Но творческая государственная мудрость требует культуры для ее поддержки. Этому нельзя ни научить с помощью правил, ни создать из вакуума. Сообщество, которое бесспорно бормочет со своими ржавыми привычками мышления, не делая различий между инструментами и идолами, с унылым потреблением романтической фантастики машинного производства, без критики, пустой кафедрой и ненадежной прессой, найдет свое точное отражение в общественных делах. Единственное, что ни один демократ не может предположить, - это то, что люди-дорогие добрые души, полностью компетентные для своей задачи. Самые ценные лидеры никогда не предполагают этого. Никто, например, не стал бы обвинять Карла Маркса в нелояльности к рабочим. Еще в 1850 году он мог написать демагогам среди своих друзей: "В то время как мы обращаем внимание немецкого рабочего на неразвитое государство из пролетариата Германии вы самым грубым образом льстите национальному духу и цеховым предрассудкам немецких ремесленников, и этот метод, без сомнения, более популярен из двух. Точно так же, как демократы сделали своего рода фетиш из слов" народ", так и вы делаете одно из слов"пролетариат"". Джон Спарго цитирует это утверждение в своей "Жизни". Маркс, как нам говорят, мог бы использовать такие фразы, как "демократические миазмы". Похоже, он никогда не совершал ошибки, путая демократию с демолатрией. Спарго совершенно ясно говорит об этой характеристике Маркса: "Возможно, больше всего он восхищался той прекрасной преданностью истине, как он ее понимал, и пренебрежением популярностью, которые отмечали жизнь Оуэна. Презрение к общественному мнению было одной из его наиболее сильно развитых черт. Он любил, говорит Либкнехт, цитировать в качестве своего девиза вызывающую строчку Данте, которой он впоследствии завершил свое предисловие к "Капиталу":
'Segui il tuo corso e lascia dir le genti.'"
К вечной чести Маркса, он установил интеллектуальный стандарт социализма на самой мощной интеллектуальной основе, какую только смог найти. Он знал, что лучше не довольствоваться свободомыслием и довольно благими намерениями. Он знал, что для грандиозных перемен, которые он замышлял, требовалась каждая унция интеллектуальной силы, которой обладал мир. Прекрасным хвастовством было то, что социализм был оснащен всей культурой того времени. Интересно, что бы он подумал о восторженном кандидате-социалисте на пост губернатора Нью-Йорка, который мог бы написать, что "пока люди не станут свободными, миру больше не нужны никакие литературные усилия, никакие картины, никакие стихи. Лучше сказать одно слово об освобождении расы, чем написать величайший роман того времени.... Миру больше не нужна литература".
Я не рискну гадать о том, что сказал бы Маркс, но я знаю, что мы должны сказать: "Без литературы народ нем, без романов и стихов, пьес и критики, без книг по философии нет ни разума, чтобы планировать, ни воображения, чтобы задумывать, ни понимания общей цели. Без культуры вы можете свергнуть правительства, перевернуть отношения собственности, вы можете создать волнение, но вы не можете создать подлинную революцию в жизни людей". Ответ рабочих в 1847 году на предложение Кабе о том, что они нашли Икарию, "новый земной рай", в Техасе, если вам угодно, содержит следующее интересное возражение: "Потому что, хотя те товарищи, которые намерены эмигрировать с Кабе, могут быть страстными коммунистами, и все же они все еще обладают слишком многими недостатками и предрассудками современного общества в силу своего прошлого образования, чтобы иметь возможность избавиться от них сразу, присоединившись к Икарии".
Это простое утверждение может быть принято близко к сердцу всеми реформаторами и социалистами, которые настаивают на том, что с людьми все в порядке, что только институты ошибочны. Политика восстановления требует нации, значительно более образованной, нации, свободной от своего неряшливого образа мышления, стимулируемой более широкими интересами и постоянно подстегиваемой самой острой критикой. Глупо говорить, что институты должны быть изменены сверху донизу, а затем предполагать, что их жертвы готовы к изменениям. Никакое количество уставов, прямых праймериз или коротких бюллетеней не сделает демократию из неграмотного народа. Те части Америки, где есть кабинки для голосования, но нет школ, никак нельзя назвать демократическими. Точно так же человек, который читает одну коррумпированную газету, а затем выходит голосовать, не может утверждать, что зарегистрировал свое завещание. У него может быть воля, но он ее не использовал.
Для политики, чей единственный идеал-рутина, также хорошо, что мужчины не должны знать, чего они хотят или как это выразить. Образование всегда было серьезной помехой для консервативного интеллекта. В Южных Штатах культура негров открыто осуждается, и я не виню ни одного патриарха за то, что он боится образования женщин. Именно из культуры делается сущность настоящих революций. Если бы с помощью какой-то волшебной силы вы могли предоставить женщинам право голоса, а затем запретить им посещать школы и колледжи, газеты и лекции, избирательное право было бы не более эффективным, чем Синий закон, запрещающий целовать вашу жену в воскресенье. Это демократический механизм, за которым стоит образованная гражданская позиция, воплощающая в себе все страхи консерваторов и надежды радикалов.
Культура-это название того, что интересует людей, их мыслей, их моделей, книг, которые они читают, и речей, которые они слышат, их застольных бесед, сплетен, споров, исторического смысла и научной подготовки, ценностей, которые они ценят, качества жизни, которым они восхищаются. Все общины имеют свою культуру. Это климат их цивилизации. Без благоприятной культуры политические схемы являются простым навязыванием. Они не будут работать без людей, которые будут ими заниматься.