Погожим утром, когда солнце еще не успело как следует нагреть крыши домов и осушить росу в садах, в город въехала повозка, запряжённая парой вороных коней. Прогромыхав по брусчатке городской площади, она свернула вниз, на улицу Ткачей и, сопровождаемая лаем собак, остановилась, наконец, у заколоченного дома Пейца, в котором вот уже года два никто не жил: хозяин в один прекрасный день исчез, и до сих пор о нём не было никаких известий.
В окошках соседних домов немедленно показались лица любопытных горожан. Возница был нездешний — это они сразу определили по крою штанов и чудным сапогам с большими отворотами и коваными мысами.
Соскочив с козел, кучер обошел повозку сзади и помог выбраться женщине, которой, судя по осанке, было лет около двадцати пяти. Несмотря на июльскую жару, с утра дававшую о себе знать, женщина была одета в чёрную юбку, заметавшую её следы, когда она шла к дому по пыльной дороге, и чёрную же блузку, с рукавами длинными настолько, что были видны лишь кончики её пальцев. На голове дамы красовалась шляпка с вуалеткой, скрывавшей лицо наполовину и оставлявшей для обозрения лишь великолепно очерченный рот и подбородок с ямочкой посередине. Волосы были зачёсаны и убраны под шляпку. Величественно, словно королева, она вошла в дверь, которую распахнул перед ней, предварительно содрав доски, извозчик.
— А она хорошенькая! — закручивая ус, сказал Райда, отвернувшись от окна, но столкнувшись с сердитым взглядом жены, поспешил добавить: — Правда, худа — может, болеет?! Да и лица не видать…
Женщина презрительно фыркнула и отняла у мужа пивную кружку, которую тот любовно прижимал к животу.
— С утра залил глаза свои бесстыжие! — прошипела она и, обтерев кружку передником, поставила её на полку.
— Ну что ты, что ты, Мария, взъелась?! Ты же знаешь: из-за проклятой жары я чувствую себя совершенно ни на что не годным. И лишь глоток холодного пива…
— Хватит болтать, Райда… — перебила его жена. — иди работай.
— Одну кружечку, а? Жарко…
— Ну уж ладно, — смягчилась Мария, — что с тобой сделаешь, старый ты чёрт!
Райда мигом добрался до кружки и спустился в подвал, где в холодке стоял вожделенный жбан превосходного пива, насыщая влажный воздух запахом солода и хмеля. Мужчина втянул носом и, зажмурив глаза, покрутил головой от удовольствия.
Между тем его жена, повязав на голову пёструю косынку и схватив корзину, вышла из дома. В это время она обычно отправлялась на базар, но сегодня повернула в противоположную сторону. По дороге она столкнулась с соседкой Петрой, к которой направлялась для того, чтобы поделиться последними новостями. И как оказалось, Петра сама спешила к ней.
— А у нас напротив, в дом Пейца, вселилась какая-то женщина вся в чёрном! — выпалила Мария.
— Да. Мой младший сынишка тоже её видел! — закудахтала Петра. — Вот, иду к тебе спросить: что за особа, откуда свалилась на нашу голову?
Мария подняла вверх брови:
— А мне почём знать? Она только приехала… И кучер у неё… такой чудной! Но он почти сразу уехал, как только содрал доски, которыми был заколочен дом.
— А может нам… — неуверенно начала соседка.
— …Зайти? — продолжила Мария. — Не думаю, что сейчас это удобно, дорогая… Эта дама, должно быть, устала с дороги — ей надо разложить вещи… Впрочем…
Возможность увидеть содержимое чемоданов странной незнакомки так понравилась Марии, что спустя мгновение, переглянувшись, они с Петрой направились к дому Пейца, обсуждая на ходу, кому стучать в дверь.
Однако на подходе к дому женщины замедлили шаг: у редкой ограды был привязан мерин, принадлежавший полицмейстеру Самсону Казимировичу Дыбенко, — поэтому в дом кумушки зайти не посмели. Разочарованные, они направились на рынок, где местные старухи уже вовсю промывали кости незнакомке и строили самые разные предположения относительно её появления в городе.
***
Самсон Казимирович был неприятно удивлен оказанным ему прохладным приёмом. Будучи одним из отцов города, он привык к совершенно иному обращению. Вдова же не предложила ему даже чаю! Бумаг, подтверждающих ее личность и право на дом, у неё не оказалось, но она заверила Самсона Казимировича, что к вечеру все документы доставят. К большому неудовольствию Дыбенко, никакого повода задержаться он не обнаружил, к тому же по всему было заметно, что хозяйка тяготится его присутствием: она поминутно смотрела в окно, словно ожидая кого-то, и на все вопросы отвечала только «да» или «нет».
— Так значит, Эва Пейц… Я мог где-то видеть Вас раньше? — сделав последнюю попытку завязать сколько-нибудь содержательный разговор, спросил Дыбенко.
Вдова, несмотря на жару, плотнее закуталась в шаль — и отрицательно покачала головой.
— Ну что же… — полицмейстер окинул влажным взором чёрную стройную фигуру и с сожалением поднялся, — думаю, что скоро у нас с Вами будет случай познакомиться поближе.
— Несомненно… — рассеяно пробормотала Эва, с облегчением подавая ему фуражку.
От вдовы Самсон Казимирович сразу же направился в трактир. Настроение его было препоганым — он чувствовал себя оскорблённым.
«Да кто она такая, эта Пейц? Что о себе возомнила?!» — думал он.
Вспомнив её мужа, Йозефа Пейца, которого считал полным ничтожеством, он в очередной раз удивился: что такая цаца, как Эва, могла в нём найти? Выпив подряд две кружки холодного пива, полицмейстер поспешил к губернатору, чтобы доложить о подозрительной вдове.
По дороге Дыбенко встретил Панкрата Сиза, работавшего у него писарем, и грубо отчитал его за то, что тот посмел отлучиться из участка. Выпустив пар, полицмейстер почувствовал себя значительно лучше. Проходя торговыми рядами, он выбрал букет белых роз в подарок жене губернатора и, ущипнув цветочницу, ответившую ему смущенным хихиканьем, вновь ощутил себя хозяином города.
***
— Стало быть, Пейц сам подписал эту бумагу? — недоверчиво вертя в руках дарственную на дом, спросил губернатор Брыльский.
Наслышанный от полицмейстера Дыбенко о красоте и манерах странной вдовы, Роман Янович решил лично познакомиться с нею и вызвал её к себе под предлогом проверки бумаг, дающих ей право на наследство Пейца.
— Да, Ваше превосходительство, собственной персоной, — кивнула вдова.
— И значит, Йозеф скончался в прошлом году, а Вы его вторая жена? — маленькие умные глазки буравили изысканную овальную брошь, скреплявшую на груди вдовы тонкую кружевную шаль.
— Именно так, Ваше превосходительство… — потупилась Эва.
— Но помилуйте, сударыня… Обстоятельства, при которых Ваш муж покинул город, весьма необычны… Быть может, Вы объясните мне причину его столь… внезапного исчезновения? Почему он не взял с собой ничего из вещей?
Вместо ответа вдова, скрестив руки на груди и глядя Брыльскому в глаза, спросила:
— Вы когда-нибудь были в Павице?
— Нет. Никогда. Но…
— Жаль! — перебила его Эва. — Там восхитительные места, и люди никогда не совершают необдуманных поступков. Что же касается Йозефа, то признаюсь Вам: я не сразу заметила, что он страдает редким заболеванием, когда человек ходит по ночам, совершая странные, а порой и страшные поступки, а потом вовсе ничего не помнит.
— Но позвольте, сударыня, как же Вы смогли выйти замуж за человека, который не помнит, кто он и что он? — искренне удивился Брыльский, наливая себе воды из графина, стоявшего на столе, в гранёный стакан, и залпом осушив его.
— Откуда же мне было знать, что бедный Йозеф так болен? Ведь приступы случались ночью, а я — порядочная девушка... и наша первая ночь с ним была после свадьбы! — томно сказала вдова и рывком сняла головной убор.
По плечам её рассыпались роскошные длинные волосы, отливающие медью — было совсем непонятно, каким образом ей удавалось убирать их под шляпку.
Она подошла к сидящему губернатору и неожиданно положила ему на колено ножку в чёрной атласной туфле. Не зная, как себя вести, Брыльский покраснел как рак — тем не менее, дрожащая рука его всё же провела по голени и выше.
Внезапно он отдернул руку, будто обжёгшись, и прохрипел:
— Отставить! Что Вы себе позволяете? Я при исполнении!
Вдова усмехнулась, но ногу убрала. Поправляя подвязку, она кротко сказала:
— Ах, простите меня, Ваше превосходительство! Сама не знаю, как это получилось!
— Ну… — смутился вконец Роман Янович, всё еще находясь под впечатлением, — полно. Я прощаю Вас, Эва. Такая молодая… хм… без мужа…
Он вздохнул, восстанавливая дыхание, и, приложившись к затянутой чёрной митенкой ручке вдовы, проводил её до дверей.
…Ночью, ворочаясь в постели, он никак не мог заснуть: перед глазами стояла бесстыжая Эва с горящими глазами и вздымающейся грудью. Руки его помнили приятный холодок её шёлкового чулка, и воображение рисовало самые пикантные картинки. Анастасия Захаровна носила чулки лишь по праздникам, и то бумажные.
Брыльского бросало то в жар, то в холод. Храп жены так раздражал его, что ему захотелось задушить её, накрыв подушкой. Желание это было настолько сильным, что он встал, натянул форменные штаны и вышел во двор, чтобы остудить разгорячённое воображение лёгким ветерком и хоть как-то привести мысли в порядок.
Не только губернатору не спалось в эту ночь: Мария Райда сидела на крыльце своего дома и неотрывно смотрела на окна, которые вдова, спасаясь от назойливых взглядов, уже успела прикрыть простенькими занавесками. Форточки также были закрыты — хотя во многих домах жители открывали окна и двери настежь, чтобы впустить ночную прохладу.
«Странная она какая-то, — думала Мария. — Имя у неё какое-то нездешнее — Эва… Да и не мог Пейц вот так вот взять и жениться, ни за что не поверю! Надо будет всё-таки зайти к этой самозванке, познакомиться поближе, а там, глядишь, вывести на чистую воду».
…Между тем по дороге двигалась какая-то фигура, и близорукая Мария не сразу, но узнала писаря Панкрата Сиза. Он шёл, медленно ступая, держа спину прямо, высоко подняв голову, отчего борода его, обычно лежавшая на груди, топорщилась вверх. Писарь остановился и, поднявшись на крыльцо Пейца, растворился внутри дома.
«Вот это новость! — сама себе сказала Мария. — Разбудить, что ли, Райду? И зачем это Панкрат пожаловал к вдове в столь поздний час? Здесь дело нечисто…»
Она сидела еще какое-то время, пока веки не стали смыкаться, но писарь так и не вышел от вдовы. Зевнув, Мария встала, потянулась и отправилась почивать с твёрдым намерением обсудить странное поведение писаря завтра на рынке.
Она откинула лёгкое покрывало и легла в постель, ощутив спиной что-то липкое и тёплое. Тонкая рубашка мгновенно намокла, и Мария, завизжав, подскочила, больно стукнувшись головой о полати.
Проснулся Райда и, ругаясь спросонок, потёр глаза. Мария зажгла лучину и поднесла её к разобранной постели. На белой простыне лежал кусок свежего мяса, при ближайшем рассмотрении оказавшийся коровьим языком, пропитавшим кровью саму простынь и перину.
— Матерь Божья! — прошептала Мария.
Райда, поражённый, вскочил и, хлопая белёсыми ресницами, бормотал себе под нос слова молитвы.
— Это всё она! — всплеснула руками Мария. — Я видела, как к ней шёл писарь Сиз. Он до сих пор там! Господи, моя перина! Вот горе-то!
Райда как-то странно посмотрел на жену, молча собрал простынь вместе с окровавленным языком, связал её и выставил получившийся куль за порог.
…Утром прибыл сам Дыбенко, а при нём, как ни странно, живой и невредимый Сиз.
— Стало быть, у вас телка убили? — спросил Самсон Казимирович, с благодарностью принимая от Райды кружку кваса.
— Нет, Ваше благородие, нам подбросили это! — и Мария выставила перед полицейским завязанную кульком простынь.
— Ррр-развязать! — скомандовал Дыбенко, и Мария стала судорожно развязывать узел.
Когда узел поддался, перед полицмейстером разложили простынь, но вместо давешнего языка, в пятне свекольного сока лежала большая брюква да несколько штук крупной моркови с ботвой.
Лицо Дыбенко стало наливаться краской, он поднял вверх брови и протянул:
— Тэ-э-экс. Вы что это, господа хорошие, издеваться изволите?! Сиз!
— Да, Вашблагородь! — вытянулся в струнку Панкрат.
— Составляй протокол! У меня полно неотложных дел, а эти мещане имеют наглость занимать моё казённое время всякой чепухой.
Райда и его жена во все глаза смотрели на овощи, разложенные на простыне.
Первой пришла в себя Мария.
— Вот тебе крест! — она осенила себя знамением. — Я не лгу! Это проделка Эвы! Она — подменила простыню, ведьма!
Полицмейстер крякнул и посмотрел на Марию, которая с растрёпанными волосами и горящими ненавистью глазами сама напоминала кикимору.
— А ну вас! — он махнул рукой и пошёл к двери, натягивая фуражку: — Пошли, Панкрат.
— А перина-то! — внезапно спохватилась Мария и бросилась в погоню. — Понюхайте мою перину, Ваше благородие! Понюхайте! — схватила она Дыбенко за рукав и потянула обратно в дом.
Но полицмейстер мягко высвободился и, не обращая более на неё никакого внимания, отправился по своим делам. Марии ничего не оставалось, как вернуться ни с чем. Она села на скамью, поджав ноги, и стала мерно раскачиваться, чтобы успокоиться. По впалым щекам текли слёзы обиды.
— Я этого так не оставлю! — она потрясла в воздухе кулаком, и взгляд её, полный злобы, скользнул по окнам дома Пейца, завешанным занавесками из дешёвого ситца — по пятаку за аршин.
«Но как ей удалось пробраться в дом — я же сидела у входа? Не иначе как через дымоход…» — рассуждала она чуть позже, когда слёзы высохли.
Тут дверь отворилась, и на пороге показалась румяная, возбужденная Петра.
— О Мария, сколько новостей! — с порога крикнула она и, поспешив закрыть за собой дверь, сбивчиво начала рассказывать: — У меня, кума, такое горе! Сегодня утром открываю хлев, телка покормить, а там… столько крови, ты и представить себе не можешь… Кто-то ночью зарезал моего телка, вот ведь!
— А что полицмейстер-то наш? — одними губами усмехнулась Мария.
— Самсон Казимирыч-то? Ха! Прислал помощника, составить протокол. Сам не приехал — мол, очень много дел, — махнула рукой Петра.
— Всё ясно! Они заодно! — подняв вверх палец, сказала Мария и рассказала подруге про писаря и про язык, обнаруженный в кровати.
— Так это, наверное, моего телка язык! — запричитала Петра. — Ты скажи мне, ну кому могла прийти в голову подобная мерзость?
Глаза их встретились, после чего обе кумушки посмотрели на дом Пейца. Уже к вечеру все жители города знали, что вдова Йозефа никакая не вдова, а самая что ни на есть ведьма.
Окончание >>
#мистические рассказы #рассказы #мистика #миламенка