.—Заткнись! Ты глупая безумная старуха, одно существование которой отравляет жизнь в этом доме. Ты всегда оставляла за собой лишь гниль и разложение. Тебя все ненавидят. Разве ты этого не чувствуешь? И не надо говорить мне про аморальность. Ты притворилась лунатиком, чтобы заставить мистера Минтерна жениться на тебе. Почему, интересно, сейчас ты совсем не страдаешь лунатизмом?—Успокойся, Луция,— произнес отец.— Ты сейчас не понимаешь, что говоришь, и позже можешь пожалеть о своих словах. Когда ты немного успокоишься, мы сможем рационально все обсудить, и ты поймешь, что была неправа.—У тебя не получится заткнуть меня и сменить тему, как ты привык это делать за обеденным столом со скучными разговорами и высокопарными рассуждениями об искусстве. Ты хочешь, чтобы я скрывала свои чувства, как ты скрываешь своих любовниц. Мама, ты знаешь, со сколькими женщинами отец трахался за твоей спиной?Он застонал:—Нет, нет… прошу тебя, замолчи!—Я прочитала письма от твоих любовников, восхваляющих твой любовный инструмент и твои таланты, твои позы,— благодарные письма и от женщин, и от мужчин. От мужчин! Да, мама, он шалил еще и с мужчинами! Тебя это все не шокирует? Он и мисс Понд тоже обслуживает. Ты знаешь, что однажды вечером она пришла к нам в дом за час до ужина и попросила отца, чтобы он показал ей свою коллекцию. Его коллекцию! Разве ты не видишь, как за обеденным столом она пожирает его глазами, в которых горит похоть? Вы назвали меня гулящей за связь с Лу Шином. Но я брала пример с тебя, папа. Лу Шин — не первый мужчина, с кем я спала. Я спала со многими твоими студентами. Я воспользовалась твоими книгами с омерзительными фотографиями мужчин и женщин, проникающих друг в друга в разных позах. Я пользовалась учебником профессора Минтерна! Странно, что я не стала такой же извращенкой, как ты сам, коллекционирующей тошнотворные игрушки для секса и мастурбации. Неужели я не права, пытаясь сохранить ребенка? Разве мисс Понд родила не от тебя? Но ты отказался от собственного ребенка! Что с ним стало? Тебя разве не беспокоит, лежит ли он сейчас в колыбельке, будет ли работать на веревочной фабрике?Я не могла остановиться и сама не понимала почему. Мне удалось вытащить на свет все семейные секреты, которые родные должны беречь друг от друга, и я убедилась, что разрушила их жизнь до основания. При этом я понимала, что одновременно разрушаю и свою жизнь.Мать ушла — как я решила, чтобы дать волю слезам. Отец ничего не говорил. Но когда он поднял на меня взгляд, я увидела в них страдание и ужас. Только тогда я поняла, как была жестока. Я навредила отцу, которого когда-то любила, и отвратила его от меня и от матери. Я стала чудовищем.Я больше ни дня не могла оставаться в этом доме. Мы с Лу Шином переехали в пансион. Когда я покидала дом, никто не спустился, чтобы меня проводить.В течение двух последних недель перед отъездом в Китай Лу Шин ни разу не упрекнул меня за то, что я наговорила родным. Я сказала ему, что сильно преувеличила свой любовный опыт. Я также признала, что потеряла контроль над собой, и хотя показала истинные чувства и не сказала ни слова неправды, все равно я понимала, что наговорила лишнего. Я задавалась вопросом, не напугала ли я его, продемонстрировав самую буйную сторону своей натуры. Возможно, я навела его на мысль, что буду ждать от него больше, чем он может мне дать. Я и сама боялась, что стану требовать все больше и больше, потому что желания мои бездонны.Теперь меня мучили сомнения. Мне казалось, что я вынудила его почувствовать раскаяние и признаться, что он меня любит. Лу Шин сказал, что был безрассуден, что не достоин меня и никогда меня не оставит. Мужчина под пытками может сказать все что угодно. Я не помнила, как именно заставила его это сказать, но знала, что эти признания не были его личным порывом. И все же я надеялась на его искренность.В последнюю минуту я отправила записку мисс Хаффард, оперной певице. Она знала, что такое страсть, и она меня поймет. Я написала ей, куда отправляюсь и что мы с Лу Шином поженимся, как только преодолеем препятствия, которые существуют между расами. Я сказала, что напишу ей из Шанхая, и попросила пожелать мне удачи. Как только мое письмо забрали на почте, я почувствовала, что оно стало финальной декларацией и что я оставляю свою старую жизнь и начинаю новую. Это придало мне уверенности.Перед тем как взойти на борт корабля, я поцеловала Лу Шина в щеку. Мне было неважно, видел ли это кто-нибудь. Мы прощались друг с другом на целый месяц. Он пошел по одному трапу, я — по другому. Он направлялся на палубу для китайцев, а мой трап вел к палубам для белых. Чуть ранее, когда я поняла, что нас на корабле разделят, я отмахнулась от этого как от глупостей. Мы просто будем тайком пробираться друг к другу в каюты, как делали в доме.—Если меня поймают у тебя в каюте, или тебя — у меня,— возразил Лу Шин,— то остаток плавания я проведу в тюрьме корабля. А тебя высадят в Гонолулу.Он заверил меня, что у него удобная койка в частной каюте на палубе, где разместились другие состоятельные китайцы. Мы воссоединимся с ним, как только сойдем на пристань. Его семья знает, что я тоже приеду. Он написал им — по моему настоянию. Он не знал, как они на это отреагируют, но они послали ему телеграмму, что будут ждать.На второй день, когда мы уже были в открытом море, я распаковала свой багаж. На дне одного из саквояжей я нашла две вещи, которые туда не укладывала. Одна из них — мешочек из красного бархата. Внутри лежала подзорная труба отца. Когда я была маленькой, мы смотрели через нее из башенки на прибывающие корабли. Я вспомнила, как он перечислял страны, откуда приплывали суда.