Из "Записок" А. А. Кононова
Когда мы пришли в Прагу, рассказывал мой отец (Акинфий Никитич Кононов), я был назначен от своего полка на ординарцы к фельдмаршалу Суворову. Одновременно со мною представлялся ему ординарец от пехоты, как я от кавалерии.
- Ты какого полка? - спросил меня Суворов.
- Драгунского-Шепелева, - отвечал я (тогда полки именовались по фамилиям своих шефов).
- Я этого не знаю, - сказал Суворов. Как полк назывался прежде?
- С.-Петербургским.
- А, знаю, знаю, славный полк, богатыри! Я тебе расскажу какой он славный, ты еще не служил тогда. И Суворов рассказал одно дело, в котором полк этот отличился.
Потом с подобным же вопросом обратился он к пехотному офицеру, разговаривал с ним также ласково, и затем вышел в другую комнату, куда входили приезжавшие по службе генералы, штаб-и обер-офицеры - все без доклада.
Между этим временем подошел ко мне сын главнокомандующего, князь Аркадий Александрович и сказал: - Если войдет сюда австрийский генерал большого роста, со звездой Шведского меча, доложите о нем батюшке.
Генерал не замедлил явиться, и я доложил о нем фельдмаршалу. Суворов поспешно вышел в залу, а за ним и все бывшие у него.
- Ах! Здравствуйте, храбрый генерал, - громко говорил фельдмаршал схватив стул, который поставил перед гостем; потом встал на этот стул, обнял генерала, и, обратившись к присутствовавшим продолжал: - Это великий человек, великий человек! Он вот (там-то) и меня не послушал.
То же повторил он по-немецки для не понимавших русского языка. Австрийский генерал побледнел; но Суворов уж более с ним не говорил, а подходил то к одному, то к другому из находившихся в комнате. Наконец он быстро повернулся на одной ноге и, сказав, - прощайте, прощайте, господа! - скрылся.
Все расхохотались.
Обращение его меня сильно удивило, тем более, что я видел Суворова первый раз вне войска.
Через несколько времени он вышел и, узнав, что готова карета, отправился. В течение дня он два раза уезжал и два раза возвращался, в каждый раз, проходя мимо нас, или скажет ласковое слово, или сделает что-нибудь странное.
Наконец он лег спать. Было еще не очень поздно, но он ложился всегда рано. Казак с пикой стоял у дверей; мы, ординарцы, сидели на диване, и я задремал. Часу во втором или в третьем ночи, гром растворившихся дверей и голос фельдмаршала заставили меня проснуться. Я вскочил, и вообразите мое удивление, когда я увидел Суворова в одной рубашке, бегавшего по комнате и говорившего что-то так скоро, что ничего нельзя было понять. Из противоположных дверей явился камердинер, известный Прошка.
- Тьфу ты, пропасть, - говорил он, - пятнадцать человек солдат в трубу упало, двадцать до смерти ушиблось, а остальных в лазарет повезли.
- В лазарет? - закричал Суворов с ужасом, - в лазарет, помилуй Бог! Заморят моих богатырей в латинской кухне. Нет, не посылать в лазарет, дай им травки-фуфарки, - будут здоровы. А ты проклятый, напустил ветру из двери. Мне холодно, лови, лови ветер, я помогу.
Суворов с Прошкой начали бегать по комнате, как будто ловя что-то; наконец последний отворил дверь и, как будто выбросив в нее что-то, сказал: поймал и выкинул.
- Спасибо, спасибо, - говорил радостно Суворов, - теперь теплей, а то, проклятый, заморозил было.
Тут вошел повар-калмык в колпаке и фартуке и спросил:
- Что кушать готовить?
- Свари ты мне армянское кушанье.
- Слушаю.
- Свари ты мне татарское кушанье.
- Слушаю.
- А ни французских, ни немецких не вари.
- Слушаю.
- Да еще русские щи.
- Этого нельзя.
- Почему? Ах ты, немогузнайка! Нельзя! Говори, нихтбештимер проклятый, почему нельзя?
- Сметаны нет.
- Убирайся, убирайся! Сметаны нет. Слышать не хочу, - чтоб были щи. Прошка, толкай его.
- Я и сам пойду, - сказал повар, и, уходя, сильно хлопнул дверью.
- Вишь, Прошка, как он на меня рассердился, - продолжал Суворов. Пойдем, пойдем; страшно, я боюсь его.
Они ушли; а я не мог опомниться от удивления. Товарищ мой заметил мне, улыбаясь, что я верно первый раз на ординарцах у фельдмаршала.
Прошка возвратился; между тем из комнаты Суворова слышно было бормотание.
Я подошел к камердинеру и спросил: - Что все это значит?
- Вот видите ли, - отвечал тот, - он в это время просыпается и уже встает; ему сейчас все его военные соображения приходят в голову, так он и рассеивает себя этими пустяками.
- А теперь что ж он делает?
- Молится Богу.
Вечером следующего дня граф Ностиц, зять Тугута, давал бал. Суворов отправился в белого цвета мундире и во всех орденах. Я, как ординарец, ехал верхом у дверцы кареты. Князь Аркадий Александрович приказал мне быть на бале неотлучно при фельдмаршале, если только он отдаст мне при входе свою шляпу.
Карета подъехала к парадно-освещенному крыльцу, лестница была уставлена цветами и деревьями, по сторонам стояли дамы, ожидавшие встретить фельдмаршала.
Выйдя из кареты, Суворов сделал такую непристойность, которая заставила всех дам отвернуться, между тем как Прошка подал фельдмаршалу полотенце обтереть руки. После чего Суворов начал входить по лестнице, кланяясь дамам на обе стороны.
При входе в залу, он мне отдал свою шляпу, а оркестр, весь составленный из знатных лиц, заиграл: "Славься сим Екатерина". Генерал с лентой Марии Терезии играл на виолончели, баронесса Шлик пела, - она была беременна. Суворов остановился, благоговейно слушал музыку, делая в такт движения головою и рукой.
Когда музыка умолкла, он поклонился на все стороны, подошел к певице, перекрестил ей будущего сына или дочь, и поцеловал ее в лоб. Та вспыхнула.
Между тем, граф Ностиц представил Суворова жене. Графиня взяла руку Суворова и открыла с ним бал. Более Суворов не танцевал, а ходил по зале, разговаривая то с тем, то с другим. Хозяин был неотлучно при нем. Когда же заиграли вальс и пары начали кружиться Суворов схватил адъютанта своего, барона Розена, и начал с ним вертеться, но не в такт и в противоположную сторону. Беспрестанно сталкиваясь с танцевавшими, Суворов приговаривал Розену:
- Учи меня, учи меня этому умному танцу. Наконец, запыхавшись, он остановился и, обращаясь к графу Ностицу, сказал:
- Славный танец, умный танец, да вот никак не выучусь, а славный танец, умный танец!
В зале было много прозрачных картин, изображавших победы Суворова; он начал их рассматривать и рассказывать Ностицу, - что, как и где было. Наконец, подойдя к одной, вскрикнул:
- Моро ретируется! Хотите, ваше сиятельство, посмотреть, как он ретировался? Вот точно так. И он побежал из комнаты в комнату, а за ним вся свита, потом в сени, сбежал с лестницы, сел проворно в карету, и закричал, - Домой!
Когда явился на мое место другой ординарец, Суворов благосклонно расспрашивал меня на прощанье: давно ли я служу, имею ли родителей и прочее, и в заключение повторил:
- Славный ваш полк, славный! Я его помню, знаю! Славный полк! Богатыри! Служи, служи, братец хорошо - царь спасибо скажет.
#librapress