Степной ветер обнимал Алешку ласково и упруго, как будто старался приподнять его над землёй, подхватить, подружить с небом, и сопротивляться Алешке не хотелось. Он стоял на краю безымянного лога, подставив лицо ветру, смотрел, как несутся белыми птицами лёгкие облака и чувствовал себя вновь рождённым. Он выжил, этого было достаточно для счастья, зрелого, настоящего, истинного. Отросшие седые кудри перебирало жаркими волнами, полотняная рубаха облегала похудевшее тело, и он чувствовал себя лёгким, чистым, спокойным. Крошечный, кучерявый, как барашек парнишка лет пяти вился у его ног, внимательно и старательно, разглядывал травки, что-то срывал, нюхал складывал в небольшое ведёрко.
-Ты, Николька, смотри получше, у этой травки цветочек синенький, меленький, а запах медовый. Её и бери. Только аккуратно рви, корни не дёргай, береги её, она тебя в следующем году отблагодарит. Глянь-ка
Алёшка терпеливо снова и снова показывал малышу, как собирать чабрец, тот старался, пыхтел, толстенькие румяные щеки ещё больше разгорелись, но его ведёрко было уже наполовину полным.
-Ну вот, умница, ещё немного и пойдём к пчелкам, посмотрим что и как там, а потом картошку полоть. Ты поможешь деду?,
Николька радостно кивнул, сел на попу прямо в мягкие заросли муравы, достал из дедовой сумки пряник и откусил, блаженно зажмурив карие глазки. Алешка затянул шнурком мешок, полный травы, закинул его за плечи, присел перед мальчиком.
-Ну, давай. Лезь на закорки, прямо на мешок. Только крепче держись, поехали.
…
То, что Леха Алешкин сын, он догадывался давно. Вернее, он это знал, знал точно, но вот говорить об этом, давать это понять семье сына он не хотел. Правда, Леха и сам тянулся к отцу, каждый день забегал по разному поводу, а последнее время у Алешки постоянно толокся Николька. Внучок. И тоже никто не говорил о родстве, как будто боялись этого, прятались друг от друга, но мальчишка этих игр не понимал, деда обожал и уходить от него не желал. Бывало и ночевать оставался, заберется на печку, спрячется за новыми вениками, уложенными для сушки, затаится, как мышка и сидит, поблескивает хитрыми глазенками. Смотрит, как мать - полная, добродушная, немного похожая на добрую корову Ольга усмехается, делает вид, что не нашла сына, пожимает плечами, громко, деланно сердито говорит Алешке
-Вот противный, мальчишка. Опять домой не хочет. Ну ладно, если он такой упрямый, пусть хоть кашу поест. А не поест, ты, дед Алеша, выгони его на двор. Пусть мёрзнет.
И закрывала тихонько дверь, уходила, шлепая большими ногами, ворча что-то про непослушных мальчиков. Тогда Николька мигом спускался с печки, торопясь ел кашу с ягодами и печеньем, а потом долго и важно пил с дедом чай, аккуратно, по очереди, зачерпывая деревянной ложечкой мед из тарелки.
Алешка больше не работал в колхозе. Инвалидность позволила ему это, и он полностью погрузился в свое хозяйство. Развёл пасеку, разбил огромный огород, на котором выращивал все, что только мог, купил коз, корову, кур и уток. Снова с головой ушёл в изучение трав, выписывал книги, собирал, сушил, заваривал, все по науке. Он стал похож на отшельника, почти ни с кем, кроме Лехиной семьи, не общался, правда тем, кто приходил за помощью и лечением, не отказывал. Изобретал свои лекарства, настаивал травы и ягоды на мёду, лечил маточным молоком и прополисом, часто успешно.
А про Варю не было ни слуха ни духа, она как будто исчезла из их жизни, вроде и не было её. Леха молчал про мать, Алешка не спрашивал, так и жили. Хорошо ли, плохо ли, но жили, своей иногда радостной, иногда печальной жизнью, как могли.
В тот день, с утра ясный, яркий, но какой-то тревожный, так бывает, когда собирается гроза, все было, как обычно. После завтрака Алешка с Николькой пошли на пасеку, время пролетело незаметно, и к обеду действительно собралась гроза. Чёрные тяжёлые тучи придавили, пригнули гибкие ветви ивы к земле, воздух стал таким концентрированным, что застревал в глотке плотным ватным комком, и Алёшка прилёг в тени старой груши, задремал. Из сна его выдернули резко, как будто вытолкнули, он вскочил - около раскладушки стоял Леха.
-Дядь Лёш… Там мамка… Тётка телеграмму прислала, заболела она сильно, домой хочет. Я завтра еду за ней, Ольку с собой беру. Ты за Николькой пригляди, а? И за хозяйством.
Алешка кивнул, чувствуя, как железным обручем стянуло голову, сердце прыгнуло и чуть не остановилось, а в пояснице резко заныли забытые раны.
-Конечно, Лех. Не переживай. Езжайте…
…
Варя сама выйти из кабины Лехиного Камаза не смогла, сын её кое-как стянул, сразу усадил на лавку у палисадника, укутал в шаль. Стояла июльская адова жара, но Варю трясло, а на иссиня белом лбу выступили капли пота. Она, похоже, никого не узнавала, а может быть, не хотела узнавать, её сумеречное сознание лишь позволяло ей держаться на поверхности, не больше.
-Куда мы её, дядь Лёш? В её дом что ли? Не сможет она одна. Ко мне, может, правда у нас и кровати свободной нет. Раскладушку надо.
Алешка чуть погладил Варю по холодной щеке, тронул лоб.
-Ко мне понесли, Леха. Я один, места много. Да врача надо вызвать, хоть из райцентра что-ли? Съезди, я записку напишу. Друг у меня там, хороший доктор. Да живее. А пока я тут сам. Есть у меня кой-чего.