Возвращаться той же дорогой слишком далеко. Иди вдоль ручья. Он течет вниз по склону и приведет тебя к концу дороги. Там, я думаю, ты сможешь попросить о помощи у рабочих команд. Они посадят тебя на повозку и доставят домой. Для нее это было долгой и утомительной прогулкой. Ягоды, как она мне сказала, успокоили ее страх и добавили сил. Тем не менее сердце у меня сжималось от боли за нее. Она сообразила надеть ботинки, перед тем как красть лошадь и повозку, но тяжелые юбки были не самой удобной одеждой для долгих прогулок. Я очень боялся, что ночь застанет Эпини в лесу. До тех пор пока до нас не долетел приглушенный стук топоров и аромат дыма, я опасался, что перепутал дорогу. — Мы почти пришли, — тихо сообщил я. — Теперь тебе нужно просто идти на звук. Люди, которые здесь работают, тебе помогут. — Она привела меня к обрыву и заставила посмотреть вниз, на то, что мы сделали с ее лесом, — прошептала Эпини. — Я не совсем поняла, что означают для нее эти деревья. Но тогда я вдруг почувствовала то, что чувствует она, Невар. И хотя мы такие разные, я поняла, что она всего лишь хочет оставить все так, как есть, и защитить свой народ. — Но мы оба знаем, что все меняется, Эпини. Это уже безнадежно. — Может быть. Но я сказала, что не дам уничтожать деревьев предков. Ты знаешь, что они такое? — Я думаю, что после смерти великого спеки отдают его тело дереву. И дерево поглощает его, и человек каким-то образом продолжает жить в дереве. — Такова древесная женщина? Лисана? — Думаю, да. Мы никогда прямо этого не обсуждали. Есть множество вещей, которые, как ей кажется, мне известны… — Но это ужасно! Мы в буквальном смысле убиваем их старейшин, когда срубаем деревья! Во имя доброго бога! Не удивительно, что они считают нас чудовищами! Невар, тебе следовало рассказать об этом полковнику Гарену! Если бы он только знал! — Эпини, я знаю, ты читала мой дневник. Утром, перед танцем Пыли, я ходил к полковнику Гарену. Я рассказал ему о значении этих деревьев для спеков и предупредил его, что, если мы не прекратим их рубить, нам грозит настоящая война. Он отмахнулся от моих слов и сказал, что стал хуже обо мне думать. Он уже слышал эти рассуждения. Он считал их дурацкими суевериями и был уверен, после того как деревья будут срублены и со спеками не произойдет ничего плохого, они поймут, что вели себя глупо, и станут думать так же, как мы. Казалось, он верит, что стоит лишить спеков их культуры, как они тут же превратятся в гернийцев. С чего он решил, что наше видение мира единственно правильное? Неужели ктото будет думать так же, как мы, едва у него появится такая возможность? Я не смог его переубедить. Даже если бы я сказал, что деревья действительно являются предками спеков, он бы мне не поверил. Но нам давно уже известно, что эти деревья для них священны. Мы, несомненно, знали об этом много лет. И все же продолжаем прокладывать сквозь них свою дорогу. — Мы были глупцами! Неужели никто не мог поверить, что спеки знают тайны своего леса лучше, чем мы? Мы сами навлекли на себя все это! Страх, отчаяние и чуму! Все это наших рук дело. — Я бы не стал заходить так далеко… — начал я, но Эпини меня перебила. — И что же ты предпринял, чтобы остановить их? — Я, ну, собственно, это и сделал — что еще? Я рассказал об том полковнику и попросил его прекратить работы. Он отказался.