Опрос филологов: 1. Какая литературоведческая книга, вышедшая в период 2010-2020 гг., стала главным событием? 2. По вашей оценке, филологическая наука переживает расцвет или упадок? Что её ожидает? 3. Удовлетворяет ли вас уровень разговора о современной поэзии в академической среде? 4. Откуда приходят компетентные филологи? Как оцениваете молодое поколение и нужна ли сегодня школа, готовящая их к большой литературе?
Татьяна КУЧИНА, литературовед, доктор филологических наук, профессор Ярославского государственного педагогического университета, председатель центральной предметно-методической комиссии Всероссийской олимпиады школьников по литературе
1. «Главных» книг не случилось, но был ряд интересных изданий, которые будили мысль и становились полезным источником научной информации. Выделю, пожалуй, три таких книги: С.Зенкин. Теория литературы. Проблемы и результаты, НЛО, 2018 (для вузовского преподавателя, ведущего курсы по теории литературы, издание весьма полезное); Н. Лейдерман Теория жанра, Екатеринбург, 2010; из того, что читалось «для себя», — А. Житенев Поэзия неомодернизма, СПб, 2012. Из коллективных изданий отмечу сборник работ о Владимире Сорокине («Это просто буквы на бумаге…», НЛО, 2018) — удобно с ним работать в рамках курсов по современной литературе.
2. «Филологическая наука» давно уже стала комплексом наук с разнящимися методологическими подходами к языку и литературе. Литературоведу положение лингвистики (особенно когнитивной лингвистики и тех отраслей, которые связаны с нейрофизиологией) видится более выигрышным, чем ситуация в литературоведении. Может быть, это эффект «там лучше, где нас нет». Но мы повсюду. Поэтому замечаю, как активно лингвисты внедряются в те сегменты, которые еще 20-30 лет назад были хлебом для литературоведения (например, нарративные структуры и разные аспекты исследования точек зрения, интертекстуальные исследования и работы в области метапоэтики — по ним лингвистических диссертаций в последнее десятилетие защищено больше, чем литературоведческих).
3. Нет, категорически не удовлетворяет. Уровень множества статей, опубликованных даже в рецензируемых журналах, оставляет желать лучшего. Методологическая эклектика, может быть, и не всегда плоха, но уровень методологической обоснованности немалого числа работ далек от того, чтобы заставить поверить профессионального читателя-скептика в результаты исследований. В последнее время все активнее перехожу на чтение по-английски (в области когнитивной поэтики мало что переведено, а почитать хочется). И второй вектор — чтение литературоведческой эссеистики (например, работы Марии Степановой, собранные в книге «Против нелюбви», показались много интереснее и глубже собственно академических исследований по творчеству тех же авторов).
4. Компетентные филологи приходят оттуда же, откуда и обычно, — с лучших филфаков серьезных европейских университетов. О талантливом и креативном молодом поколении могу говорить долго, поскольку последние пять лет работаю в образовательном центре «Сириус» (г. Сочи) на направлении «Литературное творчество» и занимаюсь Всероссийской олимпиадой школьников по литературе. Постоянно имею дело с огромным количеством интересных, мотивированных ребят, которые со страстью и яростью готовы творить и исследовать (но понимаю, что это лучшие люди страны, которые скоро ее покинут и которых в целом на популяцию не так уж много).
Сергей ЗЕНКИН, литературовед, переводчик, доктор филологических наук, профессор департамента филологии НИУ ВШЭ (Санкт-Петербург)
1. Скорее всего, придется называть именно переиздания, причем лишь отчасти филологические, — это связано с моим интересом к истории идей, включая идеи научные, и с общим расширением кругозора филологии (см. ниже). Отличные книги выходят в Таллине, в серии «Bibliotheca Lotmaniana», — например, практически неизвестная прежде поздняя монография Юрия Лотмана «Непредсказуемые механизмы культуры» (2010) и основательно прокомментированный сборник его статей «О структурализме» (2018). Из книг на французском языке — том поздних критических статей Мориса Бланшо (« La condition critique », 2010), том работ Жана Старобинского «Чернила меланхолии» (« L’encre de la mélancolie », 2012); последнюю книгу мы с коллегами издали и в русском переводе еще при жизни автора.
2. Филологическая наука пережила распад на две разные дисциплины, сообщающиеся лишь на техническом уровне, — лингвистику и «литературоведение» (хорошего названия до сих пор нет). Филология в изначальном смысле слова — интегральное познание языка и словесности — существует сегодня скорее уже не как наука, а как искусство (см., например, недавно переведенную книгу Вернера Хамахера «Minima philogica»), хотя ученые — исследователи литературы — по старинке называют себя филологами. Итак, первое, что предстоит филологии, — это осознать новую конфигурацию гуманитарного знания, где у нее другие, чем раньше, границы и другие дисциплинарные соседи. Как следствие, ей придется — и это уже происходит — научиться выходить за рамки художественной словесности, усвоить философский анализ культуры (как Валерий Подорога или Михаил Ямпольский), интеллектуальную историю (как Илона Светликова), исследования визуальной культуры (как Наталья Мазур); называю здесь только некоторых высококлассных русских ученых. Чисто «литературная» теория литературы дошла до своих пределов, за которыми начинается более общая теория культуры — не умозрительная, а эмпирически обоснованная; историки литературы тоже все больше выглядывают за эти привычные пределы.
3. Я недостаточно знаю современную поэзию и ее исследования. В 2016 году вышел большой учебник «Поэзия» (под редакцией Наталии Азаровой и других), наполовину проиллюстрированный стихотворениями современных поэтов: по-моему, это в целом достойный профессиональный разговор.
4. Я немного преподаю в департаменте филологии ВШЭ (Санкт-Петербург) и в Свободном университете: среди студентов есть очень талантливые и мотивированные, желаю им хорошей карьеры. Учить их надо не в какой-то идеальной «школе», а в разных местах, в России и за границей, потому что филология разделена не только по изучаемым литературам, но и по методологическим традициям: во Франции художественный текст анализируют иначе, чем в России или в Америке. Хороший ученый должен представлять себе эти разные традиции и уметь маневрировать между ними.
Сергей ОРОБИЙ, литературный критик, кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета
1. «Дело собаки Баскервилей» Пьера Байяра (М.: Текст, 2017), в которой французский литературовед разоблачил самого Шерлока Холмса, сумев разглядеть в тумане Дартмурских болот настоящего злодея и доказав: Джек Стэплтон не виновен. Понятно, что такой вывод вызывает массу вопросов. Что же, Конан Дойл не знал, что убийца не Стэплтон? А если знал, то, выходит, сам повел Холмса по ложному следу? Так кто прав: писатель или литературовед? Байяр известен остроумной и глубокой концепцией чтения — в «Деле…» она продемонстрирована наиболее изящно.
2. Интернет лишил писателя тиража, книгу — переплета, читателя — сосредоточенности. Кто пострадал больше и пострадал ли? Возможно, способ, которым мы воспринимаем информацию с экранов, уже нельзя называть чтением в прежнем смысле. А как называть? Не знаю, что в такой ситуации ожидает филологию, но от нее самой стоит ожидать ответов на эти вопросы.
3. Я не участвую в разговоре о современной поэзии.
4. Филологов выпускают филологические факультеты, и явно больше, чем нужно. Часто выпускники к встрече с литературой не готовы. Особенно те, у кого слишком мало писательских амбиций. Остальные перерастают профессию и в конце концов создают свой жанр («записи и выписки», «филологический роман», «повести о прозе»), который потом изучают другие филологи.
Максим КРОНГАУЗ, лингвист, доктор филологических наук, профессор РГГУ и НИУ ВШЭ
1. Конечно, одной такой книги быть не может. Но, чтобы далеко не ходить, назначу на эту роль недавнюю книгу Сергея Чупринина «Оттепель: события. Март 1953 — август 1968» (М.: НЛО, 2020). Сергей Иванович давно работает в области факта, иначе говоря «объективного литературоведения», пишет словари, энциклопедии, а вот сейчас написал, хронику Оттепели, объективно-субъективно трагическую. Ее заметили и заслуженно отметили, в частности, премией «Просветитель», так что она стала ярким событием не для меня одного.
2. Ни то, ни другое. Конечно, интереснее жить в пиковые моменты, но они случаются редко, если не говорить о перманентном катастрофическом упадке, как свойственно части образованных людей. Другое дело, что интерес к филологии не слишком высок в принципе, например, филологические сайты существуют, как правило, на энтузиазме их создателей. Падение интереса к филологии в сравнении с советскими временами мне кажется процессом необратимым и естественным.
Печальна ситуация с литературной критикой, предназначенной для широкой аудитории. Почти не осталось мест для нее и почти не осталось самих критиков. Можно вспомнить одно имя, а поднатужившись, еще одно или два. Отсутствие конкуренции мнений губительно для литературной критики, независимо от того, по каким причинам оно возникло.
3. Мне не очень интересен этот разговор, отчасти по объективным, отчасти по субъективным причинам. У меня есть ощущение эзотеричности и такого разговора, и большой части современной поэзии, однако я не имею право утверждать это из-за малой погруженности в тему.
4. Здесь мало что меняется. Большинство профессиональных филологов взращивается в университетах, но всегда есть уникальные самородки, пришедшие в профессию через запойное чтение. Молодое поколение стараюсь никак не оценивать в надежде на взаимность. В целом они другие, но как раз филологов это касается в меньшей степени.
Гуманитарные итоги десятилетия. Часть первая
Гуманитарные итоги десятилетия. Часть вторая
Читать полностью в журнале "Формаслов"