Какое-то время Ивану казалось, что он переместился в лето. Тело от палящего солнца горело сильно! Кожа как будто плавилась. Он смотрел на себя словно сверху. Видел, как разглаживаются шрамы на теле. Всё это наблюдал через одежду. А потом тело начало трескаться как лёд на реке по весне. Расползалось, растекалось. Иван пытался потрогать себя, но не мог дотянуться. Видел себя, лежащего на снегу. Потом появились волки. Они обнюхивали всё вокруг. Утыкались мордами, выли. Как они выли! Этим воем напиталось всё вокруг. Но потом это был уже не вой, а монотонное церковное пение.
— Гооосподии, упокой их дууушиии…
***
— Ты, Пётр Николаевич, подумай! Не отказывайся раньше времени. Нет будущего у этой страны. Мы с тобой уже сколько лет знакомы. От этой войны все обеднели. Ты на себя посмотри! Давно ли ты прибыль свою считал? Или накопил достаточно, чтобы семью большую содержать?
— Да у меня семья — четыре души и те святым духом питаются. Экономия у нас налицо. Косточки можно сосчитать все. Но накопления имеются какие-то, — ответил Пётр Николаевич высокому седовласому мужчине.
— Делать что-то нужно, Пётр! Царь в своих покоях отсиживается, а люди на фронте гибнут. Надобно и царя туда, да прекратить всё это ежеминутно. Ты свои накопления ради благого дела выдели! Надобно просвещением заниматься среди населения. Вот, посмотри! Листовки всё рассказывают! Есть люди, которые нам помогут, — седовласый говорил пламенно, громко.
— Убери эту грязь, Пантелей Михалыч! Кому ты это показывать собираешься? Никто читать не умеет! Иди, займись чем-то дельным! А листовками своими печку растопи. Морозы какие лютые, я вот, — Пётр Николаевич вытащил ногу из-под стола, покрутил, — в валенках хожу. А Петушок в тулупчике спит. Мария из своего перешила ему. Переживём войну, а дальше видно будет.
— Пёёётр Николаевич! Сдались мне твои валенки! Ты о России думай, а не о том, как мягкое место в тёплое кресло усадить. Вот те крест, верну денег в три раза больше!
Седовласый встал на колени.
— Я за тебя словечко замолвлю, когда нужно будет. Ты вот, на войне не богатеешь, а другие с удовольствием. Ты за своего больше всего пойдёшь, так как на чужой крови не играешь. Денег только займи!
Пётр Николаевич встал со стула. Взял свою трость и постучал по полу громко.
— Сгинь…
На стук прибежала служанка, так обычно Полянский вызывал её. Заглянув в кабинет, увидела, как хозяин махнул рукой, мол, не нужна, убежала обратно.
— И не приноси больше свою правду мне. Вы сейчас такого накрутите, что потом за век не разберётесь. Сиди у себя, да помалкивай. Живее будешь, Пантелей Михалыч.
Седовласый встал с колен, поправил одежду, схватил со стула свою шубу и выбежал из кабинета.
— Евгеееенька! — крикнул Пётр Николаевич. — Продолжим, давай, спускайся!
Евгении долго не было.
В кабинет отца она вошла, проворчав:
— Давайте, папенька, уже печь затопим. Больно холодно.
— Потерпишь, скоро весна, — ответил отец.
— Не хочу уже терпеть! — Евгения аж завизжала. — Дров на три зимы, а вы нас холодом испытываете!
— Так сожги их к чертям! И чего добьёшься? Сама пойдёшь заготавливать дрова? Тебе там кроме Ваньки снится что-то? Когда война закончится уже? — Пётр Николаевич нервничал.
— Через три года Иван вернётся и заготовит дрова.
Пёт Николаевич засмеялся громко.
— Да твой Ванька, небось, женился давно на медсестре какой-нибудь! А ты ждёшь. Так и останешься в девках. Замуж тебя выдать бы, одним ртом меньше. И забот бы не было. Муж может пожарче топил бы печь. И не слушал бы я это всё от тебя. А пока замуж тебя никто не берёт, садись.
Евгения послушно присела рядом с отцом.
Он открыл толстую книгу.
— Ванька твой без образования разобрался, а ты поумнее должна быть. Вот не станет меня, и что делать дальше? Мария рыдать только будет. А у тебя голова рабочая, смотри, как тут заполнять.
Пётр Николаевич воодушевлённо рассказывал, как заполнять торговые книги, как делать отчёт, как платить жалование, кому. А Евгения летала в облаках.
«Ванечка, — думала она про себя, — плохо тебе сейчас, чувствую я. Щёки мои горят, целованные тобой. Молюсь о тебе, мой хороший. Ты возвращайся поскорее, а то от меня скоро только кусок льда останется».
— Заполняй, вот тут! — Полянский ткнул пальцем в чистый лист.
Евгения взяла перо, долго-долго смотрела на него, а потом написала размашисто на весь лист большими буквами: «Затопи печь!»
— Дура! — закричал Пётр Николаевич. — Завтра же жениха найду!
— Ищите, папенька, ищите. Я вслед за Фёдором пойду! — ответила дочь громко.
— Иди, — выкрикнул отец, — только сначала голову о лёд разбей, а потом плыви к Фёдору. Там вам дрова точно не пригодятся.
С того дня больше Полянский дочь бумажным делам не обучал.
Постепенно накопления уходили на налоги, которые лучше было заплатить, чтобы в такое тяжелое время не навлекать на себя беду.
— Нужно запасы заготовить, — сказал как-то Пётр Марии.
Она уже засыпала у него на плече.
— Слышишь, или нет? — спросил Полянский.
— Слышу, Петенька.
Когда началась весна, и растаял снег, Пётр Николаевич вырыл яму в саду. Обложил её внутри кирпичом. В железные бочки насыпал зерно, закрыл их плотно, сложил в ту яму и закопал.
И Марию, и Евгеньку предупредил, показал место. А через неделю помер.
Сидели после похорон Мария и Евгения в столовой. Молчали. Маленький Петя то и дело стучался в кабинет к Полянскому и лепетал:
— Папенька, разрешите войти, папенька, разрешите войти.
Мария вскакивала, хватала сына на руки, закрывала ему рот рукой.
— Нет больше папеньки, не трави душу.
— Есть, — отвечал ребёнок. — Сидит он за столом, пустииии к нему!
В тот же день Евгенька натопила печь, несмотря на то, что на улице было тепло. Дом прогрелся так сильно, что находиться внутри было тяжело. То и дело выбегали на улицу охладиться. Открыли все окна и двери.
А Евгенька как будто с ума сошла, продолжала топить печь ещё несколько дней.
Продолжение тут
Все мои рассказы тут