Продолжение.
И вот я еду обратно в Сямжу, я уже поступил в университет, это просто последнее лето кайфа здесь. Я наслаждаюсь, сижу, читаю «Люди. Годы. Жизнь» Эренбурга, мечтаю о том, как я буду писать. Пытаюсь писать первую прозу, пока не получается вообще, даже отрывок, просто предложение, абзац пытаюсь написать - у меня не получается. И мне казалось, что я же молодой ещё, я прямо болезненно очень в то время интересовался возрастом, в котором те или иные писатели написали те или иные произведения. Можно ли в 17 лет написать гениальный роман? А в 18 лет можно? А в 20? А потом смотришь... а мне уже 47, и ты уже думаешь: «Так, а в 47 лет не поздно ли написать что-нибудь такое?».
19-е августа. У меня над кроватью висел российский флаг, не спрашивайте, почему, зачем, но тем не менее висел. Входит папа с утра, снимает флаг и говорит: «Саша, всё закончилось». Я: «Что такое?». «Иди, - говорит, - посмотри телевизор», а там «Лебединое Озеро». И я такой думаю: «Так, и что? Сейчас на войну отправят?». Непонятно, что происходит. Но слава богу, всё быстро разрулилось. И я приезжаю в Вологду, ночь ночую у папиной сестры, потом иду устраиваться в общежитие, и меня поселяют в 23-ю комнату, легендарную нашу 23-ю комнату, в которой я два с половиной года прожил.
Я начинаю учиться. Сначала очень рьяно взялся за учёбу. В первые дня два или три. Но потом меня засосала жизнь общежитская. В общежитии мы жили очень странно. Вместе с нами, во-первых, жила одна мёртвая душа - человек, который был прописан в нашей комнате, но реально не появлялся и жил на съёмной квартире. Странный такой молодой парень. Мама ему оплачивала съёмную квартиру.
Второй мой сосед по комнате был Коля Онегин, Николай Евгеньевич Онегин, он был очень взрослый парень, ему было 25 лет, когда он поступил, а мне было 17. Почти на десять лет он меня старше. Ну и мы с ним чудили, конечно. Коля был бывший милиционер, но он очень как-то увлёкся всей этой литературой, Камю начал читать, и так далее. И мы с ним очень весело чудили. Мы с ним решили создать новую систему стихосложения. Мы написали «Декрет о слове», причём у него был хороший почерк, а я хорошо придумывал. Я придумал этот «Декрет о слове» - вернём слову его первозданную ценность. Естественно, это всё отсылки были к «Пощёчине общественному вкусу». И мы ночью сидели, в два часа ночи начали писать этот манифест, в шесть утра мы его закончили, причём Коля заснул прямо на нём, на этом манифесте. Коля писал, а я сочинял, у него был очень красивый почерк, он печатными буквами печатал. И под утро у меня уже не было сил перечитать. Коля писал красиво, но с чудовищными ошибками. В нашем манифесте было 26 орфографических ошибок.
И мы этот манифест вывесили, это было позорище на весь филфак. У нас были очень крутые второкурсницы, прямо очень активные: Аня Смирнова, которая потом стала медиамагнаткой, Яна Емельянова, которая стала телезвездой. Так вот, эти девчонки вывесили свой манифест «Сбросим орфографию с парохода современности» - ответ нам. Это было очень классно, очень весело. Мы такие, яркие ребята были.
Потом у нас появилась Лада. Она была тоже старше нас, она была из Архангельска, такая полная девушка, очень прикольная, очень забавная, ни у кого из нас с ней не было отношений. Хочу, чтобы вы понимали, ни у Коли, ни у меня, она была наш бро. И она жила в нашей комнате весь первый курс. На первом курсе в нашей комнате в общежитии мы жили три человека: два парня и одна девушка. И у нас ни разу не было секса друг с другом.
Я когда рассказываю это, люди не верят, что такое возможно, но тем не менее такое возможно. У меня были подруги, Лада уходила, и мы общались, закрывались, уединялись в комнате. У Коли были подруги, и у Лады были парни. Потом она замуж вышла и уехала в другую комнату на первый этаж. Но первый год мы втроём жили такой странной «шведской семьёй».
Я, естественно, все это время писал со страшной силой. Сначала в университете думали, что я придурок какой-то. Преподавательница английского у нас была Полина Пурбуевна, фамилию я не помню сейчас, но я её по имени отчеству нашёл потом в интернете, написал ей благодарственное письмо. Она делала очень классные вещи: мы разыгрывали сценки, мы делали переводы, мы пели песни на английском языке. В числе прочего она дала нам стихотворение, я не помню, по-моему Эмили Диккинсос: «Октябрь – печальная дочь года». И нам нужно было его перевести. И я его перевёл немножко по-футуристически и в рифму: «Здешний октябрь нелеп как сон, брошенный камень, подавленный стон...», по-моему, не сохранилось это стихотворение нигде. Полине Пурбуевне оно очень понравилось, и она прочитала это стихотворение тем самым девчонкам со второго курса. И девчонки со второго курса мне передали, что чувак, ты можешь, так и быть, живи.
И потом вдруг ко мне подошли девчонки аж с четвертого курса и сказали: «Говорят, ты хорошо пишешь стихи», я говорю: «Ну, пишу», «А можешь показать что-то?» И я показал какие-то свои стихи. Они сделали стенгазету из моих стихов и повесили её в холле университета.
Так я получил свои первые пятнадцать минут славы.
*Продолжение следует.
Наша мастерская - учебное заведение с 300-летней историей, начавшейся 12 лет назад.
С вами все в порядке! Удачи и вдохновения!