Глава 24.
Время действия - 1862 год.
По ярко-голубому утреннему небу плыло облако. Лёгкое, воздушное, оно постоянно меняло свои очертания. Вот образовалась птичка, взмахнувшая крылышками, чтобы взлететь. Потом птица расплылась и стала похожа на носатого мужика со встрёпанными волосами. Точь-в-точь спросонок... Профиль медленно перетёк в собачку с отвисшими ушами.
- Смотри, Тузик, облако на тебя похоже! – Фёдор потрепал по спине щенка, расположившегося рядом.
Собачонка тявкнула понимающе и посмотрела на маленького хозяина.
- Умный ты пёс, Тузик. Всё знаешь – по глазам вижу. Вот если бы ты мог рассказать мне – что оно такое, облака эти, а? Вроде пуха козлиного, что ли? Отчего на землю не падают, а держатся вверху? Либо верёвками их привязали к небу? А кто привязал?
Собачонка ещё раз тявкнула и положила мордочку на лапы.
- Кабы научить тебя по-людски разговаривать... – Федька вздохнул.
Он сидел на сером плоском камне за окраиной села. Перед ним расстилалась степь, красная от маков. Федюнька любил приходить сюда и просто сидеть, дышать пряными запахами, смотреть, как ветер волнами бежит по травам. Он успел полюбить и эту степь, и виднеющиеся на горизонте горы, и вечно беспокойное, шумливое море.
Всё ему было внове, всё радостно, необычно. Нравился ли ему Крым больше родной деревни? Он не знал этого. Просто теперь рядом была Василиса, заменившая ему когда-то мать и оставшаяся на всём белом свете единственным родным человеком. А ещё Семён, сумевший стать для мальчишки надёжной защитой.
Восхищение этим человеком родилось у Фёдора в тот самый день, когда он появился на пороге их дома и сказал: «Я приехал за тобой, Федюнька. Матросы своих не бросают». И на самом деле – через несколько дней он посадил мальца на сани, тепло укутав его в старенький тулупчик и обложив для верности соломой, и повёз из деревни.
Для мальчишки, никогда не бывавшего дальше овражка, в котором они с ребятами собирали листья для чая, это было настоящим чудом. Новые места... такие разные... Лесная дорога под огромными, покрытыми густым инеем деревьями, по которой катили сани. И так славно, так благолепно было кругом, что рот у Федьки самопроизвольно открывался, а из души рвались слова – слава Тебе, Господи, за красоту такую!
Однажды под вечер, когда солнце уже скрылось за деревьями, и вокруг начинали разливаться сумерки, раздался вдалеке волчий вой. Зафыркали, запрядали ушами лошади. Испуганно охнула, закрестилась Глафира. Крякнул озабоченно Ананий. И только Семён спокойно продолжал править повозкой.
- Господи, Исусе... – старуха подслеповато осматривалась по сторонам. Каждый куст ей казался приготовившимся к прыжку зверю.
- Нет, не тронут они нас! – усмехнулся Тимофей, оглаживая рукавицей заиндевевшие усы. – Не боитесь.
Ананий внимательно посмотрел на зятя, пытаясь угадать причину его спокойствия. Видать, пистоль у него припрятан... А то ружжо... Но всё было проще – до ближайшего постоялого двора было меньше версты, и лошади быстро добежали до спасительного жилья. А у Федьки был ещё один повод для восхищения – вот они какие, матросы эти, волков не боятся!
Потом были ещё случаи. К примеру, как-то, уже когда леса закончились и дорога шла по холмистой равнине, изрезанной овражками и мелкими речками, остановились путники на ночёвку в большой деревне. Пока распрягали лошадей, Федька крутился рядом. Тут же располагался на постой какой-то ражий бородатый детина. Всё старался получше увязать на своих санях ящики. И один из коробов показался мальчишке привлекательным – была на нём бумажная наклейка с нарисованной дамой в красивом золотом платье и с высокой причёской. В руках красавица держала складчатую расписную штуку, вроде раскинутой карточной колоды. Из головы девушки торчали острые ножики.
Удивлённо рассматривал Федька картинку. Почему ножи в голове? За что её? Не иначе, карты доконали несчастную... Сказывали старики, что с этой заразой связываться никак нельзя, не доведут они до добра. Потому как от нечистого. Не понять только, почему она так мило улыбается при этом.
Как зачарованный подходил мальчонка всё ближе и ближе к поклаже бородача.
- Я вот тебе, голодранец! – услышал вдруг он совсем рядом.
- А? – Федька поднял голову и увидел занесённый над ним черенок плети. Испуганно охнув, он присел и закрыл голову руками. – Не надо, дяденька!
- А ну, не тронь мальца! – Сёмка перехватил руку бородача.
- Ты тут ишшо! – взревел тот. – Это что же, малец у меня конфекты воровать надумал, а ты его защищаешь! Заодно с ним?!
- Дурак! – презрительно ответил Семён. – Громче кричи, что у тебя в санях. Тогда точно утром товару не досчитаешься. А мальчонка картинку красивую увидел, вот и шёл рассмотреть получше.
- Знаю я вас! – кипятился бородач, но больше уже для порядка, чтобы последнее слово за собой оставить.
- Пойдем, Федя! Не боись. Никого никогда не боись. – Сёмка взял мальчонку за руку и повёл в дом. – Человек что зверь. Когда страх твой видит, хуже распаляется.
- Семён! А почему у барыни в голове ножики воткнуты были? – спросил Федька вечером, когда укладывались спать.
- У какой барыни? – не понял Сёмка.
- Да у той, что на картинке. А в руках что? Карты?
- А, на картинке... Это не ножики, это шпильки в волосах. Палочки такие, их втыкают, чтобы причёска держалась. А в руках веер. Обмахиваться, когда душно. Не видал никогда?
- Нет... А про что он говорил, что у него в ящике?
- Конфекты. Сладости такие. Ничего, Федь, когда-нибудь попробуешь.
- Правда?!
- Правда...
Семён на самом деле купил бы мальчишке шоколаду в ближайшем городке. Да и жене гостинцев привезти не мешало бы. А там и подружки её подтянулись бы. По одной конфекте каждой... да Федька, да Глафира... дюжина выходит. Но деньги заканчивались. Затрат вышло много, больше, чем виделось из дому. У Тимофея тоже не густо. Тестя с тёщей везёт. Значит, покупку сладостей приходилось отложить на неопределённое время.
Федька об этих сложностях ничего не знал, однако в обещание поверил. Ему теперь было интересно жить. Там, в деревне, он слышал людские разговоры, что не дотянуть ему до весны. И это его совсем не пугало. Жизнь рядом с Матрёной была вовсе не сладкой, а осознание, что проигрывает он Стёпке во всём – и в силе, и в сноровке, делало его совершенно несчастным. Вот и хорошо, думал он, к отцу скорее бы. А теперь каждый день был таким ярким, сулил столько нового и удивительного, что просыпался он каждое утро с предвкушением чуда.
И оно, чудо, происходило. Открывалось величественным Доном, ширину которого Федька и осознал-то не сразу – только когда увидел на переправе, как мелкий кустарничек на другом берегу превращается в высокий пойменный лес. Белыми меловыми холмами. Удивительными людьми - казаками, которые носят штаны с красными полосками по бокам и высокие овчинные шапки со смешным названием «трухменка», а в говоре их полно странных и непонятных слов. Изумительно вкусной конфектой, купленной ему Сёмкой на сэкономленные от собственного ужина деньги.
Маленьким лопоухим щенком, привязавшимся к Фёдору на какой-то малоросской станции. Меняли они там сани на тарантас, оставленный матросами на пути в деревню. Федька сидел во дворе, грелся на весеннем солнышке, смотрел на кур, деловито раскапывающих тающий пористый снег. Остро пахло конским навозом, хлевом, свежим хлебом. Сидел малец и думал о том, как рано пришла в этот год весна.
Потом откуда-то вылезла тощая собака с отвисшим брюхом, а за ней целый выводок забавных щенков на толстеньких коротких ножках. Они смешно переваливались и неуклюже семенили за мамкой. И только один приковылял к Федюнькиным ногам.
- Эх ты, славный какой! – мальчонка взял кутёнка на колени, почесал его за ухом.
Шёрстка у собачки была нежной, шелковистой, а ушки похожи на мягкие тряпочки. Федька прижал щенячью спинку к щеке, закрыл глаза, вдохнул детский пёсий дух.
- Козлёнком пахнет, - с улыбкой сказал он.
Кутёнок задрыгал ножками и весело тявкнул.
- Что, гулять хочешь? Ну, иди! – опустил его на землю Федька.
- Ты чего это с собачонкой обнимаешься? – насмешливо спросила проходящая мимо хозяйка в расшитой рубахе и платке, смешно завязанном на голове, так что концы его торчали надо лбом, словно рожки.
- Ничего... так... – засмущался мальчонка. – Хорошие какие. Куда вы их?
- Куда... Известно куда! Надо было слепыми топить, а матка их спрятала. Вывела уже большими. Только куда нам их столько!
Топить? Глаза у Федьки защипало. Значит, и этого, с шелковой шубкой, тоже?
- Тётенька, а отдайте его мне, а?
- Тебе? Да забирай! – засмеялась хозяйка. – Только смотри, взгреет тебя батька за него.
Батька? Фёдор даже растерялся от неожиданности, а потом понял, что женщина говорила о Семёне. А ведь и верно, позволит ли он взять с собой щенка? Ещё один рот... Куда столько нахлебников! С ним самим хлопот эвон сколько, а тут ещё пёс...
- Дядька Семён... – робко окликнул он Семёна, перекладывавшего поклажу из саней в тарантас.
- Ты чего это? – удивился тот. – Какой я тебе дядька? Ну, говори!
- Кутята тут есть... Хозяйка сказала, потопит она их...
- Ну?
- Один такой славный... Жалко мне его...
- Так чего ж ты хочешь? – не понял Семён. – Сказать, чтобы не топили? Или с собой забрать?
Федька кивнул головой. Сказать что-то он уже не мог – отчего-то пропал голос.
- Ну, так и забирай! Что тут думать-то... Ежли хозяйке он без надобности, чего же...
Так у Федьки появился ещё один друг, маленький Тузик.
Чудом была и встреча с морем. Огромное, безбрежное, вечно шумящее, оно вызвало в Федюнькиной душе благоговейный ужас и в то же время восторг. Вот оно какое, море синее! И впрямь синее... Такого цвета мальчишка и не видал никогда.
И встреча с любимой сестрой, превратившейся за эти годы из девочки в молодую женщину, красивую, уверенную в себе. Не верилось, что когда-то она тоже страдала от Матрёниных придирок и терпеливо сносила её ругательства. И маленький мальчик с черными глазами, похожими на смородинки, тоже был чудом. Как удивительно было осознавать себя дядькой!
И дома из пористого камня-ракушечника, и высокие крылечки, и увитые крепкими стеблями винограда веранды. И кустики роз под окном. Как это было непохоже на их родную деревню... И пришедшее вдруг понимание, что не весна в этот год ранняя, а просто земли такие, в которых зимы не бывает.
Он полюбил ходить на этот плоский камень и подолгу сидеть на нём, любуясь степью, её непрерывно изменяющимся видом, вдыхая её ароматы, то терпкие, то сладкие. Следом прибегал верный Тузик, ложился рядом, смотрел на маленького хозяина умными глазками.
- Вот скажи мне, друг, почему солнышко выходит по утрам с разных мест? Четыре дня назад оно вставало вот там, за тем холмом. А теперь как будто дальше сдвинулось. Отчего так, а? Молчишь...
В животе у Федьки заурчало. Приучила его Васёнка плотно завтракать по утрам, так что на целый день хватило бы.
- Пошли, брат Тузик, поесть бы не мешало нам!
Но возле дома его встретил Семён:
- Федюнька, пойдёшь с нами в Балаклаву?
- Пойду!.. К кому?!
- Не к кому, а куда. В Балаклаву. Собирайся!
- Так он и не поел ишшо! – выскочила из избы Василиса.
- В дороге поест. В пути завсегда жор нападает! – засмеялся Семён, заговорщически подмигнул Федьке.
Василиса покачала головой, но перечить не стала, зашла в дом.
- А далеко ли та баба живёт? – осторожно поинтересовался Федька. Он всё никак не мог решить, стоит ли ему брать с собой Тузика, выдержит ли щенок дальний переход.
- Какая баба? – не понял Семён.
- К которой мы пойдём... – растерялся малец.
- Мы пойдём не к бабе. Мы пойдем в Балаклаву. Это город такой. Товарищ там у нас живёт. До него дела у нас есть. А идти не долго, после полудня там будем.
- После полудня? Значит, Тузика не возьмём. Устанет, бедняжка.
- Тузика? Неет, Тузика не берём! – лукаво усмехнулся Семён.
Вышла Василиса, вынесла торбу с запасами продуктов и старый бушлат.
- На-ка вот, Федя, возьми с собой! Укроешься, если ветер холодный будет.
- И то верно, - одобрил Сёмка, забирая запасы. - Ну что, брат, собрался? Тогда идём!
К удивлению мальчонки, повёл его Семён вовсе не на дорогу, а к морю, где возле рыбачьей шаланды возился Матвей.
- Всё готово? Воду взял? – весело спросил его Сёмка.
- Полон анкерок*!
--------
* - бочонок для воды
--------
- Ну, браток, занимай место! – Семён сделал приглашающий жест Федьке.
А тот остолбенел. Как? По морю? На шаланде, под парусом? Ведь страшно!
- Да ты сробел, что ли?
- Нннет... – Федька торопливо шагнул в лодку, сел на маленькую скамеечку.
- Тогда с Богом! – и матросы легко столкнули лодку в воду.
Шаланда закачалась на волнах, а голова у Федьки закружилась. Он вцепился руками в скамейку, боясь свалиться за борт.
- Что это ты, браток, за банку схватился, как за титьку мамкину? – улыбнулся Матвей.
Федюнька оглянулся – за какую такую банку он схватился, и откуда она в лодке.
- Вот эта скамейка, на которой сидишь, и есть банка! – объяснил Семён, выгребая вёслами от берега.
Шаланда танцевала на волнах, наклонялась то влево, то вправо, и вода оказывалась у самого Федькиного лица. В такие моменты ему казалось, что вот сейчас лодка перевернётся, и он утонет.
- Ты, брат, самое главное, не боись! – сказал Сёмка, увидев побелевшее лицо мальчонки. - Море, оно страсть как не любит, когда его боятся. Серчает оно тогда.
- Страшно ведь... – прошептал тот.
- А чего страшно? Утопнуть боисся? Зря. Если ты воды бояться не будешь, то ни в жизнь не утопнешь. Сколь раз такое бывало – хочет человек руки на себя наложить, а не выходит у него ничего. Выбрасывает море человека. И если в походе кто помрёт, то хоронят его, привязавши прежде к его ногам ядро тяжёлое. А знаешь почему?
- Почему? – глаза Федьки округлились.
- А потому как покойник уже помереть не боится, и потопнуть не может. Вот так и помни, как только испугаешься, тут тебе и крышка. Так что не боись. Из лодки ты не выпадешь, а если и случится такое, то не мельтешись, ложись на воду и жди, когда я тебя вытащу.
Над головой у Федьки распустилось белое полотнище.
- А это, Федя, парус. Ветер наполняет его и гонит вперёд, - Семён положил весла под ноги.
Федька опасливо смотрел по сторонам. Как непривычно выглядит село со стороны моря...
- А что делает дядька Матвей? – спросил он Семёна. – Что за штуку он поворачивает?
- А это, браток, румпель. Видишь за кормой пластину деревянную, которая в воду опущена?
- Вижу.
- Это руль. Он будто хвост у рыбы, помогает держать нужный курс. Вот румпелем этот хвост и поворачивают, куда нужно.
Надо же, как придумано! Будто хвост у рыбы... Вот эта почерневшая от времени доска и есть хвост! И как послушна лодка человеку! Вот Матвей вроде бы чуть тронул румпель – слово-то какое чуднОе, а шаланда уже подставила ветру левый борт, слегка повернул – и ветер уже наполняет парус с правого борта.
- Зачем он подставляет ветру то одну сторону, то другую?
- А это, брат, называется, лавировать по ветру. Ничего, научишься. Видишь, тебе занятно, расспрашиваешь. Хороший из тебя матрос выйдет!
Федька улыбнулся. Ему была приятна похвала Семёна.
- Давай-ка, брат, набивай трюм! – матрос вытащил из-под банки мешок с провизией.
- Что? – мальчишка уже предвкушал новое слово.
- Трюм – это на корабле место, куда грузы складывают. По-нашему будет «набить трюм», а по-сухопутному – «поесть».
Федька и забыл от волнения, что он сегодня ещё не ел ничего. Но от упоминания о пище его желудок снова требовательно заурчал. От ветра, от свежего ветра, от соленого влажного воздуха разыгрался аппетит. С удовольствием уплетая кусок хлеба, он рассматривал берег.
К полудню они дошли до изрезанного узкими кривыми бухтами мыса.
- Севастополь! – с гордостью сказал Матвей. – Видишь, браток, где город наш, который мы защищали!
Правда, города Федька не увидел. Разве что развалины на покрытых редкими деревьями холмах.
- Да, - вздохнул Семён. – Разрушили город. Сколь лет ему ещё понадобится, чтобы отстроиться!
За Севастополем берег уходил резко влево, и теперь уже лодка не лавировала, а шла ровно, подставив ветру правый борт. Холмы постепенно превращались в настоящие горы, и их выступающие в море громады пугающе чернели вдалеке.
- Это вот мыс Фиолент, а вот тот, видишь, мыс Айя, - рассказывал Сёмка.
Федька вздохнул. Горы наводили на него благоговейный страх, побороть который он был не в силах.
- А почему такое мудрёное название у города?
- Говорят, будто с татарского это переводится как «рыбный мешок». Оно и впрямь, рыбы там не меряно.
Балаклавская бухта появилась перед Федькой неожиданно. Показалось ему, что горы раздвинулись и меж ними образовался узкий извилистый проход, в который и нырнула шаланда. По правой стороне высоко на склоне виднелись останки старой крепости, а чуть дальше сверкал под вечерним солнцем крест православной церкви.
- Велики дела Твои, Господи! – вздохнул Федюнька.
Жизнь сияла перед ним всё новыми красками. Жить определённо стоило!
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 23) Новая родня
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации! Больше рассказов можно прочитать на канале Чаинки