Владел одной конторой человек по имени Семен Семеныч. Контора та с большим успехом продавала деревянные лопатки для детей ясельного возраста.
Был Семен Семеныч господином грозным. Росту в нем было два метра, черная борода по пояс и глаза из-под кустистых бровей на всех тяжело глядят. Косоворотка еще всегда до самого пупа распахнута, а из ее выреза волосы клубятся. Поступь тяжелая. Чуть не по его - стены от крика тряслись и голуби на окрестных помойках замертво падали.
Работники этой конторы боялись Семен Семеныча, конечно, страшным образом. Ходили на полусогнутых и говорили с большим заиканием. Про зарплату почти и не спрашивали.
- Барин, - шептали они изредка, - сколько подадите нам, столько и согласные мы. Хотя бы и лопатками изволите рассчитаться...
А Семен Семеныч, чуть этот шелест робкий заслышит, так сразу и выскочит из кабинета своего. И как щелкнет плетью из зверобоя-травы. И кричит, и заливается. Бордовым аж делается.
- Олухи, - орет, - тунеядцы! Корми вас тут бесплатно! Захребетники! Сидите, бока отращиваете! Палец о палец без пинка не ударите! Заменю-ка я вас, пожалуй, господами из славного города Ташкента! Ох, заменю… Дождетесь! У меня таких, как вы, тысячи под окнами воют, на ваши рабочие места просятся! Ох, заканчивается-ка мое терпение...
Все работники, конечно, сразу под столы лезли. И там тряслись от ужаса и получали разного вида инфаркты и неврозы.
А Семен Семеныч в трусишек этих лопаткой тыкал и хохотал раскатисто. Забавлялся, то есть, на такой интересный манер. А уж если кого вытащит из-под стола за ухо - так непременно подзатылину и отвесит. И денежный вопрос в этой суматохе как-то забывался. Знай от лопаты уворачивайся.
А потом главный его работник, Прасковья Никаноровна, служившая менеджером по связям с яслями, преставилась вдруг под Покров. И ведь бодра была накануне, и под стол шустро пряталась - даром, что восемьдесят пять ей недавно отметили. А тут этакое отчебучила. Удивила неприятно.
Семен Семеныч, конечно, очень свиреп был на выходку Прасковьи Никаноровны.
- Старая змея, - кричал, - это же надо… Так подвести! Доберусь-ка и накажу кочерыжку старую штрафом!
А Никаноровна что? А она и ничего. Лежит себе и не трясется от ужаса более - в иных мирах уже связи себе налаживает.
И обязанности по яслям другому работнику Семен Семеныч поручить решил. Неказистому юноше Емельке. Емелька бы и рад дела Прасковьи подхватить, но людей дюже шугался. Такой вот уродился. Только кто его про лопатку спросит вопрос, он и теряется в момент - краснеет и в нос ковырять лезет. И ни слова выдавить из себя не умеет.
- Мы, - Емелька картавил, - не обучены, хозяин, лопаты торговать по детским организациям. Боимся-с. Мы завсегда только в Нижнеуховск на электричках за партиями изделий туда-обратно мотались. И на горбу своем лопаты те перли завсегда одним маршрутом. Поставки, так сказать, совершали. А боле и не могем выдать результату.
И в нос полез. Разнервничался.
Семен Семеныч ему, конечно, оплеуху знатную. А толку-то? Емелька лишь глубже в нос свой ушел. И все про электропоезда, что на Нижнеуховск ходят, бормочет. Завсегда да завсегда.
А Семен Семеныч ему про Ташкент и штрафы кричит. Емелька от страха в обморок и брык. Палец так в носу и остался торчать.
Решено тогда было женщине Матрене поручить с лопатами по учреждениям бродить. Матрена очень безотказная получилась. У нее аж пятеро ребят на шее сидят. Безмужняя. Угол темный снимает на рабочей окраине. Кабала у нее еще за кредиты пропавшего супруга на сто лет наличествовала. Не забалуешь тут особо. А потому работящая Матрена не роптала, а пошевеливалась. Контору круглосуточно мыла и скребла, Семен Семенычу косоворотки стирала, студень ему же вот соображала. Картофель на приусадебном участке обрабатывала в сезон. Ребятам Семеновым носы подтирала подолом. Иногда и в Нижнеуховск за партиями ходки делала - это если Емелька один не справлялся. Но затрещины и штрафы ей Семен Семеныч все равно регулярно выписывал - для острастки.
И вызвал он ее, так сказать, на ковер. В воскресный день, ровно к пяти часам утра. Сам, конечно, к обеду еле проснулся - а Матрена под дверьми уж вся изнывает. Ребятами небольшими своими увешана будто ель игрушками. Они у нее кто на плече сидит, кто в коленях прячется, кто на голове прикорнул. Все просят кренделя макового или хотя бы стакан водопроводной воды. А из подворотни на Матрену кредиторы щерятся.
- Матрена, - орет Семен Семеныч, - повышаю я тебе твое служебное положение! Будешь вместо змеи старой отныне по яслям бродить с лопатами. Триста лопат в сутки продашь - рубль премии выпишу. И грамоту еще на 8 Марта. Пой-ка и пляши от восторга, лежебока нечесаная. Пой и пляши!
А Матрена про картофель, студень и косоворотки заикается. Доплата, компенсация там, бяк-бяк.
- Ишь, - ей в ответ Семен Семеныч верещит, - наглая ж ты работница! Все детьми своими прикрываешься! Инструкцию свою служебную читай-ка внимательно! Там вона в пункте номер миллион двести черным по белым написано: клянусь все дополнительные пожелания Семен Семеныча по первой устной просьбе исполнять! Так что кобениться прекращай, лопаты на горб - и вперед, план месячный выполнять, детям на крендель зарабатывать.
И дверь захлопнул громко. Типа, баста, хватит на разговоры время мое транжирить. И пошел доходы от лопат считать в кабинет.
Посчитал лишь к ночи. Глядь, а в конторе-то и нет никого. Емельки нет и Матрены нет. Небось, лопаты грузят, захребетники лежебокие.
… А утром-то в присутствии опять никого нет. Пусто в конторе. Куда лежебокие делись?!
Семен Семеныч Емельке телеграфировать, конечно.
Где ты, - пишет, - олух носавый, бегаешь? Лети-ка в контору, лопаты вон на исходе нынче. Чтобы как штык мне!
А Емелька ему в ответ тут же письмо строчит с ошибками и помарками.
- Мы, - Емелька куролапит, - нынче в большую логистику ушедше. Переманили нас конкуренты ваши - которые Иван Иваныч. В профессиональные курьеры заманили соцпакетом и белой оплатой труда. Форму вон выдали яркую. Чаем и печеньями всякими от пуза угощают. Затрещины не раздают. Прощевайте, Семен Семеныч, не хворайте там.
И помарку большую на листке оставил. Небось, опять в носу ковыряния выделывал, поганец.
Семен Семеныч крякнул, набычился, изготовился пепельницу об стену шарахнуть со всей мочи. Так зол был. Кому за лопатами ехать?
А у двери работница Матрена трется. Без детей отчего-то и причесана хорошо.
- Я, - Матрена с деловым лицом молвит, - за расчетом и книжкой трудовой к вам пришедше. Удача меня внезапно клюнула в темень. Бабушка троюродная у меня из Нижнеуховска долго жить приказала. Мне, конечно, наследство отвалила приличное. И теперь я ни в чем нужды знать не буду. Квартиру себе хапну небольшую, ребят наряжу с иголочки и обедом их в три блюда накормлю-ка. Ссуду беглого супруга с утра уж погасила. И свободна я теперь, Семен Семеныч, что ветер в поле. По специальности отныне работать пойду. Я ведь по образованию учитель сольфеджио как бы.
Семен Семеныч глазами захлопал, в бороду свою закашлялся. Пепельницу схватил и опять замахиваться.
- Забыли, - кричит, - сколько я для вас добра делал?! Пригрел на груди таких-растаких!
А Матрена плохое ему слово сказала и в инспекцию по труду понеслась.
Так вот и остался Семен Семеныч с лопатами деревянными наедине. Конкурс, конечно, объявил, но все его волос из косоворотки опасаются. Сам покамест с лопатами ходит.