Я стоял у окна, когда в кабинет зашла Екатерина Васильевна, села в кресло и, сдернув с себя дымчатые очки, уставилась на нас. Мое лицо было мертвенно-бледным: я уже знал, о чем пойдет речь. Разговор предстоял долгий и мучительный, и я приготовился к нему.
Я слышал, как она несколько раз ходила по кабинету, пыталась поднять резные подлокотники и со вздохами опускала их вниз. Екатерина Васильевна села напротив меня и, достав папиросу, долго мучила ее, ища, куда бы ею пристроить, а потом решительно, с шумом, закурила, в которой я заметил мундштук с очередной папиросой.
— Я знаю все о вас, Лев Иванович, — сказал Зуев после длинной паузы, - но от вас я хочу получить не только признание, но и конкретное объяснение того, как, кому и зачем вы помогли переправлять из деревни Алферьевой посылки с продуктами для колхоза. Когда, откуда и куда. А главное, кто из ваших знакомых еще участвует в этих делах, кому вы передавали продукты.
Я не знал, что ответить, и потому молчал.
— Ведь, согласитесь, Лев Николаевич, я не верю, что вы ни в чем не виноваты.
Меня передернуло от такой дикости — я бы никогда не поверил, что в нашей стране можно вот так открыто, без малейшего стеснения на улице сказать кому-либо, что он преступник.
«Оказывается, есть люди, которые не только не боятся суда, но свободно на нем «доказывают», что они невиновны», — подумал я.
— Тем более, – почему-то добавил я про себя, — тем более, когда за них заступились самые известные в стране люди».
«Екатерина Васильевна! — вдруг понял я. — Катя! Неужели она будет тянуть это дело?»
Стало неприятно и стыдно.
«Самого главного я до сих пор не сказал ей. Кажется, это самый легкий путь — не соврать, не признаться, что ты преступник. Но в таком случае Катя не пойдет ко мне на прием, а все, что я хотел, напишу в заявлении».