-Баб, ты чего опять кричишь? Ночь на дворе, ты же спать всем мешаешь. Давай потише!
-Ой, худо мне, Захарушка, худо. Ногу выкручивает, сил нет терпеть. Ой, худо мне, осколок этот, будь он неладен, опять шевелится. Больно, Захарушка, больно. И совесть ест меня, совсем извела, окаянная.
-Баба Пана, может хватит уже всем сказки про осколок свой рассказывать? Все же прекрасно знают, что не была ты на войне, никто тебя не ранил! Надоела уже эта сказка. Ты просто старая уже, вот ноги и болят, да и с головой наверное уже не то, раз ты выдумываешь.
-Захар! Ты как с бабушкой разговариваешь, бессовестный! А ну, извинись немедленно!
-А че сразу Захар-то? Чуть что, так сразу Захар! А чего она кричит сутками, спать мешает? Да она ведь и правда на войне не была, какие осколки, бать? К старости голова не работает, а вы ей потакаете, соглашаетесь во всем. Да она же даже не ветеран войны, а всего лишь жена ветерана. Вот дед- тот да, герой, врагов бил, ногу на войне потерял, израненный весь был, а баб Пана, да какой она герой?
-А ну, марш в комнату, и чтоб я тебя сегодня не видел! И ни шагу оттуда, наказан! Ты посмотри, какой разговорчивый! Что вы за поколение такое? Чему вас в вашей школе только учат, если вы так о войне рассуждаете? Откуда такие выводы, что бабушка наша не герой? Солдатом быть конечно почетно, да только если бы не тыл надежный, как знать, была бы нашей та победа или нет? А что такое тяжкий труд, ты знаешь? Не просто рабочий день на стуле просидеть, а такой, чтобы глаза от усталости слипались, и сон догонял тебя в любом положении тела? А голод? Вот ты сейчас живешь, и ни в чем не нуждаешься. Фрукты, овощи, мясо, сладости на твоем столе каждый день, а ты еще и нос воротишь, то не хочу, это не буду! Ты же даже представить себе не можешь, что пережило бабушкино поколение! Да как только язык у тебя поворачивается такое говорить? Бессовестный ты, Захар. Эх, упустил я твое воспитание. Ну ничего, еще пока не поздно привить тебе уважение и почитание к старшему поколению. Вот были бы дед с бабушкой живые, со стыда бы сгорели за такие слова от тебя, своего внука! А каково бабе Пане, прабабушке твоей, такие слова слышать? Виктор еще долго возмущался и читал нотации своему сыну, а потом, возмущенно хлопнув дверью, вышел на улицу.
Для Захара баба Пана была... Просто была. Мальчик настолько привык к старой бабушке, что ему казалось, что она с годами совершенно не меняется. Он родился- она уже была старой. Он рос- она оставалась такой же старой. Все эти разговоры про осколок в ноге были так же неизменны, как и сама старушка. Всегда, сколько себя помнил, Захар слушал ворчание старой женщины по поводу разгулявшегося осколка, но значения этим словам не придавал. Из разговоров взрослых Захар понял, что бабушка не воевала, что она- жена Героя, труженик тыла. Еще он помнил с детства, когда еще жив был дед, что по весне, на праздник победы 9 мая за бабушкой и дедом приезжала машина от сельсовета, и старички, надев парадную одежду с множеством медалей торжественно отбывали на митинг. Захарка с родителями тоже шли следом, и мальчик никак не мог взять в толк, за что же благодарят всех этих пожилых людей, чинно рассевшихся на лавочке? Позже отец, да и дед с бабушкой рассказали ему о войне, а потом и в школе им рассказывали о подвигах и трудах. Подумаешь, победа. Когда это было, уже сколько лет прошло.
Уже второй день пошел, а с Захаром так никто и не разговаривал. Никто его не будил утром, не звал завтракать. На обед тоже не приглашали. Баба Пана по прежнему сидела на своей кровати, и уголком платка утирала непрошенные слезы. Старушка уже плохо видела, и с трудом передвигалась по дому.
Захар, почти не спавший всю ночь, на удивление рано проснулся. Мать с отцом управлялись по хозяйству, и сын вызвался им помочь.
-Пап, ты прости меня. Я больше так не буду.
-А что ты не будешь? Ты не у меня прощения проси, у бабушки. Ты ее сильно обидел, а вместе с ней и всех ветеранов, всех жен и детей героев.
-Пап, я понял все. Только не пойму, ну она же и правда не воевала, и ранений у нее нет. Про какой осколок баба Пана говорит всегда?
-А ты, вместо того, чтобы в игры играть, поговорил бы с бабушкой, может чего интересного бы узнал. Ты не смотри, что она старенькая. Ты у нее- единственный правнук, она тебя знаешь, как любит?
***
Баба Пана, прости меня пожалуйста. Я так больше никогда-никогда не скажу! Вот честное слово, зуб даю!
-Да на что мне твой зуб, Захарушка. Я свое уж отъела, отгрызла. Твои зубы тебе и самому сгодятся, нынче жизнь однако хуже, чем в войну. Там мы знали с кем воюем, видели врага в лицо, а сейчас он невидимый, враг- то.
-А можно я с тобой посижу? А то ты все одна, да одна. Скучно тебе, баб? У тебя вон, и телевизор стоит, а ты не смотришь, все радио свое слушаешь. Там же не интересно, картинок не показывают, только говорят, да песни старые поют.
-Ох, внучек, и песни старые, и я уже не молодая. Родителям твоим, да тебе все некогда, молодость, что с ей взять, все бежим, торопимся, а как назад- то оглянешься, а и нет там ничего, позади-то. Сижу вот, считаю денечки, когда уже мой черед придет, да явятся за мной. Пожила, и будя. Погостила, теперь и домой пора.
-Ты что, бабушка! Живи, долго живи. А можно спрошу у тебя? Ты только не обижайся.
-Да уж спроси, коли хочется шибко. Что же на тебя обижаться, дитё ты несмышленое.
-Вот ты же не воевала, на фронте не была, а у тебя осколок в ноге. Откуда он там появился, если у тебя и шрама нет?
-Осколок-то? Да он не столь в ноге, сколь в голове у меня сидит. И не ранило меня, прав ты, внучек, во всем прав. Папка- то твой тоже в этом возрасте любопытничал.
Красивая была Пана в молодости, рано замуж выскочила. Ох, и красивая пара была! Она- черноокая, с тяжелой темной косой, фигура ладная, тоненькая, как хворостинка, а муж ее, Илья, голубоглазый, со светлым соломенным чубом, косая сажень в плечах, настоящий богатырь. На руках Илюша носил свою Паночку, любил да берёг. И пол года не прожили молодые, как грянула война. Смеясь уезжал Илья, мол, не кручинься, моя милая, глазом моргнуть не успеешь, как я назад обернусь. Быстро мы врагов восвояси отправим, да домой я ворочусь.
Да как бы не так, Захарушка. Затянулась война не на день, не на неделю, а вон на сколь. Прадед- то твой уезжал- я на сносях была, бабушку Лиду твою под сердцем носила. Вот уж и родила я, а отец родный на дочку и не глянул ни разу. Бабы-то наши, деревенские, уж сколь похоронок получили, не перечесть, а я исправно письма получала от Илюши своего, хоть и не часто, а писал он мне, что жив, здоров. Тосковала я шибко, да за него переживала, как он там, жив-ли, тепло-ли одет? Да нам и самим не сладко приходилось, голодно, работа тяжелая, все на фронт, все им, солдатикам, а сами уж так, перебьемся. Тут уж переживай, не переживай, а работать надо, бабушке твоей уж второй год шел, худая тоже была, да болезная. А с чего ей здоровой быть, когда вечно в голоде да холоде. Спали мало, работали много, не люди были, скелеты.
В одну ночь до того крепко сном захлестнулась, и снится мне, что Илюша мой на поле лежит, весь израненный, грязный, а снег вокруг него не белый, а багровый. И так страшно он кричит, мол, Паночка, прости, слово свое не сдержал, к тебе не вернусь, дочку свою к груди не прижму, придется мне помирать в чистом поле. А я, словно рядом с ним стою, а прикоснуться к нему не могу, до того плоть вся изранена, места живого нет, и кричит он пуще прежнего, как ему больно, да помирать не хочется. И словно бы в бок меня кто толкнул, да так, что я в тот же миг проснулась. Сижу, по сторонам оглядываюсь, а Лидушка в слезах заходится, маячит мне, мол дядьку видала, страшнОго.
Схватила я Лиду в охапку, да на другой конец деревни побежала. Там у нас тётка Маруся жила, ведунья она, людям всегда помогала. Сказывали, что и с нечистым она якшается, коли шибко надо. Прибежала я к ней, да в ноги бухнулась, мол, что хочешь тебе отдам, только спаси Илюшу, позволь ему домой вернуться живым, да мне на него наглядеться.
Долго не соглашалась тётка, меня костерила, почем свет стоит, да отговаривала, мол, шибко помочь не сможет, а плата высокая будет за вмешательство.
-Ты, девка, понимашь-ли, куда голову свою толкашь? Костлявая- то наживу уж почуяла, так просто от её не откупиться, она косушку свою наточила, идет жизни собирать. Понимашь-ли ты, что взамен мужниной жизни-то тебе другу отдать придется, кровну, не просто прохожего, да и своя укоротится шибко, мало счастья я в ей будет. Не дури, девка, пущщай все идет, как должно, не нарушай ход судьбины.
Как уж я уговаривала её, как умоляла, в ногах валялась, все, что запросит, отдать сулила. А каво с меня брать-то было, мы ить нищета были, только что сердца да лица молодые. Толи сжалилась она надо мной, толи надоела я ей мольбами своими, да только махнула она на меня рукой, и сказала, мол, шут с тобой, помогу, а там. коли не сдюжишь, так сама и отвечай.
Не буду тебе всего сказывать, что там она с нами делала, да я, правду сказать, и половины не запомнила, а только знала она, что прибегу я, уже все готово у ей было. Долго она вокруг меня ходила, все бормотала, да руками гладила, а напоследок сказала, чтобы я в таз с водой глянула, да как Илью своего увижу , так сказала слова нужные, и глаз не отводила, пока рябью вода не пойдет.
Все я сделала, как Маруся велела, да сознание-то и потеряла, а как очнулась, так она мне говорит:
-Вот что, девка. Поторговались мы с костлявой, да только хитра она, так просто не сдастся, и своего не упустит. Илюшу твоего там лечить будут, а вы тут, на пару с дочкой с недугом бороться будете, даром-ли ты таку даль ко мне босиком прибёгла, да дитя раздешкой приволокла. Болеть шибко будете, не на шутку. Только ты, окромя хвори простудной, ишшо и Илюшкину хворь чуять будешь. У него свербит- и у тебя тоже. У него раны ноют- и ты корчишься. Его наживую режут, и ты тоже самое чуешь. 9 дней маяться будете, все трое. Коли вы, девки, сдюжите, так и быть, вернется ваш батька живым вскорости, а коли нет, так и сгинете всем семейством. Только помни, девка, что не быть тебе боле матерью. Зачинать будешь, рожать будешь, только в откуп они все уйдут. Да и дочка твоя с батькой жизнью поделится, недолог у ей век будет. То твоя расплата будет за то, что вмешалась. Долго жить будешь, да каяться. А как Илья твой к богу отойдет, так тот осколок, что в ём сидел, тебе на память останется.
Вот тут только я и поняла, что натворила. Мужа спасла, а детей своих на погибель обрекла. Утром проснулась- дома, все в порядке. Я уж и подумала, что померещилось мне, да только Лида как огнем горела, шибкий жар у нее был. Лихорадило девочку мою так, что удержать ее не могла. А к ночи и сама занемогла. Еле двигалась, к концу недели хотелось просто лечь, и не вставать, жаром горела, да тело словно наживкю поломовалт. Спасибо матушке моей, на помощь пришла, уже она нас двоих выхаживала. А после 9-го дня как отлегло. Легче, легче стало, а там и вовсе на поправку пошли. Я все глаза проглядела, все Илюшу своего ждала, уже и к Марусе бегала, да только и на порог она меня больше не пустила, сказала- жди, я свое дело сделала.
Вернулся Илюша в 44-ом. Израненный, в шрамах, да на костыле, одну ногу отняли у него в госпитале. Уж сколь я радовалась, сколь смеялась! Бог с ней, с ногой, главное жив. Там война кончилась, жить легче стало со временем. Только права Маруся оказалось, не стала я больше матерью, все костлявую кормила малышами своими. А там и Лида замуж выскочила, вскорости и Витя, отец твой родился. Хорошо мы жили, дружно, все рядышком, на одной улице. Отцу-то твоему, Виктору, 15 было, когда его батька помер. Его бык колхозный закатал шибко, он быстро отошел. А там и доченька моя, Лида, толи от тоски, толи еще от чего, захворала, да вскорости вслед за мужем и ушла. Так и стали мы с Илюшей отца твоего воспитывать. Потом вот он женился, да ты родился. Илюша- то мой свое отжил, шибко мучился, болели раны старые, еще бы жить, да жить ему, а вот, забрала все же костлявая, дождалась. А я вот сижу теперь, не человек уже, калоша. И толку нет от меня, только сама мучаюсь, да вас всех мучаю. Болит ноженька- то, так осколок шевелится, иной раз и правда думаю, что сидит он там, в ноге. А в другой раз подумаю- может и не было ничего, приснилось в бреду. Да только не сон то был, сама мужу жизнь продлила, а детям укоротила. Дочка- то моя, Лидуша, все ругалась на меня, мол, мама, умный человек, а в такие бредни веришь. Обманула тебя та Маруся, наговорила всякого, чтобы ты успокоилась, а ты и рада верить. А кто его знает, Захарушка, может и правда, а может и нет. Было что, или нет, кто теперь знает? Ты уж, сынок, не серчай на меня, старуху, что спать мешаю, я же не со зла. Потерпи, чую я, что недолго мне осталось.
-Живи, баба Пана, живи! И вовсе ты мне не мешаешь! И прости меня, бабушка, я же не знал, как вам тяжело было.
Аккурат после дня победы, 12 мая бабы Паны не стало. Она ушла в возрасте 85 лет. И внук, и правнук, и сноха, все искренне плакали. Никто из них так до конца и не поверил в рассказ бабушки Паны про то, как она торговалась со смертью за жизнь мужа.
Да, в такое трудно поверить, но кто его знает, было или нет? В нашей жизни все бывает. Может быть и приснилось все бедной женщине, а может было и на самом деле. История основана на реальных событиях с добавлением художественных деталей. Еще в подростковом возрасте я услышала эту историю от бабушки, и все думала, неужели правда? И если правда, то почему родственники так спокойно к этому отнеслись?
Получилось длинно, но уж как есть, на 2 части делить не стала, надеюсь, хватит терпения дочитать.
С вами как всегда, Язва Алтайская. Пишите комментарии, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал.
