— А если я просто замочу серебро...
— Нет, — сказала Теодора, перехватывая ее руку. — Хочешь идти на кухню одна, через все эти двери?
— Не хочу. — Элинор положила вилки обратно на стол, потом еще раз взглянула на мятые салфетки, на винное пятно рядом с местом Люка и покачала головой. — Даже и не знаю, как отнеслась бы к этому мама.
— Идем, — сказала Теодора. — Они нам свет оставили.
В будуаре ярко горел камин. Теодора села рядом с подносом. Люк тем временем достал бренди из буфета, куда вчера старательно убрал.
— Нам ни в коем случае нельзя раскисать, — объявил Люк. — Сегодня я снова вызываю вас на партию, доктор.
Перед ужином они принесли из других комнат удобные кресла и лампы, так что в будуаре стало вполне сносно.
— На самом деле Хилл-хаус очень к нам добр. — Теодора протянула Элинор кофе, и та блаженно откинулась в большом мягком-премягком кресле. — Элинор не надо мыть посуду, нам предстоит вечер в приятном обществе, а завтра, может быть, выглянет солнышко.
— Надо придумать, что возьмем на пикник, — сказала Элинор.
— Я тут в Хилл-хаусе разжирею и обленюсь, — продолжала Теодора. Элинор было неприятно, что она постоянно называет дом по имени —
будто нарочно повторяет это слово. Дерзко окликает дом — смотри, мол, мы здесь.
— Хилл-хаус, Хилл-хаус, Хилл-хаус, — тихо произнесла Теодора и улыбнулась Элинор.
— Любезная принцесса, — учтиво обратился к ней Люк, — не расскажешь ли, какова политическая ситуация в твоей стране?
— Крайне неустойчива, — ответила Теодора. — Я сбежала, потому что
мой отец-король хочет выдать меня за Черного Михаэля[8] — претендента на трон. Я, разумеется, терпеть не могу Черного Михаэля — он носит золотую серьгу в ухе и бьет конюхов хлыстом.
— И впрямь крайне нестабильная обстановка, — заметил Люк. — Как же тебе удалось сбежать?
— Я переоделась молочницей и спряталась под сеном в телеге. Никто туда не заглянул, а границу я пересекла с фальшивыми документами, которые изготовила себе в избушке дровосека.
— И теперь Черный Михаэль устроит государственный переворот?
— Конечно. Ну и на здоровье.
Это как сидеть в очереди у зубного, думала Элинор, глядя на них
поверх чашки с кофе; как сидеть в очереди у зубного и слушать чужие
шутки, твердо зная, что все в конце концов окажутся в кабинете. Тут она заметила рядом с собой доктора и, подняв глаза, неуверенно улыбнулась.
— Нервничаете? — спросил он.
Элинор кивнула.
— Я тоже. — Доктор придвинул стул и сел рядом с ней. — У вас такое
чувство, будто что-то — непонятно, что именно, — должно скоро произойти?
— Да. Все как будто ждет.
— А они, — доктор кивнул на смеющихся Теодору и Люка, — чувствуют то же, но проявляют иначе; интересно, как это на всех нас скажется. Месяц назад я едва ли мог предположить такое: что мы все четверо будем сидеть здесь, в этот доме. Я долго ждал.
А вот доктор избегает называть дом по имени, подумала Элинор.
— Вы думаете, мы правильно поступаем, что остаемся здесь?
— Правильно? — повторил он. — Думаю, мы поступаем
исключительно глупо. Думаю, такая атмосфера отыщет изъяны и слабости в каждом и сломит нас всех — это вопрос нескольких дней. Единственное наше спасение — в бегстве. По крайней мере, оно не сможет за нами последовать. Почувствовав себя в опасности, мы уедем, как приехали. И, — горько добавил он, — со всей возможной поспешностью.
— Но ведь мы предупреждены, — заметила Элинор, — и нас четверо.
— Я уже сказал об этом Люку и Теодоре, — продолжал доктор. — Пообещайте мне уехать сразу, как почувствуете, что дом забирает над вами власть.
— Обещаю, — с улыбкой ответила Элинор. Он хочет меня подбодрить, благодарно подумала она. — Но пока все хорошо. Правда. Все хорошо.
— Я не колеблясь отошлю вас, если увижу такую необходимость, — сказал доктор, вставая. — Люк, дамы нас простят?
Покуда они расставляли фигуры, Теодора с чашкой в руке бродила по комнате, а Элинор думала: у нее движения зверя, нервные и настороженные; она не может сидеть на месте, когда в воздухе ощущается некое беспокойство. Мы все на взводе.
— Посиди со мной, — сказала она. Теодора все с той же упругой грацией подошла, опустилась в кресло, с которого встал доктор, и устало откинула голову; как же она красива, подумала Элинор, какой же бездумной, счастливой красотой. — Устала?
Теодора с улыбкой повернулась к ней.
— Не могу больше выносить ожидание.
— Я только что думала, насколько ты по виду спокойна.