С давних пор, заключая династические союзы, было принято отправлять в подарок жениху портрет ее будущей супруги. Портрет по идее должен был заранее разогреть аппетит принцу, а также мог нести определенную юридическую нагрузку, в частности, являться представителем невесты при процедуре обручения, которая в то время имела вес даже выше, чем собственно свадьба. И если с представительством все было более-менее понятно, то насчет аппетита возникали проблемы. Надо было иметь достаточно богатое воображение, чтобы за жесткими стандартами живописи раннего средневековья с их одинаково-унылыми, бесполыми физиономиями и непропорционально прорисованными конечностями разглядеть и лицо, и фигуру, и душу ….
Эпизод 5. 1690-й год с даты основания Рима, 16-й год правления базилевса Романа Лакапина ( июнь 936 года от Рождества Христова).
Когда римские сенаторы Альберих и Кресченций поднялись на парапет Фламиниевых стен и обозрели подступающее к городу чужеземное воинство, в их свите, помимо воли, раздался ехидный смех. Что, король в самом деле рассчитывает взять древний город столь малой кровью? Уж не сошел ли он с ума? Уж не возомнил ли он свою персону равной Велизарию или Нарзесу, после того как прошлым летом одолел баварцев? Уж не заручился ли он поддержкой темных сил, а потому невидимых, и не стоит ли нашему новому папе Льву сотворить крестное знамение, чтобы обнаружить их?
Пока свита упражнялась в остроумии, сенаторы тихо переговаривались между собой, не отрывая взгляда от обустраивающего свой лагерь неприятеля. Действительно, королевское войско на сей раз составляло по беглым расчетам не более пяти сотен, среди колышащихся штандартов преобладали желто-красные и желто-синие сочетания, указывающие на принадлежность их хозяев к бургундскому рыцарству. Сколь не присматривались римляне, они не увидели в королевском войске ни одного осадного орудия и ничего не указывало на то, что эти орудия враг намерен здесь собрать по частям. В самом деле, на что же тогда рассчитывает король?
Кресченций, прервав игривое настроение свиты, дал распоряжение всем декархам римских округов усилить беспрерывное наблюдение за окрестностями Рима, возможно враг решил на сей раз совершить обходной маневр и попытаться взять Рим с юга или со стороны Яникула[1]. Альберих же направил своего сводного брата Сергия к папскому двору. Сергий, не по годам рассудительный юноша, успешно начавший свою церковную карьеру, повез поручение папе Льву Седьмому установить на ближайшее время постоянную связь Рима с епископами субурбикарных церквей, а также направить доверенных людей под монашеской рясой, но с разведывательными целями в епархии Северной Италии.
Папа Лев исполнил приказ принцепса безукоризненно, также как он исполнял волю Альбериха еще в те времена, когда был пресвитером церкви Святого Сикста. Нюансы миссии ему также не надо было объяснять, еще недавно он сам подобным образом путешествовал по дворам приальпийских монархов, добывая нужную для Рима информацию и вникая в хитросплетения местных интриг. Именно в расчете на исполнительность и аккуратность Льва Альберих, при выборе кандидатуры понтифика, в итоге предпочел его Стефану, священнику церкви Святых Сильвестра и Мартина. Всего четыре дня тогда оставался вакантным Святой престол. Третьего января 936 года тиара была возложена на голову Льва, а сама коронация запомнилась только почти полным отсутствием высших чинов католической церкви. По официальной версии римской курии, трон Апостола не мог ждать, покуда в Риме соберутся епископы дальних епархий, занятые к тому же сейчас рождественскими праздниками. Для независимого взгляда столь поспешная папская коронация стала свидетельством сохраняющегося диктата Альбериха над папским двором. Рупором такой версии стал, по слухам, глубоко оскорбленный в своих надеждах священник Стефан, еще недавно полагавший, что его собачья преданность Альбериху станет в борьбе за тиару решающим фактором.
Отправляя своих шпионов, Альберих рассчитывал в течение двух последующих недель собрать максимальную информацию по маневрам своих недругов. Конечно, подобная информация поступала к нему всю эту весну. Негоцианты и монахи неоднократно сообщали, что король Гуго готовится к походу на Рим, что все итальянские вассалы и бургундские наемники получили заманчивые обещания от короля, заручившегося, по слухам, поддержкой как Византии, так и Венеции, в будущем двух непримиримых соперников, но сейчас еще способных на альянс. Однако сейчас король предстал перед Римом со столь малым войском, что поневоле заставляло искать подвох с его стороны.
На следующий день после появления бургундцев под Римом, незадолго до полудня, к Фламиниевым воротам подъехала небольшая делегация, среди которых выдающимся лиловым пятном своей далматики выделялся епископ Манассия. Альберих после недолгого размышления не стал тревожить папу Льва и отвлекать того от богослужений ради встречи с тем, чьи светские устремления были известны всем гораздо лучше, чем клерикальные. Посоветовавшись с Кресченцием, принцепс и вовсе решил продемонстрировать посланнику Гуго всю жесткость своего к нему отношения. Епископ Вероны, Мантуи и Тренто не был препровожден ни в Ватикан, ни ко дворцу принцепса, его поезд был остановлен сразу после въезда во Фламиниевы ворота и приветственную речь свою епископ был вынужден вести на площади, впоследствии получившей название Народной[2], и примерно в том самом месте, куда папа Сикст Пятый через шесть с половиной веков перетащит из Цирка Максимуса обелиск фараона Рамзеса.
- Священному Риму, городу Апостолов Петра и Павла, его Сенату, его мирянам и клирикам, Гуго, сын Теобальда, король бургундов и лангобардов, желает процветания и мира! – с достоинством начал Манассия, стойко выдержав оскорбительный прием властей города.
- Бургундов? – насмешливо переспросил Кресченций, - Вот как! Король Гуго по-прежнему считает Бургундию своим владением?
- Несчастный король Рудольф! Похоже, его опять обманули, - в тон ему подхватила стоявшая рядом Теодора. Альберих также улыбнулся.
Манассия затряс своими бульдожьими брылами, затрудняясь найти выход.
- Вы напрасно ерничаете над христианнейшим королем, его преподобие же сказал нам сущую правду. Взгляните на его лагерь, бургундских баннеров там значительно больше, чем лангобардских, - Альберих присоединился к хору насмешников.
- Это потому, что король родом из бургундских земель, он по-прежнему является владельцем обширных бенефиций в Провансе, чьим сюзереном, вы правы, с некоторых пор стал его высочество Рудольф, - епископ все-таки нашелся с ответом.
- Разве король не уступил своих бенефиций другому вашему дяде, своему брату Бозону? – Кресченций намеренно не давал Манассии продолжить свою речь, заставляя того нелепо оправдываться и не давая перейти к сути дела.
- Король их в свое время подарил графу Бозону …
- Но тот не оправдал его надежд, не так ли?
Подбородки Манассии вибрировали все сильнее, с них начал капать пот.
- Всем нам заповедано прощать врагов наших, а братьям заповедано тем более. Граф искренне раскаялся перед королем и тот, будучи христианином не на словах, а по вере, смягчил свое сердце и вновь приблизил его.
- Но Тоскану ему так и не вернул, судя по тому, что там теперь заправляет бастард Умберто, а ваш родной брат Теобальд возвращен в Сполето.
- Господа сенаторы, я прибыл сюда не для того, чтобы обсуждать решения своего короля, - насмешки римлян понемногу вывели из себя даже такого опытного и невозмутимого дипломата, как Манассия.
- Как? Неужели для того, чтобы облобызать римские святыни? – Кресченций постепенно входил в раж. Альберих, видя, что лицо Манассии приобрело оттенки августовского помидора, сделал Кресченцию знак попридержать язык.
- Говорите же, ваше преподобие. Только не утомляйте Рим многословным вступлением, любовь короля к нам слишком хорошо известна, а судьба епископа Ратхерия не оставляет даже малейших сомнений в благоговении короля перед кафолической церковью и достославными отцами ее. Итак, чего хочет король Гуго?
- Его высочество выражает желание заключить мир со священным городом Рима, его принцепсом, его Сенатом, его жителями. Его высочество горит желанием пасть ниц перед преемником Святого Апостола и дать клятву быть заступником престола его. В подтверждение сердечности своих намерений и дабы закрепить будущий союз Павии и Рима, король Гуго обращается к тебе, благородный Альберих, принцепс и сенатор римлян, с предложением руки своей дочери, благородной и чистой девы Хильды.
Насмешники замолчали, Манассия получил возможность перевести дух и попросить у своих слуг платок, чтобы вытереть лицо. Знатные горожане города с любопытством поглядывали на Альбериха, погрузившегося в раздумья.
- Теперь понятно, почему Гуго пришел сюда со столь малой свитой. Оказывается это не воины, а свадебные гости, - заметил Кресченций.
- Это лестное предложение, Альберих, - прокомментировала услышанное Теодора.
- Consilia omnia verbis prius experiri, quam armis sapientem decet[3], - веско добавил пресвитер Стефан, стоявший за спиной Альбериха. Блеснувший эрудицией прелат мигом сообразил все выгоды настоящего момента, когда судьба предоставляет шанс заработать дополнительные очки не только в субъективном рейтинге принцепса, но и в глазах его вероятного тестя. Епископ Манассия благодарно закивал Стефану, тот же мог поздравить себя с тем, что королевский племянник теперь непременно доложит своему сюзерену об оказанной его посольству поддержке.
- Я бы хотел увидеть портрет мой возможной невесты, - наконец заявил Альберих.
- Ооооо, благородный принцепс, - растекшаяся по лицу Манасии улыбка зрительно увеличивала количество подбородков епископа, - с превеликой радостью вам таковой предоставляю.
Он хлопнул в ладоши и слуги быстренько поднесли принцепсу портрет Хильды, выполненный, без сомнения, классическим мастером того времени. С полотна на Альбериха осоловелыми глазами равнодушно взглянуло существо неопределенного пола с кислой физиономией, непропорционально длинной шеей и руками-граблями. Альберих отдал портрет слугам - вообще-то своей уловкой и отсылкой к традициям сватовства он лишь хотел выиграть время для решения.
- Принцепс, если того пожелает, может увидеть деву Хильду воочию, ибо она находится в лагере короля. Бездушный портрет никогда не заменит живого впечатления от встречи.
Еще бы. Особенно портрет десятого века.
- Передайте благородному королю Гуго, повелителю лангобардов, всю мою признательность за столь лестное предложение. Прежде чем увидеть его дочь, я прошу дать мне время на размышление. Я прошу короля Гуго за эту отсрочку не таить на меня обиду, поскольку в настоящий момент я обдумываю аналогичное предложение, поступившее ко мне от базилевса ромеев. Склоняясь перед величием обоих государей, я нахожу их предложения одинаково лестными для меня, поскольку обоих вышеназванных государей признаю равными, - свой монолог Альберих закончил на абсолютно фальшивой, но зато весьма лестной для Гуго, ноте. Хорошо, что в тот день подле принцепса не было греческих послов, они неминуемо оскорбились бы.
На другой исход Манассия сегодня и не рассчитывал. Добрым знаком и для себя, и для своей миссии он посчитал приглашение немедленно посетить оффиций шестого часа[4] в базилике Санта-Мария-ин-виа-Лата, не так давно, кстати сказать, закончившей строительство своего второго этажа.
- Veritas odium parit, obsequium amicos[5], - вновь изрек за спиной Альбериха любитель античных драматургов, за что удостоился от принцепса испепеляющего взгляда.
.......................................................................................................................................
[1] Яникул – холм на правом берегу Тибра, где располагается район Трастевере.
[2] Пьяцца дель Пополо.(ит. Piazza del Popolo)
[3] «Благоразумному следует прийти к соглашению посредством слов, а не при помощи оружия» (лат.) – фраза из комедии «Евнух» Теренция (190-159 гг. до н.э.)
[4] Полуденная служба в католичестве согласно т.н. Литургии часов.
[5] «Истина порождает ненависть, а лесть – друзей», Теренций, «Девушка с Андроса».