Лагин: - Вы знаете, после гибели Владимира Оскаровича Каппеля я служил в контрразведке армии Романа Федоровича Унгерна барона фон Штернберга. При нем состоял молодой тибетец по имени Дамдин. Личность совершенно неординарная. Он в равной степени свободно владел русским, монгольским, китайским и, разумеется, тибетским языками. Унгерн - сухой, педантичный и жестокий человек, души в нем не чаял. Присвоил ему звание штабс-ротмистра и держал при себе и в качестве офицера по особым поручениям, и адъютанта, и переводчика, и министра иностранных дел Срединной Империи, созданием которой болел и бредил в то время властолюбивый тевтон.
Дамдин как-то привел к барону тибетского монаха. Тот шел из Тибета в Даурию к местному ламе с поручением далай-ламы. Дамдин пояснил Унгерну, что этот человек имеет выдающиеся способности и может их тотчас продемонстрировать. Барон согласно кивнул, Дамдин что-то сказал монаху на родном языке, тот здесь же скинул с себя верхнюю одежду и обувь, разделся по пояс, вышел из дома и, скрестив ноги, сел на крыльце. Все это происходило на русской заимке в Северо-Восточной Монголии в январе 1920 года. Мороз стоял лютый. Через полчаса Дамдин и один из казаков охраны под руки внесли замерзшее тело в дом и посадили около гудящей от огня печки. Барон осмотрел тело и приказал принести водки. Налили, выпили за упокой души. По второй выпить не успели. Тело задвигалось, засучило штанину на босой ноге, открыло топочную дверцу печи и, к нашему изумлению, сунуло ногу в огонь. Мы все почувствовали запах горелого мяса. Несколько секунд, пока нога жарилась в печи, мне показались вечностью. Затем человек извлек ногу из топки, встал и, как ни в чем ни бывало, стал одеваться. Никаких видимых следов обморожения и ожогов мы не обнаружили. Тут уж пришлось выпить и по второй, и по третьей. Барон потом увел монаха и Дамдина и о чем-то долго говорил с ними с глазу на глаз. Через два месяца монах снова оказался в расположении наших частей. Он возвращался в Тибет. Никаких чудес больше не показывал и скоро тихо исчез. Вместе с ним исчез и Дамдин.
- Так, так, и что же дальше?
- Через полгода Дамдин вернулся. Но это был уже совсем не тот Дамдин. Этот был погружен в себя и отрешен от мира. Барону он заявил, что пришел к нему лишь потому, что обещал вернуться. И тут же заявил, что не будет более служить барону, поскольку должен служить одному лишь Богу. Барон вспылил, возмутился и хотел, было, расстрелять его, но, поразмыслив, успокоился, смягчился и отпустил бывшего ротмистра на все четыре стороны. Два года назад Дамдин объявился в Харбине. Он рассказал мне, что красные выгнали его из дацана в Агинской Бурятии, где все эти годы он служил Богу, а сам дацан разобрали на бревна. Он пытался воспрепятствовать этому, его избили и хотели расстрелять, но Бог спас, и ему удалось бежать. Красных он итак ненавидел, а после этого возненавидел люто и теперь считает, что его путь служения богу - это борьба с красными безбожниками.
Господин полковник, позвольте спросить, так вы были знакомы с Унгерном?
- Да, я познакомился с ним при весьма щекотливых обстоятельствах, - Николаев чуть прищурился, напрягая память, - это было летом 1919 года. Мы захватили тогда Урал, взяли Пермь. Дорога на Москву была открыта. Казалось, последний рывок, последний удар и красное наваждение рухнет. Эйфория победы охватила всех. Но командующий Южным корпусом генерал Каппель Владимир Оскарович видел и другое. Плохое взаимодействие северной и южной группировки наших войск из-за удаленности командующего от театра военных действий, почти полное отсутствие координации на юге с армией Антона Ивановича Деникина. Как следствие - выйти к Царицыну и перерезать единственную на то время хлебную артерию большевиков не удалось. Красные оказали на юге отчаянное сопротивление, и все время усиливали там свою группировку. Каппель не мог оставить армию и потому отправил в Омск меня с устным донесением об обстановке, просьбой перенести ставку поближе к действующей армии и начать, наконец, личные переговоры с Деникиным и Юденичем о совместных действиях. А Унгерну и атаману Сибирского казачьего войска генералу Семенову я должен был передать письма с просьбой поддержать предложения Каппеля. Семенова в Омске не случилось, он был в Чите, а Унгерну я письмо передал. Барон прочитал письмо, и мы сразу направились в штаб. Адмирал Колчак принял меня, внимательно выслушал, докурил трубку и проронил: - Полковник, вы свободны. - И все. Следом к адмиралу зашел Унгерн.
Вечерело. Идти мне было некуда, и я решил дождаться барона. Тот вышел через полчаса и был явно не в себе. Увидел меня, спросил где я остановился, получил ответ, что нигде, подумал и сказал: - Прошу принять приглашение. У меня апартаменты в «Империи». Места хватит. – За ужином говорили обо всем. Барон возвышенно и убежденно говорил о концепции создания на обломках Российской Империи Срединной Империи. С территорией от Индийского до Северного Ледовитого океана. От Уральских гор до Японских островов. Звучало это весьма увлекательно, фантазийно и смело.
Помню, барон страшно ругал императора Николая II за то, что тот по своей тупости ввязался в спровоцированную американскими евреями ненужную ни Империи, ни русскому народу войну с Германией. Барон возмущался, мол, каким нужно было быть идиотом, чтобы клюнуть на лживое обещание стран Антанты передать после войны России проливы Босфор и Дарданеллы. И каким нужно быть недалеким человеком, чтобы не понимать, что владение этими проливами в век дредноутов, подводных лодок и аэропланов не дает России ничего ни в военном, ни в экономическом отношении. Каким надо быть бездарем, чтобы так бесславно и бездарно положить на германском фронте сотни тысяч лучших голов, довести Империю до ручки и тем вызвать на историческую арену большевистских бестий. Каким нужно быть слабовольным, никчемным и трусливым человеком, чтобы в военное время отречься от Престола и бросить Империю на растерзание.
Право, говорил барон, лучше бы те сотни тысяч - разорванные в клочья снарядами, полегшие под пулеметами и сгнившие в провонявших смертью окопах – он, бездарь и сволочь, переселил как ему советовал Столыпин, в Сибирь. Барон тогда разложил прямо на полу карту Забайкалья и говорил, смотри, сколько земли, какая сеть рек. Какая красота! Река Ингода! Красивейшие ущелья! Прелесть! Климат, конечно, не простой. Но триста солнечных дней в году! И есть все! И железо, и свинец, и золото, и уголь, и лес. Людей мало! Что такое сто пятьдесят тысяч на такую территорию? Мелочь. - В тот вечер мы крепко выпили. Но мыслил барон трезво, и я запомнил слова, сказанные им с горечью и болью: «Влияние изощренной жидовско-большевистской пропаганды в наших войсках растет, а авторитет Колчака как командующего стремительно падает. Сидит Колчак в Омске как Кощей и чахнет над златом. (в Омске в то время находилась большая часть золотого запаса Российской Империи. Прим. авт.). Американский представитель Будберг, мы с ним иногда общались, как-то верно заметил, что адмирал Колчак по жизни ребенок, а в политике и вовсе младенец. Это надо же? Отказаться от предложения Карла - Густава Маннергейма – регента Финляндии – предоставить в распоряжение генерала Юденича стотысячный корпус для похода на красный Петроград в обмен на обещание предоставить финнам независимость. На обещание!!! О, Боже, Боже! А от себя вот что скажу: - Ни черта адмирал не знает сухопутной армии и имеет весьма туманные понятия об организации военного управления и планирования. Мало этого – лампасами, словно юный корнет, запутался в юбке и шагу не может ступить. В сердце слепая страсть, в голове ядовитый дурман. Нашел время увлечься бабой. Штабной вагон превратил в салон кокотки. Остались от адмирала только член, кортик и кокарда. Да-а. Сядем мы на мель с таким адмиралом, сядем». - Николаев вздохнул: - Увы, пророческими оказались слова барона, поистине пророческими.
- И что же? – вклинился Лагин, - ваш доклад адмиралу не возымел никакого действия?
- Ну, почему же? Через месяц Колчак назначил Каппеля командующим фронтом. Но это была полумера. А дальше? А дальше запоздалое признание Деникиным и Юденичем Колчака Верховным Правителем России. Ирония судьбы. Адмирал к тому времени уже ничем не мог управлять. Остатки некогда полумиллионной армии под ударами красных покатились на восток. Впрочем, вы сами были свидетелем этого. Грустно.
Помолчали.
Лагин задумчиво продолжил:
-Барон Унгерн. Это был интересный человек. Очень тонкий, чувствительный, сентиментальный и одновременно крайне жестокий. Вспыльчивый и поразительно спокойный. Рассудительный и бесшабашный. Такой клубок. Барона постоянно мучила бессонница. Иногда он не спал по нескольку ночей кряду. Это страшно изматывало его и, может быть, именно поэтому он принимал в такие дни дикие, странные, кровавые решения. Вроде того, когда по его приказу расстреляли группу чабанов - казахов, которые, как ему донесли, тайно снабжали красных мясом. Не знаю насчет красных, но нас-то они кормили точно. Как потом выяснилось, несчастные чабаны всего-то обменяли у красных несколько баранов на спирт. Расстреляли. А ведь барон частенько ездил к казахам, когда они кочевали где-нибудь поблизости. Как казахи попали в Монголию? Все просто в этом мире, как дважды два четыре. Во время Германской войны император Николай II издал указ о мобилизации мусульман, в том числе и какого-то числа казахов, на тыловые работы. Казахи воспротивились и восстали. Время было военное. К тому же местного генерал-губернатора возмутило, что, мол, как спасаться от джунгар, так, русские, идите сюда, спасайте, а то нас всех вырежут, а как помочь Империи в тяжелую годину, так пошли вы со своей Империей в задницу, не наше дело. Словом, восстание было жестоко подавлено. Уцелевшие мятежники и часть населения, опасаясь преследования властей, откочевали в Синьцзян и далее в Монголию. Когда барон приезжал к казахам, - а казахи очень добрый и гостеприимный народ - они всегда угощали его своим блюдом – бешбармаком. Это вареное баранье мясо и вареные же тонко раскатанные лепешки пресного теста. Отдельно – в пиалах - подавался горячий бульон – сорпа. Это очень вкусно. Барон поглощал это блюдо в неимоверных количествах. После бешбармака барон всегда выпивал две-три пиалы кумыса – слабоалкогольного напитка из кобыльего молока - ложился в юрте и несколько часов мог спокойно спать. Барон не сразу заваливался спать. Это было бы неуважительно по отношению к хозяевам. Обязательно нужно было посидеть, поговорить неспешно о делах, о жизни. И как-то он поинтересовался у хозяев: знают ли они о Великом шелковом пути? Ведь часть его Северного маршрута проходила по южным землям казахов. Знаем, конечно, ответил один из мужчин, и даже участвовали в этом. Барон заинтересовался: как участвовали? - Ну, как, - ответил тот, – вот идет караван, а мы прячемся за курганом и считаем верблюдов, коней и людей и прикидываем барымту. - Барон не понял, что такое барымта и ему пояснили: - Ну, что здесь непонятного? Наскакиваем на караван, забираем барымту и быстро сваливаем. - Барон долго смеялся, затем смахнул выступившие от смеха слезы, вежливо кивнул в сторону одного из степняков и спросил: - А почему этот аксакал не участвует в беседах и всегда молчит? - Аксакал – благообразного вида седой старец, как выяснилось, в переводчике не нуждался. В ответ он быстро произнес по-казахски четыре слова: - Коп сооз, бох сооз, - и сам же перевел их на русский: - Много слов – много говна. - Барон смеялся до икоты. Затем посерьезнел и задумчиво изрек: - Слова о дерьме, а словно отлиты из золота.
Полный текст см. роман «Харбинский круг»
#чудеса тибетских монахов
#унгерн - создатель Срединной империи
#срединная империя
#казахи в монголии