Закончился марафон #пишупикселями
Сказка от Ю_ШУТОВОЙ
I
Чаша мыслесвязи заскакала по краю стола, того и гляди свалится. Угораздило ее так оставить, думала, уж никто не станет меня домогаться в предрассветный час. Выскочила из постели, куда только-только забралась, и подхватила хрупкую стеклянную посудинку на лету. Наверно, Томила — кому, кроме муженька, я нужна в такое время. Работает — времени не замечает — ночь, день, без разницы. В пещере его всегда ночь — сумрак в углах, свет факелов, призрачные светляки от сказанных заклятий.
Нет, не Томила. Только бормотнула заклинание связи, как в голову ввинтился вопль Осьмуши, мужнина помощничка. Ясно дело, мысль — не речь, чувственного окраса не имеет, но я прямо почуяла запах страха.
— Он ушел! Ушел! Ты слышишь, Купина? Ушел! — орал Осьмуша, будто «ушел» —война, чума, стихийное бедствие.
Накрыло волной паники.
— Кто ушел, Осьмуша? Куда? Объясни по-человечески.
Но я уже знала. Знала. Он все-таки решился. Но что-то пошло не так.
— Мормагон! Ну то есть господин Томила. Купина, что делать-то, а? Заявлять? Я на три дня отпросился. Он сам разрешил. Я уехал, а он... Он специально меня отпустил. Это он сам. А я...
Ясно дело, сам, а ты, недотыкомка, ни в чем не виноват. Так тебя понимать? И трясешься ты за себя. Твой хозяин запретной волшбой занимался, а ты, типа, не знал. А знал — чего не донес? Ох, Купина, не Осьмуше-криворуку, разруливать ситуёвину, что твой благоверный замутил, тебе, родимая. Знала, что рано или поздно вляпаешься. Знала, когда за некроманта замуж шла. Ну вот и вдарил набат над головой, грохнул железным билом: «Вставай, девонька! Ноги в руки и вперед!»
— Спокойно, — отвечаю, — не пыли. Сиди в пещере, не выходи и не впускай никого. Я уже мчусь. Приеду, сама разберусь. И с Мормагоном, и с Веденейским Собором, и с тобой, Осьмуша, —на последние слова надавила, чтобы проняло: не дай Велес, ослушается, доберусь — ноги вырву, в склизкую жабу обращу, по ветру развею.
Я лихорадочно металась по дому, швыряя в заплечный сидор что попало: магические причиндалы, учебные записки трехлетней давности, летние сарафаны, хотя уже лютень на дворе, и хлеб со стола. И вдруг встала столбом, застыла посреди поднятого вихря. Что это я? Поддалась панике, вдутой в голову Осьмушей. Ему от страха корчиться не зазорно, — людина неразумная. Велик ли спрос? А тебе, Купина — стыдоба! Ты сама веденея Первого уровня. Ты сама в Веденейском Соборе. Недолго, правда, с той ночи едва седьмица миновала, луна еще на ущерб идет. Ты такой отбор прошла, такие испытания выдержала, а пихаешь в мешок столбцы с простейшими заклятиями, что учеников зубрить заставляют. Рванулась, едва на мороз в нижней рубахе не выскочила. Куда заспешила? Там, куда твоего мужа вынесло, времени нет. Опоздать невозможно.
Вывалила все на смятое одеяло. Начала по новой собираться. Вдумчиво.
Слышу сопение под кроватью. Дрема, домовик мой, внимание к себе привлечь старается.
— Чего тебе, Дремушка? Уезжаю я. Ты за хозяина.
Сильнее сопит, обиженно.
— Знаю, скучно тебе одному.
Выкатился рыжим лохматым клубком:
— Возьми меня с собой!
— Куда, Дрема? Ты ж домовой! При доме, стало быть!
— Я семьсот лет при нем. Как твоя пра-пра-пра, — загибает волосатые пальчики, — или четыре пра-? Не упомнить вас, мелькаете слишком быстро. Короче, как твоя предка дом поставила, так и сижу. Скука. Заклятья наложи, никто не влезет. А мне мир посмотреть охота.
— Ладно, — говорю, — полезай в валенок.
— Неа, там мышами пахнет. Лучше в шапку.
— Шапка мне на голову, стужа на дворе.
— Во! И я под шапкой.
Не спорить же.
Что еще взять? Мокошь-заступница, я и забыла! Метнулась в чулан. Из сундука, что со времен досюльных стоит, вытащила маленький ларчик, железный, гладенький. Никаких на нем рун-знаков. И замка нет. И внутри ничего нет. И что это за ларец, никто у нас в доме никогда не знал. Когда, как сказал Дрема, моя предка, ведьма Некраса, помирала, его дочери передала. Сказала: «Храни, однажды пригодится». А на что, не сказала. Хмыкнула только: «Тебе лучше не знать». Так оно и прозывалось: «лучшенезнать», и с покон веку в сундуке валялось — не пылилось, не ржавело. Заклятья заклятьями, а если упрут семейное сокровище, стыдно мне будет перед предками. И перед потомками заодно. Будут же у нас с Томилой потомки когда-нибудь.
II
Потеплей одеться, шапку завязать: «Дрема, не егози, щекотно».
Полетели!
— Залипуху не забудь! — Дрема топает ножкой мне по макушке.
Это он про залипающее заклинание, чтоб с помела не сверзиться.
Помело я на самую высокую скорость заговорила. Муженек мой в безвременье канул, а здесь-то время бежит-торопится. Как там Осьмуша? Страж из него аховый, мало ли... До пещеры Мормагоновой — два дня с помела не слезать. А по земле, по прямой —седьмица. Какая прямая? Холмогорье, Дивнолесье да Мор-озеро. В месяц не поспеть. Далеко Томила от Твердиграда столичного угнездился. И от княжего ока, и от Собора, коему подчиняться обязан. Люду в тех краях хрен да маленько — мелкие деревушки в лесах. Кабаки придорожные да капища волхвов — вся и власть. Там, поди, и не ведают про стольный град. Шутка! Каждый кабак обязан выписывать «Княжьи ведомости» и всем желающим бесплатно предоставлять. Курьеры разлетаются по миру, в самые дальние зауголья, несут слово княжье и все, что к нему прилагается: советы, чего-как сеять-жать, свежие сплетни, заклички волхвов да гадалок.
Муженек на край мира недаром убрался. Если о его делишках хоть тоненький слушок до Собора дойдет — выйдет ему полный кирдык, несмотря на чин и почитание. Развенчают, лишат права колдовать, схоронят заживо, не выскребешься. Только я знаю, чем он занят. Я жена, второе крыло, третье плечо. Не предам, не выдам. Потому что люблю.
Кто сказал, что некроманта нельзя любить? Может, и нельзя, да сердцу не прикажешь.
Мормагон нас азам некромантии обучал в Академии. Строгий такой, недовольный — крылья носа негодующе трепещут. У меня все заклятия из головы вылетали со страху.
Повел нас на практику — упырей поднимать. Ночь безлунная. Я отстала, меня мавки запутали, заманили, в реку столкнули. Я и утопла. Плыву себе мертвая лицом вверх по реке, ни о чем не думаю. Погост на взгорке, река его петлей огибает. Мормагон меня почуял. Сиганул прямо с обрыва в воду, вытащил, откачал.
Девчонки говорили, он меня заклятьем из Нави вызвал, рабыней сделал. Ерунда. Он мне сердце раскачал и в рот надышал, я и очухалась. В первое мгновенье вижу — надо мной глаза черные, бездонные, я в них бултых, опять утопла. Потом спазмы, кашель, вода из горла ручьем, слезы брызгами.
Вот так я в некроманта влюбилась, втюрилась по самые печенки.
Это я Дреме рассказываю, у костерка сидючи.
Летели мы долго, день прошел, стемнело. Только я задремывать стала, помело самочинно на посадку пошло. Да не пошло — рвануло. Людям — надежда, богам — смех.
— Тормози! — домовой мне в волосы, как в поводья вцепился.
Влетели в какой-то столб. Об него и затормозили, в сугроб просыпались. Помело крак — пополам, к починке непригодно. Где ж мы? Подвесила пару шаров-светляков, огляделась — что-то вроде дороги, не хоженой, не езженой, снегом заметенной. На столбе доска, на доске буквицы вырезаны: «Перунов скит 3 версты». Впотьмах скит искать не буду, об этом подумаю завтра. Наскоро сложила шалашик из еловых лап, Дрема упросил: «Хоть какой-то дом». Костерок развела. Теперь сижу, домовика разговорами развлекаю, про свою любовь рассказываю.
Когда эта самая любовь у нас с Томилой закрутилась, он мне про свои опыты и рассказал. Я смеялась:
— Что, некромант, смерти боишься?
— Смерти не боюсь, — говорит, — а на слепое Колесо перерождений вставать неохота. Столько знаний накоплено, а вынырнешь в следующем рождении скоморохом, или такой дурындой, как ты, — хватает меня, щекотит, целует так, что я вся огнем пылаю.
— Дак с Велесом, с Марой договорись. Ты им жертву, они тебе новую жизнь с накопленными знаниями.
— Договаривался один такой, — ворчит. — Ты про волхва Нажира слыхала?
— Неа.
— Тоже хотел знания свои сберечь. С Велесом договор заключил: «Пусть все мое со мной в новом рождении пребудет».
— И что? Обманул Велес? Не выполнил договор?
— Чего ж не выполнил. Выполнил. Родился Нажир младенем-стариком. Вот каким помер, таким и родился, только в четверть пуда весом. Только успел сказать, бороду ощупав: «Дуботолк!» — тут же и помер вдругорядь. И кого обозвал, себя ли, дурака, Велеса-хитреца, кто знает. Так-то они, боги, с нами. Что людям — надежда, богам — смех.
III
Левая воротина болталась на ветру и поскрипывала, правая намертво вросла в сугроб. Тропинки в воротах не было.
Едва солнце высунуло из облачной перины лучик-пальчик проверить, как оно снаружи, я двинулась. Проложила путеводную нить от себя до Томилиной пещеры, нетоптаный прямик улегся точнехонько на нее, значит, первый привал — Перунов скит. Версты тут оказались растянутые, несмотря на ускорительное заклинание и посох из обломка помела, путь занял полдня. Ну хоть, людей найду.
Теперь сомневаюсь.
В ноздри заполз запах дыма и жженых перьев. Ага, кто-то есть! Курицу опаливают?
Прохрумкала валенками мимо изб, пустых, брошенных. Когда-то скит был густонаселен, еще бы, Перун – самый почитаемый бог у селян, от него вся жизнь зависит. Но почему волхвы ушли?
Над самой маленькой избенкой, не больше баньки, вился дымок. А за ней еще столбик дыма, вонючий.
Посреди расчищенного круга высился идол, тщательно вырезанный из толстенного бревна бородатый Перун, в глазницах кроваво-красным огнем полыхали лалы.
Перед идолом здоровенным медведем раскорячился волхв, возился с жертвенником. Заглянула ему через плечо:
— Ворона?! Перуну?!
Волхв, развернувшись, обратив ко мне мрак под низко надвинутым куколем. Мрак чихнул и сказал:
— Дак ить вона у ево очи-то со вчера пылают. Озлился. Надо ж умилостив... — запнулся и добавил вопросительно, — влять?
—Вить. Умилостивить, — поправила я.
И тут же в голове щелкнуло: «Со вчера...» Ясненько. Ну спасибо тебе, перуний слуга, за весточку.
— Селяне, сволота, — бубнило из-под куколя, — не везут ничего, не допросисся. А ты чего тут? С просьбой? Или за гаданием? Дары-то захватила? — и вздохнув, шепотком, — хлебушка бы...
— Хлебушка я тебе дам.
Он обрадовался:
— Ну пошли в избу, девка. Чё за докука-то у тя?
В избенке, скинув балахон и надетый под него тулуп, волхв оказался длинным нескладным парнем.
— Эка морковина печеная, — захихикал Дрема у меня на голове, — власа рыжие, а рожа и руки — будто плеснули взваром, веснушками утыканы. Такой не Перуну, Яриле служить должен.
Пока я придремывала у ночного костерка, домовой времени не терял. Прожег в шапке две дыры спереди и сзади — окошки, а еще наплел мне кучу мелких косиц, да свил гнездо-шалашик на моей макушке. «Мне, — говорит, — без дому нельзя. Теперь ты мой дом. Давай приглашай». Пришлось обряд исполнять в походных условиях. Сунула в волосы монетку да крошку хлеба, поклонилась Дреме, три раза повторила: «Дедушко-доманушко, иди со мной на новое жилье, на бытье, на богачество. Я тебе гостинец припасла, ты меня не ругай, не брани, из дому не гони».
Морковина на мою «прическу» глянул, потом желтый глаз на мое кольцо со смарагдом скосил, сообразил, кто перед ним — сразу тон сменил:
— Госпожа э-э-э, может сбитня заварить? С холоду — первое дело.
— Меня Купиной зовут, — говорю, — а тебя как?
— Дак ить Тит Ковалев я, перунов страж.
Точно, Тит, то-то мне его плохо пропеченная личность знакомой показалась. Тит Дважды Восемь. Притча о нем вошла в историю Академии волшбы. И было это на моих глазах лет семь назад.
Всем известно: восьмой сын восьмого сына станет волшебником, даже если все его предки были ковалями, как у Тита. Качая рыжее чадо сильной рукой, папаша радовался: «Выйдет в колдуны, всю семью подымет, будем жить-поживать, добра наживать», — и своей науке кузнечной сына не учил. Зачем? Как только стукнуло сынуле пятнадцать, отправил в Твердиград в Академию.
Тит оказался тем самым исключением, что подтверждает правило. Ни малейшей веденейской искры в нем не было — глухое полено, слепой крот, дырка от бублика. Срезался на первом испытании. Но отец счел неудачу происками завистников и попыток пристроить сына в колдуны не оставлял.
Каждый вересень, с началом нового годового круга, в воротах Академии появлялся ослик, на котором, свесив до земли долгие аистиные ноги, сидел Тит Дважды Восемь. Он доканал всех, веденея Преслава, что командовала тогда нашей богадельней, заявила: «Если явится еще раз, приму его без испытаний. За настырность». Но он не явился. Видно, отец, плюнув, выгнал со двора безнадегу-сына. И он всплыл в брошенном перуньем скиту.
Конец ознакомительного отрывка.
Скоро премьера на ЛитРес.
Что еще почитать на канале:
Иван Карасёв:
Ю_ШУТОВА:
#ю_шутова #иван карасёв #книги #литрес #легкое чтение