глава 1(1)
Желтое платье - сказал незнакомец и показал на витрину кафе “Кисельные Берега”. Там за дальним столиком сидела Маргарита в платье своего любимого цвета. Левша усмехнулся. Он узнал бы ее и с луны, и нечего пальцем тыкать. Спрыгнув с кадавра в сырой снег, он сбил на затылок шлем, посмотрел на Детское море, исчезающее в темноте мартовской ночи, на редкие, сонные огни родной Бэллы, на вывеску кафе уютно мигающую неоновыми буквами, сквозь мягкий снежный штрих. Ну вот и все... оставалось войти. Несколько шагов и... Знакомый ставрийский ветерок вдруг свистнул в голых ветках и юркнул к Левше за пазуху. “Да.. да.. спасибо за напоминание”, - прошептал он, достал из-за ворота гимнастерки кулон, снял его с серебряной цепочки и потер пальцами - это был кусочек допотопного янтаря, внутри золотой смолы застыла маленькая пчелка в платьице с желтыми полосками.
Левша посмотрел на Маргариту. Она сидела спиной и болтала ложечкой в кофейной чашке. Сейчас, минутку.. Он достал из кармана шинели маленькую подарочную коробочку - белый глянцевый картон, золотистые полоски наискосок и неряшливый жидкий бантик на крышке. Это лучшее что он смог, а точнее успел раздобыть - магазины Бэллы уже закрывались, когда он влетел в город по Северо-Ройской дороге. Левша положил янтарь в коробочку, потряс - гремит. Что ж такого - невинный подарок из детства в копеечном футляре - даже мило. И глупо. Ну все, ладно, как есть, вперед.. Левша пошелестел по снегу, мерцающему лиловым отражением вывески, взялся за ледяную латунную ручку. Разве может быть у входа в хорошее место такая обжигающе-ледяная ручка? Значит может. Он толкнул дверь и вошел. Звонко, как дети, зазвенели знакомые колокольчики.
Из-за черной гривы волос показался острый профиль и быстрые ресницы. Левша подумал, что Маргарита сейчас обернется к нему... но она только подула на кофе, сделала красный помадный глоток и отвернулась. Левша стянул шлем, поправил волосы, застегнул верхнюю пуговицу на воротнике и медленно пошёл к Маргарите. Оставалось несколько шагов - он не знал, что скажет, только... Вдруг, воздух вокруг зазвенел, начали бить башенные часы, под ногами задрожали половицы, за окнами проснулась ночь марта, заворочалась сверкая звездами на черной шкуре, и порывисто сопя, заглянула в маленькие окна большими тревожными глазами.
Остановившись в трех шагах позади Маргариты, Левша взглянул на часы. Они всё били. Его кадавр заржал снаружи, а потом, вдруг, запищал мышью. Неужели, злые сестры обманули его, задернули шторы и перевели часы назад, чтоб он опоздал? Левша почувствовал, что его правая щека потяжелела, переносицу вывернуло громоздким навесом. Он вцепился себе в лицо. Оно разваливалось в ладонях и сочилось сквозь пальцы. Левша изо всех сил пытался подавить крик. Только бы Маргарита не повернулась сейчас. Он бросился прочь, не разбирая дороги, видя всё кривым и растянутым, как сквозь огонь. Задыхаясь от бега и давясь жирным воздухом внешнего мира, он упал в кровать, уткнулся безобразной головой в подушку и под двенадцатый удар часов проснулся…
Левша отдышался. Стены его номера еще гудели после полуночного боя. Он испугался, что потерял кулон, поискал его за пазухой. Слава Богу - на месте. Бесполезное и вредное стекло – с досадой подумал Левша, сжимая его в ладони. Все воспоминания заключенные в этом камне давно стали горькими, а он все носит их у самого сердца, как отравленный клинок без ножен. Когда-нибудь он решится и избавится от него, отправится на край света, взберется на самый высокий вулкан и выбросит ядовитый камень в самое жерло. Главное, самому не броситься следом в кипящий расплавленным янтарем и пчелами кратер… Левша вздрогнул и снова проснулся.
Пружинистое тиканье часового механизма отстукивало последние минуты ночи. За окном уже не темень, а черничное молоко, полное крупных хлопьев тихого снега и отсвет одинокой новогодней гирлянды. Где-то за городом послышались хлопки. Левша открыл глаза и прислушался. Спросонок подумал, что это салют, но нет - это были винтовочные выстрелы. По ночной улице проревел тяжелый мотор, прогремели копыта, за городом грохнули несколько орудийных залпов, сверху прострочила пулеметная очередь, потом пропел протяжный, сигнальный вой рыкаря. Затем всё стихло… Стрельба обычное дело в этих краях, как снег зимой, или дожди летом - все вооружены до зубов и мало кто рад друг другу.
Сильно ныла правая рука в кислотном браслете. Духота навалилась горячим телом - натопили как в бане. Вчера на рассвете, когда Левша подъезжал к Смольне, дым из трубы крематория валил гуще обычного. Он въехал в город по северной дороге, Смольна была нарядна и тиха, как невеста в гробу. Шли дни зимнего Коловорота, но вместо круглосуточного столпотворения и шумного новогоднего карнавала, в котором Левша рассчитывал затеряться, только опустевшие улицы, облетевшая мишура и мусор прерванного праздника.
Левша провел в седле полных трое суток и, из-за всех дорожных приключений на границе Проклятого Поля, почти не спал. Кадавра он оставил в пустом внутреннем дворе крематория, снял с него батареи и со всем кислотным снаряжением поднялся по черной лестнице к себе в номер, в башне под часами. Дверь оказалась опломбирована, а замок вскрыт. Левша аккуратно сломал печать, занёс снаряжение, заперся, подпёр дверь вешалкой, придвинул для верности тумбу, поставил батареи кадавра на зарядку, и не снимая шинели, на минутку прилег на кровать.
Очнулся он уже ночью, в темноте наверху проступало зыбкое пятно - образ Василиска-Рассеченного: младший бог триады сонно глядел на него со старинной фрески на сводчатом потолке. Левша перечеркнул себя знаком, зевнул, поднялся, хромая на искорёженные ноги и прижимая к животу больную тяжёлую руку побрел через гостиную, споткнулся впотьмах о дорожную сумку со сваленными сверху оружием и кислотным снаряжением, нащупал выключатель, но вовремя опомнился и отдернул руку. Черт! Не хватало засветить на всю Смольну - его окно в башне под часами.
Заперевшись в ванной он прислушался - тихо. Щелкнул выключателем. Когда глаза привыкли к свету, покосился в зеркало над раковиной. Можно было подумать, что оно кривое и гнутое, но, увы, пенять приходилось на лицо, исковерканное Пустотой. Левша поспешил отвернуться от своего уродливого отражения, сняв, бросил на пол тяжелую от сырости и пережитого шинель. Штаны и гимнастерка истлели в густом и жирном воздухе внешнего мира. Сдирались они мерзкими расползающимися лоскутами и он брезгливо отбрасывал их к шинели. Эту форму довоенного образца, с тремя сквозными дырками от пуль, пропитанную старой, запекшейся кровью, Левша снял с покойника. Два последних месяца он бродил по Проклятому Полю в этом отребье, как в чужой мертвой коже на голое тело.
Левша сел на край ванны и повернул душевой кран, тот взвыл и спросонок начал яростно гудеть и плеваться, то кипятком, то ржавчиной. От души выругавшись, Левша одолел чертову дуру, вода пошла густо и горячо, ванну заволокло паром. Чего-чего, а кипятка в крематории хватало. Другого горячего душа, да еще и с дьявольским напором не найти во всем окрестном Приполье. Левша достал из кармана шинели коловрат, проверил барабан, положил его на столик при ванне и стал раздеваться.
Ванна набралась. Левша выключил воду. Стало тихо. Его правая рука была схвачена громоздким и по виду очень тяжёлым браслетом. Тощая, белая как молоко, кривая спина, вывернутые лопатки, помятая голова на тонкой перекошенной шее, ноги худые и покореженные - все тело было изувечено, как-будто несколькими разными недугами. Впрочем, все не так уж плохо, по сравнению с тем, как он выглядел еще пару месяцев назад. На самом деле его уродства имели одну причину и имя ей - Маргарита, разбитое сердце не самый лучший спутник для кислотника в Проклятом Поле. Левша забрался в ванну, окунулся с головой и оказался в глухом, ватном пространстве незаконченных воспоминаний, своих, чужих, и перемешанных, будто рис с просом. Лица, голоса, сражающиеся под ногами тени, желтое платье сброшенное, как змеиная кожа… нет, это точно не его воспоминание. Лучше было поскорее всплыть, пока не запутался, кому из этого гвалта голосов нужнее дышать воздухом его легких? Но Левша не спешил и ждал, стиснув зубы, когда задохнутся чужие и останется только самый тихий голос - его собственный.
До скрипа, до розового цвета, отмыв своё безобразное тело, Левша выбрался из ванны, насухо вытерся и забрался в махровый ярко-красный халат, вышел в гостиную, прохромал вокруг стола. С наслаждением вдыхая пыль своего уютного убежища, он ощупывал в темноте знакомые пространства. Какое счастье, что его номер не тронут, и все его вещи: милые сердцу безделушки, книги, маски, оружие, кислотные устройства, его первый кислотный костюм и парадный портрет Севастьяны Лисовской в образе Звездной дочери были на тех же местах, что и полгода назад, когда он закрыл дверь на ключ и сбежал из Смольны. Левша задернул глухие шторы и зажег над столом голую лампу без абажура.
Синие волосы Лисовской на портрете ярко загорелись в электрическом свете. Левше припомнилось, как, однажды, она заявилась к нему в номер, сильно навеселе, дело было почти год назад, под конец новогодних гуляний. Вручив ему эту картину, кисти неизвестного художника, Лисовская сказала, что это от одного поклонника на ее тридцатилетие, и раз Левша ничего не подарил ей на этот невеселый праздник, то она сама дарит ему этот портрет с еще сырыми красками. Она сняла со стены над кроватью поливановские, скрещенные мечи, пару фотографий, маленькую схему Проклятого Поля и повесила портрет на их место. “Так я буду присматривать за тобой”, - сказала она и осталась ночевать.
Посидев немного в своем любимом кресле и задумчиво поковыряв кривым, старушечьим пальцем бархатную обивку, Левша встал принес из ванной опасную бритву, забрался с ней на спинку дивана и немного повозившись, снял со стены под потолком вентиляционную решетку. Там, в нехитром тайнике был спрятан небольшой металлический кейс.