–Я в порядке,– ответил Филипе, хотя по его внешнему виду этого было сказать нельзя. Лицо бледное, словно серое полотно, длинные

–Милый мой, родной, все образуется, все будет хорошо. Твоя мама пришла сюда ради тебя, и я прощаю тебя, сынок.– Мария судорожно вцепилась в пальцы мальчика. Они были влажными и горячими, несмотря на зверский холод, царивший в каземате.– Как тут вас кормят? Где ты спишь? Тут же и места нет для всех… Наверное, есть еще какое-то помещение и…Мария умолкла, увидев, как сын отрицательно покачал головой.–Сплю там, где придется найти уголок. А кормят нас раз в день и…Внезапно грудь его содрогнулась от сильного приступа кашля.–Я принесу настойки от кашля, которую приготовит для тебя Микаэла. Ах, мой дорогой Филипе… Я…–Пожалуйста, мамочка, только не плачь, ладно? Я ведь сам впутался во все это. Но скоро я уже буду дома, обещаю.–Что тебе тут нужно, братишка?– снова подал голос Эдуардо, видя всю степень отчаяния матери.–Да тут есть свой черный рынок, на котором можно купить все. Самые сильные сокамерники, впрочем, сразу же отбирают все у остальных, более слабых,– признался Филипе.– Если можешь, принеси в следующий раз хлеба и немного сыра… И что-нибудь из теплой одежды,– добавил он, весь сотрясаясь от озноба.–Хорошо, принесу,– пообещал Эдуардо, и в это время охранник объявил, что время их свидания истекло.– Держись, брат, а мы навестим тебя на следующей неделе. Господь с тобою,– добавил он шепотом, уводя прочь безутешную мать.Потянулись дни ожидания. Мария совершала свои невеселые паломничества в тюрьму, часто одна, без Эдуардо, всякий раз, когда разрешались свидания с заключенными. И каждый раз она видела, как буквально на глазах слабел ее Филипе.–Здесь по ночам очень холодно,– жаловался сын.– А то одеяло, которое ты мне принесла, его тут же у меня отобрали. У меня и сил-то не было, чтобы побороться с обидчиком…–Филипе, сынок, осталось всего лишь две недели, потерпи как-нибудь, ладно? А потом тебя выпустят отсюда, и ты начнешь новую жизнь. Si?–Si, мамочка.– Филипе слабо кивнул головой. Слезы побежали по его щекам, оставляя грязные дорожки на лице. Сердце Марии сжималось от боли, когда она слышала тяжелое, прерывистое дыхание сына.–Вот тебе настойка от кашля, Филипе. А вот это съешь прямо сейчас, пока никто не видит.Она сунула ему в руку небольшую буханку хлеба. Мальчишка с жадностью откусил почти половину, а оставшийся кусок спрятал за пазуху.Всякий раз самым тяжелым для Марии была минута расставания, когда нужно было уходить. Весь обратный путь домой она шла, заливаясь слезами. Как ей хотелось в такие моменты поговорить с мужем, посоветоваться с ним. Обременять старших сыновей своими страхами и печалями она не решалась.–Я справлюсь со всем сама. Справлюсь ради Филипе,– уговаривала она себя, переступая порог своей пещеры, где сейчас всегда было так непривычно тихо. Мария до сих пор так и не осмелилась сказать Филипе, что его отец и младшая сестра уехали из дома, подались в Барселону.–Hola!Мария подняла голову и увидела Рамона, стоявшего у входа в пещеру.–Не помешаю?–Нет.– Мария слегка пожала плечами.– Никого же… нет. Проходи.–Я тут принес тебе кое-что.– Он протянул ей корзину.–Снова апельсины?– Мария едва заметно усмехнулась.–Нет. На сей раз это пирожные. Моя мать угостила нас, а мы не смогли столько всего съесть.Мария прекрасно знала, что кексы «Магдалина», которые лежали сейчас в корзинке,– это такая вкуснотища, что их можно есть и есть до тех пор, пока не останется ни крошки. А потому щедрый жест Рамона тронул ее вдвойне.–Спасибо,– коротко поблагодарила она.–Как там Филипе?–Он… он сражается,– ответила Мария и не удержалась от соблазна: взяла один кекс и тут же впилась в него зубами. «Может,– подумала она,– ноги перестанут дрожать, если съем сладкого».–Уверен, он справится. Что ж, я пошел, но, если тебе нужна какая-то помощь, не стесняйся, только скажи.–Спасибо. Обязательно обращусь, если будет надо,– поблагодарила соседа Мария.Рамон молча попрощался с ней кивком головы и вышел на улицу.* * *Весь июль выдался жарким и засушливым. Не было дня, чтобы Мария не останавливала кого-нибудь из знакомых цыган, вернувшихся из Барселоны, либо у себя в деревне, либо когда она сама выбиралась в город, интересуясь лишь одним: не видели ли эти люди Хозе. Но никто не мог сообщить никаких новостей о ее муже. Она даже решила посоветоваться с Микаэлой, когда пошла к ней, чтобы забрать готовое снадобье для Филипе.–Скоро ты увидишь их обоих,– лаконично ответила ей гадалка.– Гораздо скорее, чем ты думаешь.Пришлось запастись терпением. Радовало лишь то, что каждый прожитый день приближал срок освобождения Филипе и его возвращение домой.И наконец этот долгожданный день наступил. Мария, трепеща от нетерпения и радостного возбуждения, стоя в толпе других матерей, терпеливо ждала появления своего Филипе за воротами тюрьмы. И вот отворились ворота, и оттуда проследовала разношерстная вереница взлохмаченных и грязных мужчин, бывших арестантов.–Mi querida, мой мальчик! Филипе!– Мария подбежала к сыну и прижала его к себе. Кожа да кости. Одежда, превратившаяся за этот месяц в лохмотья, болталась на нем, словно на палке, от тела мальчика разило зловонием, мгновенно вызвавшим у Марии приступ тошноты. «Пустяки,– подумала она, сжимая его худые ручонки в своих руках.– Главное – он свободен».Несмотря на то что она привела с собой мула Паку, возвращение домой оказалось долгим и утомительным. Филипе истошно кашлял всю дорогу, пока мул неторопливо вышагивал по булыжным улочкам Сакромонте, поднимаясь все выше и выше в гору. Мальчик с трудом держался на спине мула, и Марии приходилось все время подстраховывать сына, чтобы он не свалился на землю.Наконец они приехали. Первым делом Мария тут же сорвала с сына все его лохмотья и осторожно вымыла в корыте, соскребая грязь с его тощего тела горячей влажной тряпкой. Потом она укутала Филипе в одеяла и уложила в постель. А его изъеденную вшами одежду вынесла во двор, чтобы потом сжечь на костре.Все то время, пока она суетилась вокруг, мальчик лежал молча, изредка роняя слово-другое. Глаза его были закрыты, грудь тяжело вздымалась от неровного, прерывистого дыхания.