Произошла неудача. Он умер. Fine.
При этом самым обычным образом: не было ритуальных жестов, вспарывания животов и разрывания завес. Храма тоже давно не было. И с этого, глупого по своей ординарности, момента начинается неотвратимое оголение некогда пышных одежд. Счетоводы северного ветреного города неумолимы и преспокойненько делят на ноль. А ему надо-то было, всего-навсего, научиться читать определенных русских поэтов в оригинале, чтоб понять некоторые, так сказать, азу хэппи-эндов.
Вместо этого были архивы, своё издательство, клан посвященных, скупые благодарности за хорошую погоду, публичные ремарки в жёлтых и оранжевых газетках. Искушения, правда, были не из мелких; обложка старшего сержанта хоть и вместила множество персонажей, но все-таки быть рядом с карло-марлой, Володенькой, маяком и ещё, и ещё в столь нежном возрасте опасно. А взяли, как потом выяснилось, не насовсем. При этом наличие у него большого таланта невозможно оспорить. Может быть, гениальности. Вкупе с очень продвинутой, протестантской деловитостью: рукописи все подсчитаны, идеальная бухгалтерия, репетируется все до одурения, премьеры не абы как, а в лучших крем де ля крем ‘ах.
Образование было очень практично выбранным – университетский курс теории коммуникации, который исчезнет после того, как он его закончит... были еще какие-то местные музпросветы, малоинтересные, впрочем, для великой биографии. Он и сам преподавал некоторое время – скорей из нужды, чем желания. Вначале все происходило довольно коллективно: кружок близких коллег, обмены мнений и открытость дискуссий, лекции и демонстрации, коллективные концерты. Со временем, однако, вдруг, в самый неожиданный момент, в окружающем пространстве поменялся… ЗВУК. Тягостные пляски небесных карликов и взрыв массового коллективного создали психоделически-космическое «КАК», против которого невнятное и сумбурное «что» задротов-элитариев не имело никаких шансов. Выстраивание серийных рядов и ограниченных транспозиций не выдерживает и 10 секунд простого соль-минорного трезвучия на ста маршалловских ваттах, нет у этих интеллектуальных вывертов простой кинетической энергии, способной на многочасовые трансы миллионов…
Формально, карьера происходила вполне себе успешно, маленькие фотографии его, в плаще-накидке, украшали пианино и рояли больших признанных музыкантов, невыговариваемость фамилии и имени успешно делали образ незабываемым и мгновенно узнаваемым. В этом мутном и малосъедобном киселе музавангарда всплыли на поверхность лишь несколько имен – и он был всегда одним из первых. Был он и одним из очень немногих, кто попрощался со всей этой маргинальщиной и нашел выход в другие, более весомые, идеологические и финансовые территории. Сначала этому способствовала его удивительная по своей неутомимости пытливость и изобретательность концепций. Полизвук, звук в пространстве, электронные инструменты, многоканальное аудио, полиоркестры, создание первой студии электронной музыки (которая финансировалась государством), проекты на мировых выставках, способность презентации всего этого с выдающимся талантом коммуникатора и просветителя.
Практическая сторона вопроса тоже непрерывно расширялась. Объехав тридевять земель, он приобретает кусок земли и начинает методично расширять его: приходя к соседям фермерам, он долго ведет задушевные беседы, за рюмочкой другой, через какое-то время растрогавшийся сосед уступал землю чудаку-тонмейстеру за дружескую цену; так продолжалось какое-то количество лет, пока не накопилось достаточно земель для обустройства нового Центра. ИМПЕРИИ. Точнее, это было её началом.
Музыкально-эстетические гайки начали подкручиваться. Написав алеаторически нотированную пьесу для любого (!) сольного инструмента и послушав её реализацию, он пишет полностью детерминированный вариант и настаивает именно на этой версии. Импровизации было отказано в новой, создающейся эстетике. Подхватив витавшую уже достаточно давно концепцию театрализации музыкального процесса, он активно начинает использование реквизита, костюмов и всяческой параферналии. К визуальному от чисто музыкального. Он запрещает просто исполнять свою музыку, настаивая на изучении её только под его руководством, скупает права у всеми уважаемого почтенного издательства на его ранние сочинения, основывает своё издательство, свою же студию аудиозаписи, строит репетиционный комплекс, где посвященная команда музыкантов на полном довольствии постоянно занимается реализацией его творчества. Все это было неслыханно. Все это было в стиле рок. Неслучайно очень многие рокеры и прогрессивные джазмены любили упоминать его. Большое сомнение, что они слышали и сотую часть им написанного. Но это и не нужно никому. Он был их брат по крови. Хронология событий здесь намеренно не важна, главное – детали экс-интерьера. Всё было подготовлено для нового Гётеанума или Байройта, не было только ни Гёте, ни нибелунгов…
И тут, как водится, произошло случайное… или не. После очередного, неважно какого и где-то в Америке концерта, некий господин презентует ему некую книгу – священную книгу. Подобное часто происходит: благодарные слушатели дарят зачастую абсолютно ненужные и странные вещи. Но в этот раз он начинает читать и читает до конца на обратном пути в самолёте, и эта книга, которую сейчас иначе как курьезный пафос харизматиков невозможно воспринимать, книга, которую какой-нибудь его же коллега, пролистав, подарил бы местной библиотеке, вдруг выстреливает. Он находит идеальное либретто. А заодно и новую мифологию. Без которой империи не живут. Подобно Скрябину, мечтавшему тщетно об изменении мира с помощью своего «Действа» исполненного «где-нибудь в Индии», он вдруг видит возможность глобального воздействия на окружающий мир, теургию, мистерию и создание нового сакрального пространства. Это был решающий момент его жизни.
Он строит невероятный план на ДЯСИТЕЛЕТИЯ по созданию гигантского оперного цикла, где каждая часть соответствует дням творения. План, который он выполнит впоследствии. Мало того, прекрасно понимая времязатратность, он выстраивает такую структуру, которая параллельно процессу написания позволяет исполнять отдельные части этого цикла (в том числе и из еще не оконченных разделов) практически в любых составах и ситуациях. Таким образом он обеспечивает себя постоянным концертным материалом.
Оставалось найти форму выражения самого теурга: инструментальная часть отпадала, слишком уж мелко, дети его были вовлечены как солисты, а команда музыкантов, в его центре постоянно репетировала. Махать ему дирижерской палочкой – не подходило: слишком старомодно и обычно да и отвлекает от священных жестов на сцене… Трудно сказать наверняка, но решение пришло довольно легко, наверное, благодаря предыдущим опытам в студии электронной музыки – микшерский, режиссерский пульт. Он располагался в центре зала, как и подобает теургическому святилищу. Была выбрана форма одежды, практически неизменная: мексиканские белые рубашки и ковбойские кожаные куртки. Все было посвящено выполнению замысла, даже подпись его была в стиле и шрифте коллег-антропософов.
В истории музыки есть, наверное, только один подобный гигантоманский замах: геноссе Рихард салютует нам бархатным беретом с мозельских высот. И тут есть пара различий. Первое и основное – автор тетралогии обладал гениальным мелодическим даром, заставляющим насвистывать и подхрюкивать мотивы или лейтмотивы по пути из театра в кнайпу. 1-0. Автор септалогии уникален в степени реализации задуманного. Полный контроль всего только возможного в стенах театра и за пределами его. Вполне в духе века цифровых носителей и культа грамзаписи с её стерильной перфектностью. 1-1. Но музыка «Кольца» вполне себе интересна и ВНЕ сценического действия, что нельзя сказать о «Семи Днях». Сложно было себе представить воздействие этих произведений без его непосредственного присутствия и контроля всего происходящего. Что и делает эту ситуацию уникальной. Музыка замкнулась на её создателе не только биографически, что традиционно, но и чисто технически, в плане реализации.
Если, сильно упростив, мы разделим музыкальное европейское искусство на два периода, то можно говорить о периоде композиторов и периоде интерпретаторов. Век ХХ – несомненно век интерпретаторов, да и сейчас мы продолжаем наблюдать бесконечные маленькие серенады, лебединые озера, мотивы судьбы и песни Сольвейг. Курьезно, что Бах, будучи совершенным Эверестом на фоне вообще, наверное, ВСЕХ живших и не живших композиторов, живя в веке композиторов, считался великим импровизатором и интерпретатором, а к композициям его отношение было весьма прохладным.
Для автора «Семи Дней», как представляется, появляется новая номинация – успешный продюсер и менеджер. И – верховный жрец. Ныне часто употребляемый термин «проект» наверное все-таки неуместен и мелковат. Да и роль верховного жреца сегодня просто не получит достаточного финансирования.
Было написано несколько типичных манифестов с призывами потопить корабль традиций и начать белым листом. Несмотря на это, жанр остался достаточно традиционным. Псевдо-мистическая белиберда с сириусами и люциферами, священные жесты, белые балахоны и лунные головные уборы указывают нам не на революцию, а скорей на возрождение немного отреставрированного и дополненного причудливыми финтифлюшками старого доброго позднеромантического оперного Gesamtkunstwerk’а с несколько мрачноватым послевкусием тотальной диктатуры. Создавание своей вселенной, наверное, дело каждого, это можно всячески приветствовать, но настаивание на её, этой вселенной, единственности и важности вызывает по меньшей мере недоумение. Но были и прорывы.
Можно констатировать совершенно уверенно гениальность в области коммуникации. Во время московских концертов наблюдалось, как совершенно не относившиеся к области современной музыки и вообще, может быть, впервые присутствовавшие на подобных концертах зрители были совершенно погружены в состояние транса и благоговения одновременно. При всей сложности и выверченности материала всё действо оставалось максимально доступным и удобным для восприятия. Такое мало у кого выходит. Можно сравнить с успешными кинокомпозиторами блокбастеров – точное знание, что должно звучать в каждый момент. Ну и, собственно, присутствие ТЕУРГА никто не отменял. В центре неизменно круглого помещения формально занятый своими фейдерами находился ОН, держащий на мизинце всё это мироздание. Завершение сверхпроекта должно было сопроводиться логическим дэмерунгом и переходом из мира материи в мир горний, но произошло не сразу, он еще что-то писал, скорее по инерции невероятного за десятилетия разогнанного до световых скоростей коллайдера. Но все это уже было не то. Да и мир подустал от него, этот мир отрицающего. Были и совсем уж пошлые попытки вроде квартета вертолетов, которые, конечно же, все и вспоминают… Его сын парадоксальным образом стал известен как импровизатор, что иронично, а дочь отказалась от фамилии после его ремарка про 9.11, глупого и неуместного, как нам представляется, но вызвавшего достаточно бурную медиаобструкцию. Все это было уже не то. Огромное здание лабиринтов, попыхав немного хрустальным светом ла скала, превратилось в никому не нужную конструкцию вроде киферовских французских бункеров, скрупулезно охраняемых многочисленными камерами слежения, но при этом абсолютно не востребованных.
Был закат. Отвергнутый, с некоторым смущением, краеугольный камень был выведен из залов общего пользования. D.C. al Fine