Нашу группу будили на рассвете, а так как он каждый день начинается в разное время, постоянного графика не имелось. С первым лучом все выходили во двор на пробежку, в теплую погоду занимались на тренажерах и турниках, в холодную или дождливую прогуливались среди кленов. Заведение, с одной стороны, стояло на окраине города, а с другой, на возвышении. Иногда ярассматривала неонового призрака и не могла определиться: мы над городом или за городом? Но река нас точно разделяла, одним целым мы не являлись. Горожане приезжали к реке и ставили автомобили и палатки на противоположном берегу, никогда не переходя по мосту на другую сторону. Ближе к нашему берегу на проволоке висело меньше замков и ленточек от влюбленных.
Первое время я почти не спала по ночам, и здешние порядки казались сущим наказанием. После питательного завтрака, который мне в горло не лез из-за вялости и утренней отключки органов чувств, мы отправлялись на лекции. Хотелось не печени или омлета, а кофе и побольше сахара, чтобы мир предстал в цветном фильтре.
Первой дисциплиной всегда стояла эсхатология. Ее вела отвратительно бодрая и болтливая пампушка в очках, в скучном сером платье, из-под которого торчали мерзкого вида толстые ноги. Из-за недосыпа я не переваривала вида этой женщины, и, как на зло, она стрекотала без умолку, не позволяя уснуть мне за последним столом. Омерзительно позитивным голосом она передавала сценарии конца света в интерпретации различных религий.
- Солнце приблизится на расстояние локтя, люди будут тонуть в собственном поту, - чуть ли не со смехом сообщала она. Казалось, она с восторгом представляет нас утопающими.
Меня хватило на неделю, а после пары выходных я перестала вставать по утрам. Гувернантка, ходившая по комнатам, не привыкла, что ее не слушаются. Она считала, что я встаю раньше всех, и не догадывалась, что я забивалась в уголок кровати, накрывалась одеялом и оставалась незамеченной. Казалось, под скученным одеялом никого нет. Гувернантка даже на цыпочках не могла как следует осмотреть второй ярус, к тому же с того угла, где я сворачивалась калачиком, стоял высоченный шкаф, он не позволял подойти и проверить.
Пампушка в очках нажаловалась директрисе. Или, как мы называли ее за спиной, Королеве. Скоро я стояла у заветной двери и ждала выговора. Хоть чего-то, кроме молчания. Меня вызвали. Внутри оказалось много книг: на полках, на подоконнике, само собой, на полу и на свободных стульях. В широкое окно вливалось море света, теплого, как аура директрисы. Пахло, на первый взгляд, резковатым мужским одеколоном, но я уловила тонкую струю аромата, нежного, как ямочки на щеке директрисы. И последовала за этой ласковой нотой, встав близко к Королеве.
Пампушка стояла у стены, выжидая приговора. Я представляла ее в поварском колпаке, за готовкой пышных кремовых десертов, и никак не могла воспринимать всерьез. Даже на мгновенье испытала жалость к этой женщине, такую же мимолетную, как ноту нежности в аромате этого кабинета.
- Люди не появляются на свет подготовленными к жизни, - бархатным голосом начала директриса.
Я засмотрелась на ослабленный узел темно-синего галстука у нее на шее, на расстёгнутую верхнюю пуговицу и пиджак, висящий на спинке стула у нее за спиной. Виной не мучилась, а внутри ощущала сияние радости от встречи и разговора. Я мечтала, что однажды, в самый прекрасный день жизни, обнаружится, что она – моя мать. Больше всего расстраивало, что между нами не было ничего общего ни во внешности, ни в характере. Ее темные глаза и мои – разноцветные, моя нетерпеливость и резкость - ее всепонимание, острые скулы – ямочки, черные губы – алый рот, резко очерченные ключицы – мягкие очертания фигуры.
- Но у людей есть возможность подготовиться к смерти. Не у всех, конечно, однако ты ею обладаешь, Дана.
- Судя по ее словам… - я не сумела вспомнить имени и выразительно взглянула на Пампушку. – Мы все равно ничего не сможем поделать. Вместо того, чтобы терпеть этот заведенный будильник, - очередной выразительный взгляд в сторону, - Лучше научиться плавать брасом и нырять на время.
Директриса с тенью улыбки приподняла брови.
- Чтобы не утонуть в собственном поту.
Я призналась, что хочу учиться у нее, а в эсхатологии, геронтологии, танатологии, философии не нуждаюсь. С каждым новым словом вид Пампушки становился все более снисходительным и презабавным, а директриса посерьезнела.
- Допускаю, эсхатология может и не пригодится, так как ученые аркаимской обсерватории предсказывают противоречивые даты конца света. Я придерживаюсь мнения, что он произойдет не в ближайшее время. Не в твоем поколении, однозначно. Для воскресших он останется почти незамеченным, в отличие от тех, кто встретит его живым.
- Конец света живыми встретят худшие из рода человеческого, - вставила я.
Она поднялась с места и оказалась напротив, внимательно изучая мои глаза, родинки на лице и на руках.
- Но остальные дисциплины обязательны для изучения. В конце концов, мы желаем, чтобы ты покинула это заведение образованной девушкой. А на следующем курсе к программе добавится хиромантия, кинесика и несколько факультативов по выбору.
- А что преподаете вы? Для той группы…
Три девушки и двое парней со второго этажа учились во вторую смену и часто пропадали в этом кабинете. Прогуливаясь по зданию, я старалась столкнуться с кем-то из них, но они избегали контактов с окружающими.
- Я не преподаю, - очень просто ответила она.
Понимая, что этого ответа недостаточно, она заговорила о доверии и чести, которые ей оказали некие лица. Попечители не участвуют лично в образовательном процессе академии, но она отчитывается перед ними и выполняет возложенные обязательства.
По затянувшейся паузе директриса почуяла недовольство. Она взяла мои прохладные руки в свои и заглянула в глаза. Люди проникают друг другу в голову по-разному. Одни беспардонно, грубо устанавливая собственные порядки, навязывая чуждые представления. Другие, как директриса, осторожничали, изучали, стараясь не потревожить и не узнать лишнего.
- Что-то тревожит? Говорят, ты спишь на лекциях.
- Я вижу белые сны. Стоит уснуть, и под глазами светлеет, вокруг сплошная белизна, и она ослепляет. Невозможно проснуться, бесполезно жмуриться и закрывать лицо руками. Девочки жалуются, что я мечусь в кровати и трясу ее всю ночь. Они не могут разбудить меня, я просыпаюсь как будто случайно и больше не могу заснуть. Потом является гувернантка…
- Необычные способности проявляла?
Я покачала головой. Не раз я замечала, как некоторые студенты читают чужие мысли с разной степенью успеха, передвигают предметы, предсказывают будущее (порой лапшу на уши вешают). Сама же не испытывала интереса к подобным навыкам и не старалась напридумывать себе способностей, которыми не обладала.
- Послушай, моя хорошая… Я догадываюсь о твоем истинном даре, но ты слишком юная, чтобы понять его значимость и использовать прямо сейчас. Возможно, он тебя расстроит… Поэтому давай договоримся. Ты должна посещать занятия, есть доля вероятности, ничтожная, что проснется и новое умение. Которым можно гордиться.
- Тарантулы… Белая Женщина… - пролепетала я, поняв обидный смысл ее слов.
- Все, что произошло – это проявления сверхъественного дара, всего лишь косвенные признаки. Но благодаря им мы смеем надеяться, что ты обладаешь чем-то поистине замечательным, а не…Возможно, надежды не оправдаются. Дана, просто учись и жди. И не спрашивай подробностей, пожалуйста. Придет время, и все поймешь сама.
Она посеяла смятение в мое сердце. Сердце дрожало, ныло, чуя неладное. Я внутренне подсмеивалась над чтением мыслей и предсказаниями, над телекинезом и другими упражнениями своих одногруппниц, но теперь знала: сама-то умею еще меньше. Насколько ничтожен этот дар, насколько он унизителен, что его не произносят вслух, не дают определение и надеются, что есть нечто иное, более достойное?
