Элинор рассмеялась. Она чуть опередила Теодору на лестнице. В мрачном коридоре было сейчас немного светлее: они оставили дверь в детскую открытой, и солнце из окна озаряло мерную ленту и мел на полу. На темных панелях лежали синие, оранжевые и зеленые отблески витража.
— Я пойду спать, — объявила она. — В жизни столько не ленилась.
— А я лягу и буду грезить о трамваях, — ответила Теодора.
У Элинор вошло в обыкновение быстро оглядывать комнату с порога,
прежде чем войти; она убеждала себя, что просто взгляду нужно привыкнуть к такому количеству синевы. Она собиралась распахнуть окно, которое по возвращении всегда находила закрытым, и была уже на середине спальни, когда в коридоре стукнула дверь и сдавленный голос Теодоры позвал: «Элинор!»
Элинор выбежала наружу и замерла в ужасе, глядя Теодоре через плечо.
— Что это? — прошептала она.
— Что это изображает? — Голос Теодоры сорвался на визг. — Что изображает, дура?
И вот этого я ей тоже не забуду, подумала Элинор очень четко, несмотря на растерянность, а вслух сказала:
— Вроде бы похоже на краску. Только... — И тут до нее дошло. — Только пахнет ужасно.
— Это кровь, — твердо ответила Теодора. Она вцепилась в дверь и, когда та качнулась, еле устояла на ногах. — Кровь. Везде. Ты ее видишь?
— Конечно вижу. И вовсе не везде. Брось паниковать.
На самом деле Теодора очень мало паникует, усовестила себя Элинор. Следующий раз кто-нибудь из нас запрокинет голову и взвоет по- настоящему. Только бы это была не я — ведь я заранее настроена держать себя в руках, — а Теодора...
— Опять надпись на стене? — спросила она холодно и, услышав дикий смех Теодоры, подумала: как бы все-таки не я, нельзя такого допустить, надо собраться...
Она закрыла глаза и поймала себя на том, что произносит беззвучно: «Стой, послушай, ты узнаешь, как поет твой верный друг. Брось напрасные скитанья, все пути ведут к свиданью...»
— О да, дорогая, — сказала Теодора. — Я не знаю, как тебе это удалось.
«Это знают дед и внук».
— Не глупи, — ответила Элинор. — Позови Люка и доктора.
— Зачем? Разве это не задумывалось как маленький сюрприз для
меня? Только для нас двоих.
Вырвавшись из рук Элинор, которая пыталась не пустить ее в комнату,
Теодора подбежала к шкафу, распахнула дверцу и заплакала от злости.
— Моя одежда, — причитала она. — Моя одежда.
Элинор решительным шагом вернулась к лестнице.
— Люк! — сказала она, перегнувшись через перила. — Доктор!
Звала она негромко и старалась не сорваться, но в следующее
мгновение раздался стук уроненной на пол книги и быстрые шаги. Элинор смотрела, как доктор и Люк бегут к лестнице, видела их испуганные лица и думала, до чего же все они постоянно напряжены, даже когда выглядят спокойными, каждый только и ждет крика о помощи; разум и понимание нисколько не облегчают дела.
— Тео, — сказала Элинор, как только мужчины поднялись. — Она в истерике. Кто-то... что-то перемазало ее спальню красной краской, и она рыдает над своей одеждой.
Я не могла изложить мягче, мелькнуло в голове. Могла ли я изложить мягче? — спросила себя Элинор и поняла, что улыбается.
Теодора по-прежнему громко всхлипывала и пинала дверь гардероба в приступе ярости, которая могла бы показаться комичной, если бы не окровавленная желтая блузка у нее в руках; остальная одежда была сорвана с плечиков и мятой перепачканной грудой валялась на дне шкафа.
— Что это? — спросил Люк доктора.
Тот покачал головой.
— Я бы поклялся, что кровь, но чтобы добыть столько крови,
надо... — Он осекся.
С минуту они стояли молча, разглядывая надпись «НА ПОМОЩЬ
ЭЛИНОР ВЕРНИСЬ ДОМОЙ», намалеванную кривыми красными буквами над кроватью Теодоры.
На сей раз я готова, сказала себе Элинор.
— Надо ее отсюда забрать. Отведите ее ко мне.
— Моя одежда испорчена, — пожаловалась Теодора доктору. —
Видите мою одежду?
Запах был чудовищный, от букв по обоям разбегались потеки и
кляксы. Дорожка капель вела от стены к гардеробу — возможно, она-то и заставила Теодору заглянуть туда в первую очередь. Посреди зеленого ковра расплылось неправильной формы пятно.
— Какая гадость, — сказала Элинор. — Пожалуйста, отведите Тео в мою комнату.
Люк и доктор вдвоем убедили Теодору пройти через ванную в смежную спальню, а Элинор, глядя на красную краску («Это должна быть краска, — сказала она себе, — просто обязательно должна, что еще это может быть?»), спросила: «Но зачем?» — и уставилась на послание. Здесь
лежит тот, чье имя начертано кровью,[10] изящно подумала она, может ли быть, что сейчас я выражаюсь не вполне ясно?
— Она успокоилась? — спросила Элинор, когда доктор снова вошел в комнату.
— Скоро успокоится. Думаю, мы временно поселим ее у вас. Вряд ли после такого она захочет здесь ночевать. — Доктор улыбнулся немного устало. — И, думаю, не скоро она отважится сама открыть какую-нибудь дверь.
— Наверное, ей придется взять мою одежду.
— Наверное, да, если вы не против. — Доктор взглянул на нее с любопытством. — Второе послание встревожило вас меньше первого?
— Слишком уж это глупо, — сказала Элинор, пытаясь разобраться в собственных чувствах. — Я как раз стояла, смотрела и думала: «Зачем?» Это как шутка, которая никого не смешит. Я должна была напугаться куда сильнее и не напугалась, потому что это чересчур страшно — по- настоящему так не может быть. И я все время вспоминаю Тео с ее красным лаком... — Она хихикнула. Доктор пристально взглянул на нее, однако Элинор продолжала: — Понимаете, ничего бы не изменилось, будь это просто краска. — Я говорю без умолку, подумала она, незачем столько объяснять. — Может, я потому все так несерьезно восприняла, что Тео принялась рыдать из-за одежды и обвинила меня, будто я написала свое имя во всю стену. Может быть, я привыкла, что меня во всем винят.
— Никто вас ни в чем не винит, — ответил доктор, и Элинор почувствовала в его тоне укоризну.
— Надеюсь, моя одежда ее устроит, — сказала она едко.