Среди мужчин и женщин, занимающих видное место в общественной жизни Америки, лишь немногие упоминаются так часто, как имя Эммы Голдман. И все же настоящая Эмма Голдман почти совершенно неизвестна. Сенсационная пресса окружила ее имя таким количеством искажений и клеветы, что казалось бы почти чудом, что, несмотря на эту паутину клеветы, правда прорывается наружу и начинает проявляться лучшая оценка этого сильно оклеветанного идеалиста. Мало утешает тот факт, что почти каждому представителю новой идеи приходилось бороться и страдать от подобных трудностей. Есть ли какая-либо польза от того, что бывший президент республики отдает дань уважения в Осаватоми памяти Джона Брауна? Или что президент другой республики участвует в открытии статуи в честь Пьера Прудона и представляет свою жизнь французской нации как образец, достойный восторженного подражания? Какая польза от всего этого, когда в то же самое время распинают ЖИВЫХ Джона Брауна и Прудона? Честь и слава Мэри Уолстонкрафт или Луизы Мишель не усиливаются тем, что Отцы города Лондона или Парижа называют улицы в их честь—живущее поколение должно быть озабочено тем, чтобы воздать должное ЖИВЫМ Мэри Уолстонкрафт и Луизе Мишель. Потомство отводит таким людям, как Уэндел Филлипс и Ллойд Гаррисон, подобающую почетную нишу в храме человеческой эмансипации; но долг их современников-обеспечить им должное признание и признательность, пока они живы.
Путь пропагандиста социальной справедливости усеян шипами. Силы тьмы и несправедливости прилагают все свои силы, чтобы солнечный луч не проник в его безрадостную жизнь. Более того, даже его товарищи по борьбе—действительно, слишком часто его самые близкие друзья—проявляют мало понимания личности пионера. Зависть, иногда перерастающая в ненависть, тщеславие и ревность, преграждают ему путь и наполняют его сердце печалью. Требуется непреклонная воля и огромный энтузиазм, чтобы в таких условиях не потерять всякую веру в Дело. Представитель революционизирующей идеи находится между двумя огнями: с одной стороны, преследование существующих властей, которые возлагают на него ответственность за все действия, обусловленные социальными условиями; и, с другой стороны, непонимание со стороны его собственных последователей, которые часто оценивают всю его деятельность с узкой точки зрения. Таким образом, случается, что агитатор стоит совершенно один среди окружающей его толпы. Даже его самые близкие друзья редко понимают, насколько одиноким и покинутым он себя чувствует. В этом трагедия человека, заметного в глазах общественности.
Туман, в котором так долго окутывалось имя Эммы Голдман, постепенно начинает рассеиваться. Ее энергия в продвижении такой непопулярной идеи, как анархизм, ее глубокая серьезность, ее мужество и способности находят все большее понимание и восхищение.
Долг американского интеллектуального роста перед революционными изгнанниками никогда не был полностью оценен. Семена, посеянные ими, хотя и были так мало поняты в то время, принесли богатый урожай. Они во все времена высоко держали знамя свободы, тем самым пропитывая социальную жизнеспособность нации. Но очень немногим удалось сохранить свое европейское образование и культуру, в то же время ассимилировавшись с американской жизнью. Обычному человеку трудно сформировать адекватное представление о том, какие силы, энергия и настойчивость необходимы для усвоения незнакомого языка, привычек и обычаев новой страны без потери собственной индивидуальности.
Эмма Голдман-одна из немногих, кто, тщательно сохраняя свою индивидуальность, стал важным фактором социальной и интеллектуальной атмосферы Америки. Жизнь, которую она ведет, богата красками, полна перемен и разнообразия. Она поднялась на самые высокие высоты, и она также вкусила горькие отбросы жизни.
Эмма Голдман родилась в еврейской семье 27 июня 1869 года в российской провинции Ковно. Конечно, эти родители никогда не мечтали о том, какое уникальное положение когда-нибудь займет их ребенок. Как и все консервативные родители, они тоже были совершенно убеждены, что их дочь выйдет замуж за респектабельного гражданина, родит ему детей и завершит отведенные ей годы в окружении стайки внуков, хорошей, религиозной женщиной. Как и большинство родителей, они и понятия не имели, какой странный, страстный дух овладеет душой их ребенка и вознесет ее к высотам, которые разделяют поколения в вечной борьбе. Они жили на земле и в то время, когда антагонизму между родителем и потомством было суждено найти свое самое острое выражение, непримиримая вражда. В этой огромной борьбе между отцами и сыновьями—и особенно между родителями и дочерьми—не было ни компромисса, ни слабой уступки, ни перемирия. Дух свободы, прогресса—идеализм, который не знал никаких соображений и не признавал никаких препятствий,—выгнал молодое поколение из родительского дома и от домашнего очага. Точно так же, как тот же самый дух когда-то изгнал революционного сеятеля недовольства, Иисуса, и оттолкнул его от его родных традиций.
Какую роль еврейская раса—несмотря на всю антисемитскую клевету расы трансцендентального идеализма-сыграла в борьбе Старого и Нового, вероятно, никогда не будет оценена с полной беспристрастностью и ясностью. Только сейчас мы начинаем понимать, в каком огромном долгу мы перед еврейскими идеалистами в области науки, искусства и литературы. Но до сих пор очень мало известно о той важной роли, которую сыновья и дочери Израиля сыграли в революционном движении и, особенно, в наше время.