Все малые станичные своими были для каждой семьи. Так и Василь рос станичным любимцем. Но нос не задирал, коныкы нэ вэкэдал. Трудолюбивым был, да и в воинском искусстве преуспел. В рудевскую породу был. Рослый, двухметровый молодец, косая сажень в плечах, кулаки что те молоты. Как- то на спор бычка двухлетку с одного удара свалил. Дед Трохим в нем души не чаял. Себя видел в нем. Да и внук деда любил. Все было в Василе справжно. Одна беда — девок любил. За то ему не раз от деда попадало.
— Ты Васыль на одну глянэ, а всих тэбэ жалко! Доведешь себя до оказии, бисова душа! — стыдил внука дед. А тому как будто вожжа под хвост коню. По молодости тело в узде не держать не умел, да и не хотел особо.
Догулялся лихой казак. Хохлушку из наемных спортил, на радостях еще и на грудь добрую макитэрку чачи принял. Хохлы — гамселы решили Василя проучить. Подстерегли его, когда тот на веселе с шинка выходил. Оказалось на свою беду. Василь им тумаков надавал, те с гулями недели две ходили. Отделал их Василь знатно. Сапатки набыл до нехочу. Домой дошел, но не заходя в хату прошел на баз и в копне сена уснул. Проснулся по утру от холода. То дед Трохим ведром ледяной воды с крыницы окатил. И нагайкой пару раз огрел.
— Ты шо, паршивец робишь! Хфамилию позорить!? Бисова душа. Гэть с глаз моих! — разозлился тогда дед Трохим не на шутку.
Хохлы ж, как тень на плетень навели, свилогузничали, донесли на Василя Атаману станичному. Тот долго разбираться не стал. Хохлам досталось за то, что кляузу написали. А Василю за проступок 20 ударов батогами. Гузню полдня в воде отмачивал.
Пришло осознание того, что сделал. Перед дедом на коленях прощения выпрашивал.
— Бог простит, унучок! — сказал в сердцах дед Трохим. — Языком балтай, а рукам воли нэ давай! Сам согрешил, да и меня, старого под монастырь подводишь?!
Дед Трохим отходчив. Простил внука за содеянное: «Умив гришыть, умий и каяця!»
Покаялся Василь. Перед станичниками покаялся. К отцу Иосифу на исповедь ходил. Камень с души упал. Но спокойствия не было. Чувствовал вину за собой и не знал как это чувство в себе победить.
— Разчумался? — спросил Билый, когда Василь вновь подошел к нему.
— Так точно, господин сотник! — четко, по уставу ответил Василь, вытянувшись в струну.
— Добре. Буди казаков, Василь, — приказал Микола.
Василь изчез в темноте. Не прошло и четверти часа, как он докладывал Билому о выполнении приказа.
— Я еще к коневодам заглянул, ваш приказ передал, — неумело щелкнув задниками ичиг и вытягиваясь во фрунт, доложил Рудь.
— Экий ты кубаристый! Чай не на плацу. — подметил Билый. — Присядь. Пока казаки сбираются потолкуем.
Василь, предвкушая тему разговора, принял серьезный вид. «Скорее всего дядько Мыкола за мой проступок говорить станет» — мелькнула мысль. Василь присел, тяжело вздохнув и поправив папаху, виновато посмотрел на своего командира. Хоть и получил с полна и раскаялся, но вину за собой тяжкую чувствовал.
— Дядько Мыкола, нэ вэнуват я. Вони втроем мэня вбыть хотели. — попытался угадать тему разговора, выпалил Василь. — Я же их только отталкивал от себя. Вот те крест! Ну может кого случайно задел...
Билый посмотрел на него пристальным взглядом:
— Я нэ вынувата и Гнат нэ вынуват — вынувата хата, шо впустила Гната? Так, чи ни? Эх, Василь, Василь, чужий стыд — смих, а свий — смэрть. Только не за то я хотел побалакать с тобой. — Билый слегка толкнул Василя в плечо. — За проступок свой ты уже покаялся. Хто помянэ, тому глаз долой.
Молодой казак немного успокоился: «Тады сотник распэкат не будэ»