Социальный утилитаризм нуждался в коррекции как со стороны психологии, так и со стороны социологии. Следует признать, что законотворчество и вынесение судебных решений на самом деле не определяются точно взвешиванием интересов. На практике давление желаний, требований, желаний так или иначе исказит фактические компромиссы, достигнутые правовой системой. В целях поддержания общей безопасности мы всеми способами стараемся свести к минимуму это искажение. Но нужно только заглянуть под поверхность закона в любом месте и в любое время, чтобы увидеть, как он происходит, даже если он скрыт механическими устройствами, чтобы процесс казался абсолютным, а результат-предопределенным. Мы не можем ожидать, что компромиссы[стр. 95] созданные и применяемые в соответствии с законом, они всегда и безошибочно приведут в действие любую картину, которую мы можем составить о характере или целях процесса их создания и применения. И все же этого подсознательного искажения будет меньше, если перед нами будет ясная картина того, что мы стремимся делать и с какой целью, и если мы будем строить по образу и подобию этого, насколько мы сознательно строим и формируем закон.
Трудности возникают главным образом в связи с критериями ценности. Если мы скажем, что интересы должны быть занесены в каталог или инвентаризированы, что они затем должны быть оценены, что те, которые признаны имеющими необходимую ценность, должны быть признаны юридически и введены в действие в пределах, определенных оценкой, насколько это позволят внутренние трудности в эффективном юридическом обеспечении интересов, сразу возникает вопрос: как мы должны выполнять эту работу по оценке? Философы посвятили много изобретательности открытию некоторого метода определения внутренней важности различных интересов, чтобы можно было достичь абсолютной формулы, в соответствии с которой она может быть такой[стр. 96]уверен, что более весомые интересы, по сути, будут преобладать. Но я скептически отношусь к возможности абсолютного суждения. В этот момент мы сталкиваемся с фундаментальным вопросом социальной и политической философии. Я не верю, что юристу нужно делать что-то большее, чем признать проблему и понять, что она представлена ему как одна из задач обеспечения всех социальных интересов, насколько это возможно, поддержания баланса или гармонии между ними, совместимых с обеспечением их всех. В прошлом веке предпочитали общую безопасность. Нынешний век показал много признаков предпочтения индивидуальной нравственной и социальной жизни. Я сомневаюсь, что такие предпочтения могут сохраниться сами по себе.
Социальные утилитаристы сказали бы: взвесьте несколько интересов с точки зрения конца закона. Но есть ли у нас что-нибудь, данное нам абсолютно? Является ли цель закона чем-то меньшим, чем делать все, что может быть достигнуто таким образом, для удовлетворения человеческих желаний? Являются ли ограничения какими-либо иными, чем те, которые налагаются инструментами, с которыми мы работаем, в результате чего мы можем потерять больше, чем получить, если попытаемся их применить[стр. 97] в определенных ситуациях? Если это так, то всегда есть возможность улучшить инструменты. Греческий философ, который сказал, что единственными возможными предметами судебного разбирательства являются "оскорбление, увечья и убийство", был таким же догматиком, как Герберт Спенсер, который считал санитарные законы и жилищные законы в наших больших городах совершенно вне сферы правового порядка. Более совершенные правовые механизмы расширяют сферу правовой эффективности, поскольку более совершенные механизмы расширили сферу промышленной эффективности. Я не имею в виду, что закон, конечно, должен вмешиваться в любые человеческие отношения и в любую ситуацию, когда кто-то может подумать, что таким образом может быть удовлетворена социальная потребность. Опыт убедительно показал, насколько тщетным может быть юридический механизм в его попытках обеспечить определенные виды интересов. Что я действительно говорю, так это то, что если в какой-либо области человеческого поведения или в каких-либо человеческих отношениях закон с помощью такого механизма, каким он обладает, может удовлетворить социальную потребность без несоразмерной жертвы других требований, то нет никаких вечных ограничений, присущих природе вещей, нет[стр. 98] границы, наложенные при сотворении мира, чтобы помешать ему сделать это.
Давайте применим некоторые другие теории, которые сейчас актуальны. Неогегельянцы говорят: попробуйте претензии с точки зрения цивилизации, с точки зрения развития человеческих сил, на большее из которых они способны-на наиболее полное овладение человеком природой, как человеческой природой, так и внешней природой. Неокантианцы говорят: попробуйте их с точки зрения сообщества свободных людей как социального идеала. Дугит говорит: Попробуйте их с точки зрения социальной взаимозависимости и социальной функции. Способствуют ли они социальной взаимозависимости или препятствуют ей из-за схожести интересов и разделения труда? В этих формулах действительно ли мы уходим от проблемы баланса, совместимого с поддержанием всех интересов, с удовлетворением всех потребностей и требований, которые связаны с цивилизованным социальным существованием?
С целью понимания закона сегодняшнего дня я довольствуюсь картиной удовлетворения такой же части всех человеческих потребностей, как[стр. 99] мы можем с наименьшими жертвами. Я доволен тем, что рассматриваю закон как социальный институт для удовлетворения социальных потребностей—требований и требований, связанных с существованием цивилизованного общества,—осуществляя столько, сколько мы можем, с наименьшими жертвами, насколько такие потребности могут быть удовлетворены или такие требования реализуются путем упорядочения человеческого поведения в политически организованном обществе. Для настоящих целей я доволен тем, что вижу в истории права отчет о постоянно расширяющемся признании и удовлетворении человеческих потребностей, требований или желаний посредством социального контроля; более всеобъемлющее и более эффективное обеспечение социальных интересов; постоянно более полное и эффективное устранение отходов и предотвращение трений в пользовании людьми благами существования—короче говоря, постоянно более эффективная социальная инженерия.