В конце прошлого и начале нынешнего века возник новый образ мышления. Юристы начали мыслить в терминах человеческих желаний или желаний, а не человеческой воли. Они начали думать, что им нужно было не просто уравнять или согласовать желания, но, если не уравнять, то, по крайней мере, согласовать удовлетворение потребностей. Они начали взвешивать или уравновешивать и согласовывать требования, желания или желания, как раньше они уравновешивали или согласовывали завещания. Они начали думать о конце закона не как о максимуме самоутверждения, а как о максимальном удовлетворении потребностей. Поэтому какое-то время они рассматривали проблему этики, юриспруденции и политики главным образом как проблему оценки; как проблему поиска критериев относительной ценности интересов. В юриспруденции и политике они увидели, что мы должны добавить практические[стр. 90] проблемы возможности обеспечения эффективности интересов посредством правительственных действий, судебных или административных. Но первым вопросом было одно из желаний быть признанным—об интересах, которые должны быть признаны и обеспечены. Проведя инвентаризацию потребностей, требований или интересов, которые заявляются и для которых требуется юридическое обеспечение, мы должны были оценить их, выбрать те, которые должны быть признаны, определить пределы, в которых они должны были быть реализованы с учетом других признанных интересов, и выяснить, в какой степени мы могли бы обеспечить их выполнение по закону с учетом присущих ограничений на эффективные юридические действия. Этот способ мышления, скрытый под различными терминологиями, можно увидеть более чем у одного типа юристов за последние три десятилетия.
Три элемента способствовали смещению основы теорий относительно конца закона с воли на желания, от согласования или согласования воль к согласованию или согласованию потребностей. Наиболее важную роль сыграла психология, которая подорвала фундамент метафизической воли-философии права. Через[стр. 91] движение за объединение общественных наук, экономика также сыграли важную роль, особенно косвенно, через попытки экономической интерпретации истории права, укрепляя психологию, показывая, в какой степени право формировалось под давлением экономических потребностей. Также дифференциация общества, вовлеченного в промышленную организацию, была немаловажным фактором, когда появились классы, в которых претензии на минимальное человеческое существование, по стандартам данной цивилизации, стали более насущными, чем претензии на самоутверждение. Внимание было обращено с природы права на его цель, и функциональное отношение, тенденция измерять правовые нормы, доктрины и институты по степени, в которой они способствуют или достигают целей, для которых существует право, начали заменять более старый метод оценки права по критериям, взятым из него самого. В этом отношении нынешняя мысль больше похожа на мысль семнадцатого и восемнадцатого веков, чем на мысль девятнадцатого века. Французские писатели описали это явление как "возрождение юридического идеализма"[стр. 92]. Но на самом деле социальный утилитаризм сегодняшнего дня и философия естественного права семнадцатого и восемнадцатого веков имеют только одно общее: каждое из них сосредоточено на явлениях роста; каждое стремится направлять и далее сознательно совершенствовать закон.
В своей более ранней форме социальный утилитаризм, как и все правовые философии девятнадцатого века, был слишком абсолютным. Его телеологическая теория должна была показать нам, что на самом деле и обязательно имело место в законотворчестве, а не то, к чему мы стремились. Его заслуга в философии права заключалась в том, что он заставил нас отказаться от двусмысленного термина "право" и провести различие между требованиями или желаниями или требованиями, существующими независимо от закона, юридически признанными или разграниченными требованиями или желаниями или требованиями, и правовыми институтами, которые в широком смысле называются законными правами, посредством которых требования, признанные и разграниченные, обеспечиваются. Также впервые стало ясно, насколько задача законодателя состоит в достижении компромисса. Для школы закона природы законотворчество было лишь абсолютным[стр. 93] развитие абсолютных принципов. Полное логическое развитие содержания, подразумеваемого в каждом естественном праве, дало бы свод законов, адекватный каждому времени и месту. Это правда, что идея компромисса действительно скрывалась за теорией юристов-метафизиков в девятнадцатом веке. Но они стремились к абсолютной гармонизации, а не к рабочему компромиссу для того времени и места. Конфликтующие индивидуальные воли должны были быть абсолютно согласованы формулой, обладающей абсолютным и универсальным авторитетом. Когда мы думаем о праве как о существующем для обеспечения социальных интересов, в той мере, в какой они могут быть обеспечены посредством упорядочения людей и человеческих отношений с помощью механизма организованного политического общества, становится очевидным, что мы можем достичь практически осуществимой системы компромиссов противоречивых человеческих желаний здесь и сейчас, посредством мысленной картины реализации всего, что мы можем, не веря, что у нас есть идеальное решение для всех времен и для каждого места. Как выразились неокантианцы, мы можем сформулировать социальный идеал того времени и места и, таким образом, попытаться решить юридические проблемы без[Стр. 94] считая себя компетентными составить социальную, политическую и правовую карту на все времена. Как выразились неогегельянцы, мы можем обнаружить и сформулировать юридические постулаты цивилизации того времени и места, не предполагая, что эти постулаты являются полной и окончательной картиной окончательного закона, которым он должен измеряться на все времена.