Поход к источникам
Не все, оказывается прелести пионерской, лагерной жизни мы вкусили. Ох, не все. В один прекрасный июньский летний день всему лагерю на линейке объявили, что лагерь в полном составе идёт в поход, разбившись на отряды, пешком, к минеральным источникам. Не могу описать ту радость, с которой все восприняли эту новость. Лучше не буду.
Если взять подробную карту Армении, то можно проследить предполагаемый наш путь. По грунтовому шоссе мимо скал справа над рекой, селения Меградзор (есть марка вина полусухого, типа Шардоне, с таким же названием), можно увидеть на другой стороне реки скалы у реки, поросшие дубовым лесом, и пройдя немного будет широкая лощина с левадой, где из-под мраморной крошки пробиваются минеральные источники. Если вверх по реке пройти дальше, то можно будет увидеть небольшое водохранилище, а ещё дальше будут истоки реки Мармарик с курортным городком Анкаван. В пятидесятые годы продавали с таким названием минеральную воду.
В лагере в тот день оставались только представители технического персонала и администрация, а все остальные растянулись длинной колонной в половину километра, головой, уходящей за скалистые обрывы горы, а хвост колонны только переходил горбатый мостик, и это был наш оркестр, конечно без труб и барабанов. Впереди, под знаменем пионерлагеря шла старшая пионервожатая, а у каждого отряда был свой вымпел.
Мы, естественно, без всяких вымпелов и флагов шли. Только раздобыли нам где-то толстые бутылки, как от шампанского с резиновыми пробками, чтобы набирать в источниках минеральную воду. Речка, протекавшая слева от колонны, глушила придорожную пыль, поднятую шагающей колонной. Давно ещё сказал Кузьма Прутков: «Что твои одеколоны, когда идёшь позади колонны». А мы как рази шли позади колонны, но с интересом разглядывали окрестности. Было на что посмотреть.
Справа по ходу, вначале были отвесные скалы той горы, что виднелась нам из лагеря, а позже, слева от дороги, через реку, взору показались другие живописные скалы как на шёлковом китайском свитке «горы и реки», скалы поросли кустами малины и корявыми деревьями дуба восточного. К вершине скал вела дикая тропка с осыпающейся серой каменной крошкой. Прозрачные воды Мармарик спокойно омывали подножия этих скал. Приятное было место. Мечталось там побывать. Как знать, может и придётся…
Наконец. Появилось человеческое жильё, это была армянская деревня Меградзор (Медовое ущелье). В том месте, где мы были, она представляла собой несколько каменных домиков с плоскими крышами, поросшими травой. Стояло каменное корыто. Откуда пил воду серый вол (ез по-армянски) а вдалеке стоял осёл (эш). Слева виднелась поросшая лесом долина между теснимых склонов гор. На нас спокойно взирали селяне, старенькие бабушки.
Внизу, под крутым обрывом, в небольшой запруде из больших камней в прозрачной реке плавали и резвились ребятишки. Было тихо и покойно. Не знаю, как там живётся в другие времена года, а летом там в кайф. Мы приближались к месту своего назначения. Голова колонны уже давно видно пришла, а мы всё идём. Наконец свернув из-за скалы, мы увидели переправу.
На той стороне реки была широкая лощина с левадой из ивняка и ракит, устланная белой мраморной крошкой и моста через реку не было (сейчас он там есть, если посмотреть на спутниковую карту, а тогда его не было). Пять крепким мужиков стояли в бирюзовой воде по грудь и на руках, цепочкой передавали из рук в руки пионеров и женщин пионервожатых на ту сторону реки. И нас, детей оркестра также перекинули на тот берег не замочив.
Старшие наши товарищи, кто стал помогать перебрасывать людей на тот берег, другие же, борясь с течением, держа свои вещи навесу, смело форсировали Мармарик, который почему-то в том месте был широк, могуч и красив. Всем приказали располагаться на тёплом мраморном песке и крошке и отдыхать, где кому нравится. Когда на той стороне никого не осталось – открыли ящики, мешки и выдали всем по сухому пайку, в который входило: половина буханки белого хлеба, того, по 40 копеек, по пол кило докторской колбасы (вкусной…, не то что сейчас) и три варёных вкрутую яйца.
Все, усевшись на тёплый песок, умяли всё это с превеликим аппетитом (сейчас я этого не одолею), а поевши – достали свои зелёные бутылки и стали их наполнять минеральной водой, которая фонтанчиками била прямо из-под земли и ручейками стекали в Мармарик, и может оттого в нём и появился этот изумительный бирюзовый оттенок воды.
Наберём из ручейка в бутылку воды, закупорим пробкой, а через некоторое время она вылетает как из бутылки с шампанским, с таким же звуком. Так была натурально газирована природой. Наигрались мы с бутылками всласть - устраивали дуэли, стреляясь пробками друг в друга. Попили её из-под земли тёпленькую, опустив в ключ свою «моську». Ну, как же было хорошо…
Стали думать, чем же ещё заняться. Бродили меж ракитовых кустов, леса там не было, он виднелся вдали, по обе стороны лощины и голубея вдали. Некоторые разбрелись по малой и большой нужде, и потом отдохнув, нас переправили также на другой берег и повели назад той же дорогой.
В июле, нас, отматывающих второй срок, в поход к минеральным источникам не взяли, - водили новеньких, а мы тогда неприкаянно ползали по полупустому лагерю и по прибрежным кустам вдоль речки. Радовались обезлюдевшему лагерю.
Особенности второго сезона
В июле приехала новая смена и уехали некоторые ребята, с которыми успели сдружиться. Обмелели все протоки и ерики и почти не осталось тех луж, где водились лягушки. Если раньше мы с трудом перепрыгивали протоку, то теперь легко её перешагивали. Климат изменился. Стало суше. Отвели цветы шиповника, который так радовал нас тёплыми вечерами своим ароматом. Зато крупнее стали ягоды смородины, больше стало тёплых дней и можно было купаться в речке. Скосили траву на лугах, и мы радостно бегали по колючей стерне, вдыхая аромат скошенной травы, резвились. Старшая пионервожатая мне делилась: - Жалко, что вы в августе не будете, в августе у нас хорошо, в столовой арбузами, дынями кормят, виноградом…
За речкой поставили палатки и поселили пионеров из спортивной школы. Они поставили в пойме, в густой траве футбольные ворота, турник и тренировались ежедневно, как и мы не переставали репетировать, каждые три-четыре часа после завтрака. За нашим корпусом поставили палатки старше возрастом спортсмены. Из окон нашей спальни было видно, как они устраивались. Устилали дорожки мхом, взятым в лесу, высаживали у дверей палатки папоротники. Красиво и романтично наладили свой быт.
Мы завидовали, что они в палатках живут и на раскладушках спят, а мы дома, под крышей, в теплых кроватках. Мало нам романтики было –ещё круче подавай. В наши комнаты поселили интернатских, а нас потеснили. Теперь часть оркестра заселила те самые две зачуханные комнатёнки и снова обживали, циклевали стёклышками чёрный паркет. Нас, троих барабанщиков и тарелочника заселили в угловую маленькую комнатёнку с узким окном, но нам понравилось, что окно на уровне асфальта под окном, можно открывать, и потом, когда надо выходили и входили только в окно. А в наши прежние палаты вселили новичков, учеников интерната не в меру развязных, постелили в их палатах ковры и стало там совсем роскошно. Мы, музыканты, их не касались. Они общались сами с собой.
Не без шуток у нас было. По традиции, правда редко, наводили по утрам некоторым грим на лице зубной пастой, бросались по утру в друг друга подушками, а один из наших теноров слепил из пластилина змеючку с вылупленными синими глазами и подсовывал под нос спящему, потормошив за плечо.
Шарахнется спросонья малец, испугается, потом сообразит, что пластилиновый, этот гад, и побежит с тем же пареньком страшить других спящих. И меня так напугали, подсунув под нос пластилинового гада. У-у! шарахнулся я от чуда-юда, а потом приглядевшись понял, что шутка, быстро натянув шальвары, побежал с другими так же подшучивать. Главное, вот что. Родимчика и инфаркта у школьников не случалось. Все эти шутки со «змеёй» на детей действовали благотворно, но этого не скажешь о взрослых с их измученной и издёрганной психикой на производстве. Их нервная система по-иному реагировала.
Подсунули мы эту пучеглазую оранжевую гадюку под нос спящему дяденьке Зарзанду и нежно разбудили. Он, ничего не поняв спросонья, размежив вежи, чуток отошёл ото сна и увидев гада -заорал благим матом на всю палату и вскочил в ужасе на постель, прижавшись к стенке, тем самым разбудив всех взрослых ребят, и они стали над ним подшучивать: - Зарзанд! Эка мартес (такой мужчина), а пластилина испугался.
Иногда родители приезжали навестить своих детей, папа пару раз приезжал. А однажды был большой заезд от завода – родительский день. Тогда приехала мама с моими братьями. Ох, тогда я им показывал все достопримечательности и потчевал теми дикими травками, которые мы ели, находя в лесу, всё тот же козлобородник, он по-армянски назывался синдз, барбарисовые листочки и смородину и не упомню сколько всего. Водил к роднику, показывал в траве зелёных кузнечиков, братьям лагерь очень понравился. Мама мне конфет привезла, по которым я очень соскучился. Они к вечеру уехали, а я снова немного взгрустнул, а перед сном вспоминалось, как ходили по траве вместе.
Все вожатые в лагере были очень добрые люди, одна меня иногда карамельками угощала, но тоже менялись от сезона к сезону. С их стороны контроль был внимательным и не навязчивым. Они позволяли детям, издалека конечно приглядывая, дарить волю, позволить всласть им одним вольно побегать по природе, чтобы они на целый год набрались впечатлений от своего отдыха.
Отдыхающие в лагере жили дружно со всеми. Никогда никакого негатива, ни конфликтов не было. Правда, вид у нас тот ещё был, слегка обносилась одежда от лазанья по горам и лесам, разбилась вдрызг обувь, обросли изрядно. Папа, когда приезжал, машинку для стрижки брал с собой и стриг нас, кто сильно оброс. В массе своей мы не следили за своей внешностью, - мы радовались жизни, воле, простору, прекрасной природе. Галстук мой пионерский изгрызен был до половины, ел я его что ли, или от нечего делать теребил?
Чувствовалось как менялся контингент лагеря от сезона к сезону. В дождливый, прохладный июнь публика была попроще, непритязательней, не такой усложнённой, как пример скульпторы из дома пионеров, и из спортивной школы. Не простые были, носы задирали, а чего спрашивается?
Мы с нашим альтистом Саной ходили к ним в студию, лепили тоже из одноцветного пластилина, но правда без алюминиевой арматуры. Я потом бросил это дело а Сана продолжал ходить и пробовал лепку с арматурой, он хорошо ваял. У него вышел отлично боксёр в стойке. Этого боксёра я увидел в пионерской комнате школы в 1962 году, где мы занимались в художественной студии под руководством художника Бабяна. Моим удивлением было встретить там нашу лагерную старшую пионервожатую, она оказывается здесь работала. И она обрадовалась, меня увидев. Молодец Сана, что подарил ей свою статуэтку боксёра. Доброй она была женщиной и справедливой, хоть на вид и суровой.
Ерванд знал, что мы с Саной ходим в изостудию к скульпторам, разрешал нам лепкой заниматься, но я чувствовал, что он ревнует нас к другой музе. А с руководителем изостудии наш Ерванд Согомонович по вечерам частенько в окружении нас играл в шахматы на природе. Чаще выигрывал наш руководитель, мы за него все болели. А соперник его по шахматам был «смычок», ибо часто просил сделать ход назад. Мы тоже играли в настольные игры, в шашки, в нарды, но я предпочитал прогулки на природе, ибо когда ещё в таком дивном месте побываешь.
Под большой яблоней, опять во вторую смену, поставили два стола для настольного тенниса. Пытался играть в пинг-понг, да как играть, если стол тебе по горло. Залезал тогда на яблоню и рвал там дички кислые, жевал их и плевался сверху. Многие лазили на эту яблоню за яблоками. Куснут яблока, плюнут, но второй раз обязательно снова полезут. Во-первых, на дерево интересно забраться, и во-вторых, сам процесс обирания яблок тоже приятное занятие. А куснуть крупное яблоко тоже не последнее дело (зубы тогда были), да смачно выплюнуть – тоже удовольствие.
Да, во вторую смену и ковры в палатах и народ пофасонистей. А в третью смену, в бархатный сезон, мы застали их, совсем аристократы приехали и даже пионеры из центральной России с новыми пионерскими песнями, которые пришлось нам срочно разучивать и аккомпанировать приехавшему детскому хору. Запомнился марш юных нахимовцев и слова помнил некоторое время, другие песни были. Приходилось чаще веселить публику, играя оркестром все вальсы и марши.
Футбол на лужайке
Приехал и к Владимиру Меркулову, нашему прима-трубачу отец его, военный дирижёр, знакомый нашему руководителю Ерванду Согомоновичу, и тихим, тёплым вечером, вся наша «банда», вместе с гостем пошла на лужайку спортсменов поиграть на травке в футбол. Разделились на команды, и как всегда повелось, в дворовой игре в футбол, удел мелких стоять в защите, а старшим быть в нападении. Вратарём нашей команды был большой барабанщик, а меня поставили на левый флаг оборонять ворота от Вовки Маркаряна, старшины нашего. Я честно исполнял свою роль и бесстрашно шёл навстречу ему, бегущего с мячом здоровому парню. На что он мне сказал: - Не кидайся ты мне под ноги, а то зашибу невзначай.
Стал я тогда только отбивать мяч, когда он ко мне иногда попадал. Долго и азартно резвились, пока я не упал и до крови не ссадил колено. Пошёл к Ерванду показать ссадину, когда он курил с отцом Меркулова и говорили о музыке. Увидев мою ссадину сказал: - Ничего страшного, сейчас вылечим. Нашли тряпку, подожгли её и пеплом посыпали мою рану. Отец Меркулова заверил, что это самый верный способ. И верно, рана моя сразу затянулась, и я даже забыл о её существовании, сел с ними на небольшом пригорке и стал просто наблюдать как играют наши ребята, болея за свою команду. Ерванд тогда сказал Меркулову, что, вот, учит он нас, мальчишек, и пусть не станут все музыкантами, но будет заложено в них зерно к пониманию музыки, к пониманию прекрасного.
Я до сих пор с благодарностью отношусь к Ерванду. Он был прав. Просто так мимо меня музыка не прошла, она оставила во мне зерно прекрасного, ключик для понимания искусства. Если бы не пребывание моё в оркестре, не выступали бы мы при полном зале армянской филармонии под огнями рампы, с моим конферансом, не видели тысячу глаз, смотревших на нас. Звездились и мы. Были и мы рысаками. Не побывал бы я в Мисхане и не ощутил тех ярких впечатлений, как бедна была бы моя жизнь без этой короткой жизни в оркестре. Низкий поклон Ерванду и всем ребятам.
После футбольного матча, когда сгустились сумерки с палевым закатом, ловили мы тогда золотистых жучков в пригоршни и пускали роем на свободу. Как часто во сне снилось то место под вечерним солнцем и как всегда рад был вновь, хоть во сне, снова увидеть. Прекрасно прошёл ещё один день в лагере.
Новые аттракционы
В конце июля, в последних его числах, на просторной террасе, у реки, установили новые аттракционы, которых не было в июне, в первую смену, почему-то. К ветке высокого дерева, над крутым склоном поросшего травой склона привязали канат на два узла и назвали качелями. С большой амплитудой были эти качели и мне было страшно на них качаться. А смельчаков, осмелившихся сесть в эти качели, подкидывали друзья с дурняшки на пять метров ввысь по обе стороны. Визг стоял и вопли… А, на поляне, ниже дерева поставили столб и на его вершине закрепили на подшипнике или ещё на чём другом шесть канатов с петлями внизу для ног.
Желающий покататься на этом аттракционе под названием «Гигантские шаги» должен был вдеть одну ногу в петлю, другой отталкиваясь от земли-матушки, воспарить через пару кругов в небе, кружась вокруг столба. И так. Время от времени. Отталкиваясь от земли, пацанва парила в воздухе вопя от восторга и вереща. А когда в петлю усядутся лихие парубки и их друзья будут с ускорением подталкивать, то тут начнётся неописуемое. Молодые джигиты начнут сталкиваться в воздухе с дикими возгласами, а потом в конце концов их всех намотает на столб и перевяжет канатами на столбе. Друзья, приложившие к этому делу руки, начнут разматывать товарищей, меняются местами и их с утроенной силой раскручивают вокруг столба. Аттракцион и зрелище той ещё силы было.
Однажды, я, проспав с полудня, с мёртвого часа, до шести часов вечера, ещё сонный, с тяжёлой головой и помятым лицом, отправился тёплым, оранжевым вечером искать приключений. Бывало, правда редко, если вдруг засну после обеда, то сплю не положенный час, а 5-6 часов. А так, обычно, мы не спали, а трепались друг с другом, лёжа в постели. Время от времени мимо окон ходили вожатые и проверяли, чтоб мы спали, а если не спится – лежали, а не бесились. Постучат в окно, если что, погрозят пальцем и всё.
Так вот, проснувшись на вечерней зорьке. Я пошёл на шум и вопли. Доносившиеся с поляны. Спустившись с пригорка, я увидел, как наши парни муз. команды бешено, с выпученными глазами, с восторгом катаются на «гигантских шагах». Я побежал к ним, желая тоже прокатиться как они. Вдел ногу в петлю, меня подтолкнули, подкрутили, и я понёсся семимильными шагами вокруг столба.
Сначала мне это дело нравилось, потом закружилась голова и я захотел остановиться, но не мог даже громко крикнуть - остановите. Да как остановить, когда рядом пролетает ещё пяток таких же летунов с более тренированным вестибулярным аппаратом, и только входящие во вкус. Когда агрегат остановили, я рад безумно, что всё это закончилось – отковылял в сторону противолодочным зигзагом и упал на склон с мягкой травой. Старшина Вовка подошёл ко мне, потормошил за плечо и спросил: - Боря, тебе плохо? Нет, сказал я, успокоив его, просто закружился, полежу немного и всё пройдёт. Очухался я на тёплой травушке, сел на склон и теперь только смотрел, как катаются наши ребята и как будущий «писатель» всё «наматывал на ус».
Художественная самодеятельность
Кроме работы с нами, Ерванд Согомонович организовал из работниц пионерлагеря народный хор и разучивал с ними народные песни с музыкой им самим обработанной. Неплохо они пели по вечерам, развлекая отдыхающую публику.
Поход оркестрантов на барбекю
Случилось ещё одно яркое событие о котором стоит написать. Разжидись наши старшие ребята костяком телёнка с лёгким и печенью. Толи купили у повара Амика, толи в соседней деревне, не знаю, не спрашивал. И решено было сходить с этим «мясом», как сейчас иногда говорят, на барбекю; подальше, на природу, в уединённое и обязательно живописное место. И пошли мы всей кодлой, всей бандой вниз по течению реки Мармарик, только теперь по правой её стороне.
Шли километра три. Вначале тайными тропами обошли соседний пионерлагерь, потом по заливному лугу с викой (она росла вся, залитая водой к тому же холодной). Кто снял обувь, а я и некоторые, тоже несознательные, шли в своих кошиках. Моим это было не вновь, и они стерпели. А может и снял. Помню ступням было холодно и все мы дружно перебегали луг. Дальше шли посуху, мимо реки и любовались пейзажем и не заметили, как подошли к старинной часовенке, сложенной из чёрного туфа. Она была маленькой и похоже очень древней. Жалею, что не поинтересовался какого она века. Ведь висела табличка, что охраняется государством и все сведения о ней. Лишь недавно посмотрев на спутниковую карту Армении – увидел, что слева от часовенки была дорога лесом до станинного монастыря Тежаруйк.
Мы все вошли внутрь и увидели, как в небольшое отверстие в куполе лился сияющий солнечный свет. Чёрные, аскетические стены и сияющий свет, как от Бога. Это впечатляло. Так видимо и задумали древние архитекторы. Некоторые, наши молодые оркестранты, стали в шутку молиться, но им старшие товарищи надавали чапалахов (подзатыльников) и вывали из часовни, чтобы не богохульничали.
Мы оставили часовенку и пошли дальше, пока не подошли к серым скалам, которые нависали над самой рекой. Я вспомнил, что это те самые скалы, которые я приметил, когда шли мы к минеральным источникам. Вот и свиделись, как мечталось. Стали гуськом карабкаться вверх по тропинке с осыпающейся скальной серой крошкой. Рядом с тропинкой росли кусты шиповника и малины, а вверху, на вершине, зеленели корявые деревья. Поднявшись стали обживаться и осматривать место. Под некоторыми дубовыми листочками находил желтые и розовые пушистые комочки.
Спросил у Маркаряна, что это такое. От ответил, что бабочка отложила кокон. Кто из ребят сели на полянке в кружок а кто бродил и рассматривал природу. Прекрасный вид открывался на реку внизу и горы вдали с обрыва. Я тоже бродил между деревьев, кустов и в один момент почувствовал, что потерял ребят, стал аукать, но в ответ тишина. Зову, но никто не отзывается – страшно стало, но тут раздвинул кусты и увидел всех ребят, сидевших в кружок и улыбающихся мне. Они специально замолчали, чтобы меня попугать. Старшина Вовка подтрунивал надо мной: - Что, Боря? Между трёх дубов заблудился? Я пожал плечами и честно признался, что заблудился.
Стали разводить костёр и собирать сухие ветки. И когда костёр прогорел до угольев, старшина Вовка с взрослым парнем, игравшем на баритоне, который поймал смело ту жабу, стали кромсать костяк телёнка, держа тушу на весу.
Я заметил, что не похоже на мясо то, что они режут ножами. Печёнку я знал на вид, а вот лёгкое ни разу не видел и никогда не ел. Дали нам небольшой кусочек печёнки, и побольше кусок лёгкого. Нанизали на веточки и стали печь, каждый свой кусок. Мы с братьями от курицы и то нос воротили, а от лёгкого и подавно.
Печёнку я съел с хлебом, а вот лёгкое – что-то не то. Чегой-то не нравится... Стал пропекать её дальше, в надежде, что вкусней станет, показал старшине, готово ли? Он сказал, что готово – ешь. На вкус вкусней оно не стало, и я отдал Гагику, что был рядом со мной. Ешь Гагик мою порцию, я что-то не хочу. Он с удивлением на меня посмотрел, но взял. Ну и на здоровье. А пахло хорошо.
Потом Ерванд стал показывать нам, как пекли печёнку на углях деды, оставляя небольшую кровинку, и дал всем попробовать. Никому не понравилось. Потомки не под стать дедам оказались. Он положил печёнку на камни на расклёв птицам, и мы аккуратно спустились по осыпающейся тропинке вниз, цепляясь одеждой за иглы шиповника, по ходу обирая малину с кустов. Вот и завершился наш новый поход на природу. Как там в японском хокку концовка? – Цветёшь ли ты, шиповник, на скалах и в этом году?
Борис Евдокимов